когда мне сильнее всего хотелось спать. Короче я ему заявила… — Лиззи посмотрела на Быкова. — Тебе не наскучила моя история?
— Нет, — сказал он. — Но если тебе тяжело, лучше не рассказывай. Я и так примерно представляю себе, что было дальше.
— Нет. — Она отрицательно качнула своей косой. — Не представляешь.
Быков поежился, глядя на водяные горы, тяжело громоздящиеся и ворочающиеся внизу.
— Я попросила Георга поговорить с родственниками, — монотонно и невыразительно продолжала Лиззи. — Пусть уезжают. Он не согласился. Сказал, что мы, американцы, живем неправильно. Нужно держаться всем вместе, одной большой семьей. Тогда в доме будет полный достаток и все смогут помогать друг другу. «Но никто из вас даже не работает, — сказала я. — Вы живете в моем доме за мой счет. Какая от вас помощь?» — «Скоро увидишь», — пообещал Георг. И сдержал обещание. Я увидела…
Хмурясь, Быков услышал, как однажды ночью Лиззи подслушала разговор кавказцев и поняла, что они только что ограбили автозаправку. Как они делили деньги и прятали пистолеты. Как она не стала звонить в полицию, а решила поговорить с Георгом.
— Понимаешь, я все еще любила его. — Ее тон по-прежнему был лишен какого-либо намека на эмоции. — Не так сильно, как прежде, но… Это было животное чувство. Оно шло не от сердца и не от головы. Снизу. Это была низкая любовь, просыпавшаяся, когда он… меня…
Лиззи покосилась на Быкова. Он кивнул: мол, понимаю, можешь не расшифровывать.
— Но хуже всего, что я была уже на третьем месяце беременности, — сказала она, и в голосе ее впервые прорезались боль, отчаяние, трагизм, недоумение, копившиеся долгое, долгое время. — Я много читала и слышала про матерей, которые рожали и растили детей в одиночку, но, по правде говоря, мне вовсе не хотелось становиться такой матерью. И я терпела. Как выяснилось вскоре, напрасно.
«Я так и знал, — подумал Быков. — Случилось что-то плохое».
Догадка была сформулирована не вполне верно. Случилось очень плохое.
Не сумев повлиять на мужа, Лиззи обратилась к его старшему брату, Тенгизу. Она попросила его и остальных уехать, чтобы не мешать строить семейные отношения. Тенгиз ударил ее кулаком в лицо, а потом в живот и повторил урок несколько раз, закрепляя в мозгу Лиззи простое правило: женщина не должна перечить мужчине, критиковать его, ставить условия и вообще проявлять свое неудовольствие каким-либо образом. Она хотела позвонить в полицию, но была избита уже по-настоящему. Мало того, Тенгиз, а потом племянник Сандро изнасиловали Лиззи. Вот так просто, взяли и изнасиловали. Прямо в ее доме. На супружеской кровати. А Георгу наговорили на нее всяких гадостей, соврав, что Лиззи не только пыталась выгнать гостей, но и предлагала себя, чтобы убедить их… убедить…
Тут связное повествование оборвалось. Воспоминания, нахлынувшие на Лиззи, были столь яркими и болезненными, что она едва не расплакалась. Стиснув поручни так, что костяшки пальцев побелели, она долго молчала, судорожно сглатывая и глубоко дыша носом. Потом обронила, почти не разжимая губ:
— Напрасно я заговорила на эту тему. Думала, что все позади. Но нет. Наверное, эти воспоминания всегда будут со мной. Мне всегда будет так же горько, мерзко и больно, как в тот день, когда мне дали понять, что я никто и что со мной можно поступать, как захочется, будто я вещь, бессловесный предмет, а не живой человек.
— Они… — Быков сглотнул. — Он…
— Да, — сказала Лиззи. — Несколько раз. И били, и… В общем, ночка выдалась непростая. — Она заставила себя улыбнуться непослушными губами. — Незабываемая. И это — на память. — Лиззи провела пальцем вдоль неровной линии носа. — Я специально не обратилась к хирургу. И не обращусь. Мне не нужна пластическая операция. Понимаешь?
— Да. Это напоминание.
— Верно. Напоминание. Чтобы не быть больше наивной и доверчивой. Чтобы не подпускать мужчин на опасное расстояние.
— Всех? — спросил Быков.
Их взгляды встретились и некоторое время оставались слитыми воедино. Потом Лиззи посмотрела в сторону.
— Да, — сказала она.
Это прозвучало как приговор. Быков хотел вздохнуть, но ветер вбил ему в открытый рот такую большую порцию воздуха, что он поперхнулся.
— Когда я выбралась из подвала и добежала до соседей, было утро, — заговорила Лиззи снова, справившись с волнением. — Я попросила вызвать полицию. Сосед позвонил, конечно. Но видел бы ты, Дима, как он на меня смотрел. Кот, который не решается слопать мышку только из страха наказания. Ему тоже хотелось получить свою порцию, понимаешь?
— Не преувеличивай, — поморщился Быков. — Это просто реакция…
— Я не преувеличиваю, Дима, — запальчиво возразила Лиззи. — В мужских глазах я всегда вижу одно и то же.
— И в моих?
Она посмотрела на него и отвела взгляд.
— Лучше я промолчу.
— Но…
— Не обижайся, Дима. Как бы то ни было, ты первый мужчина, с которым я не боюсь общаться наедине. Уже за это я тебя благодарно.
— Я бы никогда тебя не обидел, Лиз!
— Мне тоже так кажется. Наверное, поэтому мы стоим здесь вдвоем и говорим по душам, — сказала Лиззи. — Знаешь, мне кажется, что мы знакомы очень давно.
— Мне тоже, — признался Быков.
Она снова посмотрела на него, на этот раз задержав дольше взгляд.
— Ты отращиваешь усы?
Он улыбнулся.
— Периодически. Полгода хожу с усами, полгода без. Так собственная физиономия не успевает надоесть.
— Тебе идет, — сказала Лиззи. — Ты похож на мушкетера.
Как должен был поступить Быков? Поблагодарить за комплимент, подобно какой-нибудь красной девице? Вместо этого он решил отшутиться:
— По натуре тоже.
Лиззи восприняла его слова абсолютно серьезно.
— Я заметила, — сказала она.
Быков почувствовал, как его щеки наливаются внутренним жаром. От смущенного покраснения его избавил механический рокот, перекрывающий гул ветра.
Он и Лиззи одновременно задрали головы. Сначала они ничего не увидели, как будто гремели низкие, быстро плывущие тучи. Потом оттуда вывалилась черная капля, стремительно увеличивающаяся в размерах.
— Вертолет, — пробормотала Лиззи. — Твоя невеста не обманула.
— Она мне не невеста, — быстро произнес Быков. — Я же объяснял. Просто глупое стечение обстоятельств.
— Но улетите вы вместе.
Как бы то ни было, Лиззи Шеннон была женщиной и умела быть жестокой.
— А ты? — спросил Быков. — Разве ты остаешься?
— Да, — просто ответила она.
— Зачем?
— Так надо.
— Все эти кошмары и галлюцинации могут плохо закончиться, — сказал Быков. — И Саша Коротич нравится мне все меньше. Скользкий тип. Мутный, как у нас говорят.
— Мутный, — повторила Лиззи. — Очень точное определение.
— Тогда зачем ты остаешься?
— Я должна.
— Зачем? — повторил Быков, сократив вопрос до одного-единственного слова.
— Потому что дальше должно быть очень интересно, — сказала Лиззи.
— Но ты ведь боишься шторма, — напомнил Быков.
— До смерти. И это еще одна причина остаться. Ты не поймешь.
— Почему же. Я прекрасно понимаю. И остаюсь тоже.
Лиззи посмотрела на него со смесью недоумения и радости:
— Почему?
— Две причины ты назвала, — сказал Быков. — А у меня есть еще одна. Третья.
— Какая? — пожелала знать Лиззи.
— Догадайся сама.
Если она и сделала это, то произносить вслух догадку не стала. Снова подняла голову и стала смотреть на вертолет, описывающий круг, чтобы выбрать удобный путь к площадке. Быков тоже стал наблюдать. Это позволяло обоим стоять рядом и молчать. Очень удобно и своевременно, когда главное сказано, и добавить к этому пока что нечего.
Глава восьмая,бурная, грозная, полная опасностей и смертельного риска
Раздался пушечный грохот, окно в кают-компании потемнело, накрытое волной, прокатившейся по палубе. Несколько секунд не было видно ничего, кроме мутной зелени. Потом яхта медленно выправилась, освобождаясь от тонн прилившей воды.
— Кто говорил, что качать не будет? — досадливо воскликнул Николас Стрейнджлав, разглядывая брюки, залитые вином.
Вопрос был риторический. Все знали, о ком идет речь, и даже машинально посмотрели на него.
— Другой корабль сейчас бы болтался, как йо-йо, — сказал Саша Коротич, занимающий место во главе стола.
Он имел в виду излюбленную американскую безделушку, представляющую собой легкий шарик на эластичной бечевке. Быков, повидавший на своем веку немало штормов, не мог с этим не согласиться. «Оушн Глори» действительно обладала необыкновенной устойчивостью для судна такого водоизмещения. Тем не менее, волны становились все круче, и яхту швыряло все сильнее. Вот опять тряхнуло, и чей-то бинокль, сорвавшийся с полки, приземлился на стол, переколотил немало посуды и едва не разбил лица, сидевших рядом. Хотя им удалось увернуться, один из осколков чиркнул по щеке Роя Макфэлла, сделав его похожим на шерифа, только что закончившего разбираться с нарушителями закона. Лиззи Шеннон протянула ему салфетку, чтобы накрыть кровоточащую царапину.
Помимо нее, Роя, Николаса и Быкова, участников экспедиции осталось только двое: телевизионщик Алан Фриман и журналистка Пруденс Бойд, выпячивающая подбородок решительнее, чем обычно. Что касается команды, то она во главе с капитаном покинула яхту вместе с другой половиной экспедиции.
Уговоры Саши Коротича оказались тщетными. Ему не удалось переубедить тех, кто решил больше не рисковать жизнью, и Быков не винил беглецов за это. Катастрофа в океане может произойти в любой момент, без всякого предупреждения, но еще хуже день за днем жить в ожидании крушения или чего-нибудь похуже. Предчувствие беды и нависшая опасность ломают человеческую психику. Это необязательно происходит в разгар свирепого урагана: паника способна подняться и посреди полного затишья, когда морская поверхность неподвижна и блестит, как зеркало. Возможное безумие — вот что напугало людей сильнее шторма. Тотальное, непостижимое, неотвратимое. И это было действительно страшно.