гляд, пока Быков не наклонился и не посмотрел вверх сквозь мокрое стекло.
До обрушения этой махины оставались считанные секунды. Бросив штурвал, Быков открыл дверь и прыгнул с двухметровой высоты. Человек в драйсьюте поднял голову в капюшоне и закричал что-то протестующее. Не слушая его, Быков уже бежал вперед.
Далекая верхушка волны начала закручиваться, производя хищное урчание, различимое даже сквозь рев океана и ветра. Все разводы пены, один за другим, устремились вверх, втягиваясь в пенистый круговорот. Он становился все больше, пока вся эта снежная шапка не обрушилась вниз, утягивая за собой всю волну.
К этому моменту Быков находился уже рядом с оранжевой фигурой, распластавшейся на маслянисто блестящей палубе. Она застыла под углом в сорок или даже больше градусов, и оба человека заскользили в сторону носа яхты. Как и было задумано. Очутившись у носового ограждения, Быков завопил:
— Хватайся! Держись! Не дыши!
Оба едва успели переплести руки вокруг металлических штанг, как были погребены под толщей воды. Но расчет Быкова оказался верным. Первым из океана вынырнула передняя часть судна — вместе с прилепившимися к ней человечками. К счастью, оранжевая фигурка никуда не делась. Схватив ее за воротник и капюшон, Быков потащил ее за собой, приговаривая:
— Бегом, бегом!
Он успел заметить, что самые большие волны никогда не идут подряд, и надеялся успеть на капитанский мостик до очередного потопа.
Бежать пришлось по пояс в воде, которая отступала крайне неохотно, словно не желая отпустить добычу. По мере того, как яхта выравнивалась, вся эта пенящаяся масса усиливала напор на бегущих, так что в конечном итоге пришлось вцепиться в стойки и переждать новую волну, а потом еще одну и еще одну.
Суденышко, оставшееся без управления, болталось как попало, кружась в расщелинах между перетекающими друг в друга грядами. Временами Быкову казалось, что все это лишь очередной бред, потому что трудно было поверить даже не в саму бурю столь сокрушительной силы, сколько в собственную живучесть. Как можно было попасть в подобный переплет и не сгинуть в океанской пучине? Быков не знал.
Не укладывалось у него в голове и то, что он с напарником до сих пор не унесен чудовищным ветром, усиливающимся всякий раз, когда яхту не заслоняло волнами. Водяная пыль, несущаяся с огромной скоростью, была подобна мириадам песчинок, стегающих по участкам открытой кожи, словно плети, такими плотными были эти капли. Порой становилось невозможно дышать, потому что ветер норовил ворваться в легкие и разодрать их в клочья, как никчемный воздушный шарик. Нет, это был не ветер и не воздух. Это было нечто осязаемое, плотное, способное не только опрокинуть или подхватить, но и размазать по стенке. Но зато ураганный ветер обрушивал некоторые гребни раньше, чем они успевали возвыситься настолько, чтобы подмять яхту под себя раз и навсегда, бесповоротно и безвозвратно.
То таща спутника за ткань, то подталкивая его, Быков добрался до последнего отрезка пути. Здесь оба повисли на ступеньках, не позволяя гремящему потоку увлечь себя в океан, а потом, один за другим, припустили наверх. Оглушенные, ошеломленные, пришибленные, они ввалились в кабину и рухнули на пол, держа головы над плещущейся водой.
— Какого…
Только на это и хватило Быкова, вознамерившегося обругать непрошенного помощника. Оранжевый капюшон упал, и он увидел перед собой посиневшую от холода Лиззи Шеннон.
— Что же ты делаешь? — устало пробормотал он и стал подниматься, цепляясь за приборную панель. — Зачем?
— Ты был здесь совсем один, — сказала она. — Так нечестно.
— Черт подери! Ты могла погибнуть.
— Ты тоже.
Быков уже стоял на широко расставленных ногах, держа штурвал обеими руками. Лиззи тоже встала в потоках сбегающей с нее воды.
— И никто не вызвался тебя сопровождать…
Быков не вложил в свою реплику вопросительную интонацию, но Лиззи все же сочла нужным ответить.
— Нет, — сказала она. — Мужчины посовещались и решили, что нести вахту в такую бурю незачем. Все равно штурвал не удержать.
— Я удерживаю, — сказал Быков. Подумал и поправился: — Иногда.
— Ночью я не решилась пробираться к тебе, — призналась Лиззи. — Убедила себя, что вас трое, значит, вы как-нибудь сами справитесь… Кстати, где остальные? Бросили тебя?
— Шкипер получил травму. Матрос взялся доставить его в каюту, но…
Быков не договорил.
— Обоих? — спросила Лиззи.
Он кивнул и замер с опущенной головой. Что-то было не так. Что-то творилось странное.
— Лиззи, — позвал Быков.
— Да? — откликнулась она.
— Мы больше не кричим, — произнес он. — И нас больше не качает.
— И в самом деле.
В недоумении оба уставились в стекло перед собой. Ветра не было. Волн тоже. Вернее, ту зыбь, что окружала «Оушн Глори», нельзя было назвать волнением после пережитого. Океан плескался, бурлил, но это было все равно что штиль, по сравнению с недавним неистовством волн. Было светло, но темная дымка не позволяла видеть дальше, чем на 200–300 метров. Небо вверху представляло собой круглую дыру в сплошной завесе туч. Столб света, падающий оттуда, выхватывал совсем небольшой участок поверхности, а дальше была мгла. Почему-то Быкову вспомнились рассказы древних мореходов, где описывалось, как они плыли по самому краю земли, за которым таилось нечто настолько ужасное, что это невозможно было выразить словами.
— Глаз урагана, — пробормотал он.
— Что? — не поняла Лиззи.
— Мы в центре циклона.
— Такое бывает?
— Сама посмотри.
Лиззи припала к окну. Противоестественное затишье воспринималось как удар. Быков распахнул дверь, выпуская воду. Воздух был абсолютно неподвижен.
— Мне кажется, я задыхаюсь, — пожаловалась Лиззи. — После этого ветра…
Ее волосы стекали с головы, облепливая прорезиненную ткань комбинезона. Лицо было мертвенно-бледным в сравнении с оранжевой одеждой. Быков сделал несколько вдохов и потер грудь. Она оказалась голой. Майка и свитер куда-то подевались, а он даже не заметил. Его дыхание было шумным, прерывистым и почти не насыщало кровь кислородом. Он чувствовал себя так, словно их накрыли гигантским стеклянным сосудом, предварительно выкачав оттуда весь воздух. Давление было таким, что глаза лезли из орбит, а тело трепетало, готовое взорваться изнутри.
— Сейчас это кончится, — пробормотал он.
— И что потом? — пролепетала Лиззи, убирая мокрые пряди за уши.
Губы у нее были фиолетовые, как у утопленницы. Глаза налились кровью из-за лопнувших сосудов. Но все равно она оставалась невероятно красивой. Спохватившись, Быков захлопнул дверь.
— Потом, — начал он, — потом…
Долго гадать не пришлось. Круг света сместился в сторону, яхта нырнула во мглу. Ветра все еще не было, но волны заплясали, запрыгали вновь, спеша продолжить адскую свистопляску. Они не катились, они вздымались к тучам как попало, рушились, поднимались хаотично и беспорядочно. И поскольку ветер больше не сбивал гребни, океанские валы набрали невиданную до сих пор силу. Яхту колошматило со всех сторон, заставляя ее прыгать невесомой пробкой. В ударах волн отсутствовала система, ритм и последовательность. Это была безумная, безостановочная тряска. Пытаясь определить, на какую высоту возносится яхта и на какую глубину падает, Быков сказал себе, что этого не может быть. Такие волны не способны существовать в природе. Никто никогда не описывал ничего подобного.
Словно боги расходились, позабыв меру и все существующие законы физики. Яхту трепали не волны, нет! Это были какие-то взрывы высотой с двадцатиэтажный дом, а может, и выше. Каждый из таких чудовищных всплесков обладал мощью смерча. Они налетали друг на друга и взрывались, бушуя и кипя. Они появлялись где угодно и обрушивались как попало. Они схлестывались, вспучивались, превращались в горные пики и пропасти, они образовывали водовороты и водопады. Это был полнейший хаос, первозданный и неукротимый. «Оушн Глори», побывавшая в «глазе урагана», перенеслась в преисподнюю, где бушевало не пламя, а вода и воздух.
— Это конец, — заплакала Лиззи. — Мы не выживем. Мы сейчас утонем.
— Ни за что, — заверил ее Быков. — Теперь, когда ты со мной… когда мы вместе…
Он бормотал еще что-то несвязное или даже бессмысленное, и вроде бы это не имело никакого смысла, потому что его все равно не было слышно. Но Лиззи каким-то образом понимала, что он говорит, и это вселяло в ее душу надежду.
Даже шторм пошел на убыль. Или это только казалось?
Глава девятая,в которой ураган сменяется полным штилем и унынием, а необъяснимые явления продолжают будоражить воображение
Океан непредсказуем. Несчастье может обрушиться на путешественников и в бурю, и в штиль. Но океан сражается с людьми вовсе не из ненависти или презрения. В отличие от нас, он не ведает эмоций. Ни отрицательных, ни положительных. И если океан нас не ненавидит, то и симпатии он к нам тоже не испытывает. Бесполезно ждать от него сочувствия или помощи. Он просто существует — отдельно от нас, обособленно — огромный, могучий, равнодушный и бесконечно одинокий.
Восемь человек, находящихся на яхте «Оушн Глори», видели перед собой океан, раскинувшийся на все четыре стороны света, но были неспособны постичь его даже в малейшей степени.
Они собрались на нижней, наименее поврежденной палубе. Ураган смел с поверхности судна все, что там находилось, но кое-что матросы все же припрятать успели, так что теперь у половины участников совещания имелись раскладные шезлонги для сидения. Остальным пришлось довольствоваться либо стульями из кают, либо располагаться прямо на палубе.
Быков избрал последний вариант. Ему не хотелось возвышаться над присутствующими в роли гневного обличителя и обвинителя. Он бы вообще предпочел не обсуждать минувший шторм, а сосредоточиться на нынешнем положении дел и дальнейших действиях, но Лиззи настояла. Она сказала, что если трусу и подлецу не сказать в глаза, что он трус и подлец, то это равносильно поощрению этих отвратительных человеческих качеств. И все же Быков попытался замять конфликт, начав свое выступление с вполне нейтральных фраз о том, что ураган показал несостоятельность экспедиции, и теперь он, Быков, сожалеет о своем решении остаться.