Величественным распевом Савва начал творить обряд, изгоняя из околдованного бесовиц – дочерей Иродовых:
Окаянная еси, Трясовица, распаляющая члены, изыди!
Окаянная еси, Ледея, знобящая без согрева, изыди!
Окаянная еси, Ярустошо, запирающая слух, изыди!
Окаянная еси, Коркуша, грызущая ребра, изыди!
Окаянная еси, Коркодия, гноящая утробу, изыди!
Окаянная еси, Желтодия, увядающая плоть, изыди!
Окаянная еси, Люмия, ломящая кости, изыди!
Окаянная еси, Секудия, рвущая жилы, изыди!
Окаянная еси, Пухлия, разбухающая в чреве, изыди!
Окаянная еси, Чемия, налагающая путы, изыди!
Окаянная еси, Нелюдия, сводящая с ума, изыди!
Окаянная еси, Невия, лишающая жизни, изыди!
– Ныне посылаю на вас святого архистратига Михаила нанести вам тысячу ран, дабы бежали вы безоглядно во всякую пору, во всякое время, днем при солнце, ночью при месяце, при частых звездах, при густых облаках, по вечеру поздно и по утру рано, на утренней заре и по солнцесходе, при свете и во мраке, ныне и присно и во веки веков…
После того как власть бесовиц была расточена, а сами дочери Иродовы изгнаны и посрамлены, Савва начертал воском на своем челе и руках святые кресты, чтобы осветиться, соприкасаясь со Святым. Трижды положил земные поклоны, встал на колени, начиная молитву шепотом:
– Свят, свят, свят, Господь Саваоф, седай в вышних, ходяй по громе, осеняй силою небесною, призывай воду морскую к проливанию на лице всея земли, праведный Сам суди врагу нашему, диаволу…
Снегов встал, зачерпнул полные пригоршни соли и принялся обтирать ею Карего, затем, словно промакивая пот платом, стал слоями накладывать на больного восковой саван.
– Плакун! Плакун! Не катись твои слезы по чистому полю, не разносись твой вой по синему морю, будь страшен бесам и полубесам, а не дадут тебе покоища, утопи их в слезах, загони их криками, замыкая в ямы преисподние!
Когда тело покрылось воском с головы до ног, Савва подал Строганову знак, чтобы погрузить Данилу в купель мытарей, дабы в ней умер или восстал к жизни.
– Господи Боже, спасения нашего, на херувимах носимый, Ты еси великий и страшный над всеми сущими окрест Тебя. Ты еси поставивый небо, яко камору, Ты еси сотворивый землю в крепости Твоей, исправивый вселенную в премудрости Твоей, трясый поднебесную от оснований, столпы же ея неподвижны. Глаголай солнцу, не возсияет, звезды же запечатлеяй; запрещаяй моею и иссушай морю, иссушай его; его же ярости тает начала и власти, и камени сотрясошися от Тебя…
Отточенным гвоздем Снегов до крови прочертил на лбу Данилы большой восьмиконечный крест, старательно выведя под ним буквицы N.I.K.A.
– Врата медныя стер еси, и верия железныя сломил еси, крепкого связал еси, и сосуды его раздрал и мучителя крестом Твоим низложил еси, и змия удицею вочеловечения Твоего привлек еси и узами мрака во аде посадив, связал еси…
Закончив заговор, Савва подошел к очагу с раскаленными докрасна булыжниками и, выхватывая щипцами один из них, решительно погрузил в купель:
– Вот первый камень Иакова, ставший патриарху изголовьем; лестница, по которой восходят и нисходят Ангелы Божии.
Вода застонала, заклокотала под огненным камнем, дохнула в лицо обжигающим паром.
– Вот второй камень царя Давида, поразившего врага лютого во славу Господа Саваофа.
Послушник опустил в воду второй камень. Строганов почувствовал, как в бочке прогрелась вода и как восковой саван – мертвая кожа – стал медленно сползать с тела Карего.
– Вот третий камень Христа Спасителя, что отвалил воскресшему сошедший с небес Ангел. И вид его как молния, и одежда его бела, как снег.
На этих словах Данила задрожал телом, завыл зверем, закричал колесуемым мучеником, забился в агонии… И открыл глаза…
Глава 17Велик день
Тяжелый нескончаемый сон прервался внезапно, истаял сбивчивым дыханием, перегорев горячечным телом. Исхудавшими пальцами коснулся невидящих глаз – веки дрогнули, и мягкий, приглушенный свет стал издалека пробиваться через еще смеженные ресницы. Наступил рассвет. Долгожданный, мучительный рассвет, за которым начинался еще один день жизни.
Карий приподнялся, спустив ноги с лавки. Больно. Стопы смешно ступают по полу, ноги – скоморошьи ходули. Каждый шаг, неловкий и по-младенчески неуклюжий, грозит обернуться падением. Но это не страшит, радует, наполняя путь надеждой.
Скрипнули двери, в душную избу ворвался теплый весенний ветер, а с ним – отдаленный церковный трезвон, гул пробудившегося города, перемешавшийся с суетливыми криками прилетевших грачей, да негромкий шепот капели, падающей с низенькой крыши прямо под ноги…
– Чудо, чудо! Господь не токмо Данилу очухал, но и на ноги поставил! – еще издали закричал подходящий к избе казак и бросился со всех ног к стоящему на пороге Карему, крепко обхватил, едва не роняя на пол. – Христос Воскресе!
– Воистину… Ты ли это, Василько? – Карий коснулся его лица. – Не могу лиц различить…
– Ничего, прозришь! – Казак скинул кафтан и набросил его Даниле на плечи. – Кто долго в яме сидит, тоже слепнет, да не навсегда, а лишь на малое время.
– В яме… – повторил Карий, силясь припомнить омороченное время. – Что же со мной сталось?
– Как что? Бабу враг послал, да бабской червоточиной тебя и достал! – выругался казак. – Прости, Господи, в святой день даже их племя ругать грешно!
– Чем же, Василько, тебе бабы не угодили?
– Погодь, узнаешь еще…
Подошедший Снегов похристосовался с Данилой, протягивая ему крашенное в луковой шелухе пасхальное яйцо:
– Не слушай, сгоряча сказано. – Савва взял Карего под руку и повел в избу. – Еще затемно бегал Василько в церковь замок целовать, дабы ведьму нюхом учуять. Да опоздал, замочек-то в мокрую охочие облобызали!
– Незадача! – рассмеялся Карий. – Теперь понятно, почему виновными все бабы стали!
– Погодь, еще узнаешь… – скривился Василько, но, встретившись со Снеговым взглядом, замолчал. – Будя языками молоть, на светлый день грех не разговеться.
На столе поджидали освященный кулич, залитая медом творожная пасха, да в истопленной печи томилась наваристая уха.
– Хочу на мир посмотреть, – сказал Карий. – Почитай, весь пост пролежал…
– Не надобно тебе, Данило, по Орлу ходить… – Василько покрутил в руках ложку и, досадуя, бросил ее на стол. – Беды бы не вышло!
– Что так? – удивился Карий. – Случилось чего?
– Случилось, корова гусем отелилась… – Казак резко встал из-за стола. – Говори, Савва! Ежели сказывать я начну, то, истинный крест, в Кондрата сыграю.
Данила недоуменно посмотрел на собеседников.
– Да ты не дивись, а Богу молись! – Василько подошел к иконам и перекрестился. – И умыслить не мог, как такому приключиться можно…
– Вины твоей, Данила, нет ни на йоту… Всякий понимает… Только делу этим не пособишь… – Савва запнулся и опустил глаза.
– Да говори же ты, святая душа! – Василько стукнул кулаком по столу. – Эх, рвись из груди, душа казацкая, да вволю гуляй по дикому полю! Видимо, атаман, никто кроме меня правды тебе не скажет. Ну, слушай!
Василько сел рядом с Данилой.
– Погоди… – Савва попытался остановить разговор. – Не сейчас…
– Акуля знает – покуля, Катя – через метку пятя! – огрызнулся казак. – После того как Савва в бане из тебя выцедил бесовскую немочь, перенесли тебя в строгановские хоромы, а ходить за тобой Григорий Аникиевич приставил аж свою жену. Прям как за родным братом! Только баба его, видать, на тебя глаз положила… В общем, застукал приказчик строгановский Игнашка, как она тебя в уста лобызала да глядела со страстию… Потом по дурости своей бабе рассказал, а та пустила по всему Орлу-городу, что, дескать, жена Строганова ждет не дождется, когда душегуб оправится, чтобы муженечка прирезал, а ей при малолетнем сыне-наследнике и денежки, и земля Камская, и любовничек в постельке достался!
– Складно получается, ничего не скажешь… – вспыхнул Карий. – Собирайтесь, к Строганову пойдем!
– Не надо, Данила! – Савва остановил Карего. – Григорий Аникиевич все и сам понимает, но людская молва – не морская волна, ходит не по камням, по людям…
На дворе свежо и сыро, возле заборов и избяных стен еще лежат почерневшие останки сугробов, а в прогретых солнцем проталинах пробивается зеленец. Вокруг с радостными воплями носились ребятишки, а захмелевшие мужики и празднично одетые бабы степенно христосовались друг с другом. Самые нетерпеливые молодые парни залезали на крыши домов в надежде увидеть, как взыграет из-за туч солнце.
Карий радовался, что не послушался увещеваний и отправился на улицу смотреть на миру Пасху.
Не осмелившись удержать Данилу силой, Василько увязался за ним следом, недовольно бурча на каждом шаге:
– Сидели бы спокохонько в избе, праздновали светлое Воскресение да пили брагу с куличом. Нет же, надобно идти, да себя во всей красе людям казать…
Неподалеку от церкви молодые девки на выданье вели хоровод и, по стародавнему поверью, под нескончаемые слезные песни загадывали на жениха.
Полно, солнышко, из-за лесу светить,
Полно, красное, в саду яблони сушить!
Полно, девица, по милом те тужить!
Ах, да как же мне не плакать, не тужить?
Мне вовек дружка такого не нажить,
Ростом и пригожством-красотой,
Всей поступкой, молодецкой чистотой…
К ним подходили старики, кланялись и взамен христосования задорно кричали:
– Дай вам Бог жениха хорошего, не на корове, а на лошади!
В ответ девки кланялись и, не прекращая протяжных песен, кружили дальше, все сильнее упиваясь танцем.
Я не думала ни о чем в свете тужить,
Пришло времечко – начало сердце крушить,
Что живем с тобой, сердечный друг, не топереча.
Пусть никто про нашу тайность не ведает: