Я решила, что два листка писчей бумаги и автоматическая ручка из моей тумбочки способны мне помочь, и все снова будет нормально.
Поднимаясь по лестнице в комнату, я представила себе Стивена, который спрашивал у меня: «Что такое “нормально”, Шелл? Ничего нормального давно уже нет и никогда не будет».
– Мне просто необходимо тебе написать, – громко произнесла я в пустоту.
Схватив письменные принадлежности, я спустилась вниз и вышла на задний двор, где под нависшими ветвями ароматных апельсиновых деревьев стоял видавший виды деревянный стол. Я не стала надевать маску и, вдыхая свежий калифорнийский воздух, начала писать письмо, зная, что никогда не смогу его отправить.
29 октября 1918 года
Мой дорогой Стивен!
Хочешь, я расскажу тебе что-то очень странное? Сегодня я была на твоих похоронах.
Да, ты правильно прочитал это зловещее сообщение. А теперь я должна тебя о чем-то спросить, и я хочу, чтобы ты честно ответил на мой вопрос. Ты заговорил со мной, когда я склонилась к твоему гробу? Ты видишь, как я сейчас пишу это письмо? Твой брат был прав, утверждая, что духи витают рядом с нами, надеясь проявиться на фотографиях, или во мне что-то изменилось? Мое обоняние стало необыкновенно острым – настолько, что я способна ощущать запах и вкус эмоций. И это не считая стрелки компаса и твоего голоса на похоронах. Одним словом, я уже не та, кем была до удара молнией.
Ты прошептал мне что-то насчет того, что все плохо, и еще что-то о птицах. Мне плевать, сколько раз я скептически смеялась над разговорами о привидениях. Стивен, я тебя слышала. И, судя по твоим словам, ты в беде.
Если произошло что-то плохое, означает ли это, что ты не сможешь упокоиться с миром?
Ответь мне, пожалуйста. Любым доступным тебе способом. Расскажи мне, что стряслось. Если ты страдаешь, дай мне знать. Я хочу тебе помочь, даже если это означает необходимость взглянуть на жизнь и смерть под непривычным новым углом, что заставляет меня дрожать от страха и благоговения. Если ты не видишь выхода и тебе страшно, я сделаю все от себя зависящее, чтобы помочь тебе разобраться и понять, что пошло не так.
Если ты все еще можешь быть со мной, приходи.
Твоя Мэри Шелли
Когда дневной свет потускнел и вечерняя прохлада уже не позволяла мне оставаться во дворе, я сунула письмо Стивену в словарь, который читала весь день, и полезла в шкафчик возле кухонной двери, чтобы открыть основной газовый клапан. Затем я нехотя вошла в дом и начала чиркать спичками, зажигая изящные горелки, скрытые в глубине стеклянных шариков настенных ламп. От спичек пахло сернистым газом. Я подумала, что отныне этот запах будет вечно ассоциироваться у меня с гробом Стивена, и меня чуть не стошнило. Я потратила вдвое больше времени, чем обычно, чтобы лампы горели как можно ярче.
Тетя Эва собиралась работать допоздна, чтобы компенсировать свое утреннее отсутствие. До ее прихода оставалось еще пять часов. Пять часов в одиночестве после наступления темноты.
Меньше всего на свете мне хотелось ужинать, но я знала, что и тете Эве, и мне необходимо поесть. Я разогрела безвкусный овощной суп на ее отделанной никелем плитке, работающей на углях, и поела в тишине, сожалея, что тетя не может позволить себе пользоваться электричеством. Дело было не только в том, что тихий гул включенных электрических лампочек доставлял мне удовольствие и действовал успокаивающе. Газовые лампы испускали зловещее белое сияние, слишком сильно напоминавшее синий туман в похоронном зале. Моя собственная тень, шевелившаяся на фоне зеленых обоев, заставляла меня вздрагивать и то и дело озираться через плечо.
Когда моя миска наполовину опустела, из другой части дома послышался голос:
– Привет.
Я застыла. Волоски у меня на руках и шее встали дыбом.
Затем тот же голос спросил:
– Кто там?
Это были жуткие скрипучие звуки, напоминающие голос ребенка, раздающийся с пластинки фонографа.
Готовясь услышать и другие слова и движения из соседней комнаты, я покосилась на окно, обдумывая способы бегства. Это грабитель? Стивен? Очередной побочный эффект удара молнией?
Тишину разорвал пронзительный крик.
Оберон.
– Ах, ну да… конечно.
Я вздохнула. Я совсем забыла об этой безмозглой птице. Никто не вторгся в наш дом, не был это и Стивен. Дрессированная сорока просто повторила заученные фразы, которые она произносила всегда, когда кто-то входил в комнату.
Я снова принялась за суп, глотая скользкие бобы и кусочки моркови, как вдруг меня осенило: почему Оберон задал вопрос, который он всегда задает, когда кто-то входит в комнату, если в комнату никто не входил?
Я вскочила со стула и бросилась в гостиную, убежденная, что увижу возле бронзовой клетки Стивена.
Оберон был один, но он взъерошил свои черно-белые перья, опустил черную как вороново крыло голову и верещал как резаный, оглашая своими криками пустую лавандовую комнату.
– Оберон, что случилось? – Я настороженно подошла к птице. – Тебя что-то испугало?
– Кто там? – снова проскрипел он.
Я резко обернулась, обведя гостиную взглядом. Что-то в ее атмосфере меня настораживало. Я была готова поклясться, что услышала, как одна из фотографий тети Эвы постукивает рамкой о стену.
– Оберон, все хорошо, – произнесла я в попытке успокоить нас обоих. – Все в порядке.
– Кто там?
– Пожалуйста, перестань это повторять.
– Кто там?
– Я сказала, прекрати!
Я набросила на клетку бежевую накидку.
– Кто там? – Оберон шумно взъерошил перья под тканью. – Кто там? Привет. Привет. Кто там? Кто…
– Прекрати!
– Кто там?
– Заткнись, тупая птица. Никого там нет. Абсолютно никого.
Я пнула ногой диван, вместо того чтобы поддаться желанию опрокинуть клетку, и, хромая, вернулась на кухню. Сев на стул, я ссутулилась и зажала уши руками, дожидаясь, пока птица перестанет орать.
Тетя Эва ввалилась в двери вскоре после того, как часы с кукушкой пробили десять. Она обмякла у кухонного стола, как будто у нее болела спина. У нее слипались глаза, поэтому я вылила в миску остатки супа и посидела с ней минут пять, ни словом не обмолвившись ни о птице, ни о странном напряжении в гостиной.
– Мэри Шелли, ты в порядке? – произнесла она еле слышным от усталости голосом.
– Насколько это возможно, да.
– Иди наверх и ложись спать. Завтра будет новый день.
Я кивнула и с усилием поднялась со стула.
Я брела по коридору и поднималась по скрипучей лестнице, прислушиваясь к доносящемуся с кухни звону посуды, которую мыла тетя Эва.
Я вошла в спальню. Что-то явно было не так.
Первыми предметами, которые привлекли мое внимание, были фотографии Стивена, и я вспомнила, что когда-то где-то прочла: согласно всем преданиям, начиная с христианских и заканчивая славянской мифологией, бабочки символизируют выпархивающую из тела душу. Мне казалось, я смотрю на снимки, представляющие его и меня, – бабочка и разряд молнии. Растерянная душа и девочка, заигрывающая с электричеством.
Меня отвлекло движение, которое я уловила боковым зрением.
Компас дяди Уилфреда.
Я подкралась поближе к тумбочке и спичкой зажгла фитиль масляной лампы. Игла компаса вращалась во все стороны.
– Я выключу газ после того, как переоденусь в ночную сорочку, – произнесла с лестничной площадки тетя Эва, заставив меня вздрогнуть от неожиданности. Она прошлепала дальше, к себе в спальню. – Спокойной ночи.
Я потушила спичку.
– Спокойной ночи.
Еще целых десять минут я не сводила глаз с компаса. Он так и не угомонился.
Ближе к одиннадцати часам я переоделась в ночную сорочку и заползла под одеяло, оставив лампу гореть рядом с собой. Сосновый комод и платяной шкаф казались нестрашными, но вокруг меня продолжала бушевать какая-то странная энергия. Язычок пламени в моей лампе отбрасывал на стены пляшущие извивающиеся тени. Я затаила дыхание от предвкушения и страха, напоминая себе дышать, когда у меня начинала кружиться голова. Наверное, время перевалило далеко за полночь, когда я наконец уснула.
Я проснулась, свернувшись калачиком на боку лицом к стене, когда часы внизу пробили три часа ночи. Тусклый свет масляной лампы все еще озарял мои золотистые обои, но чернота ночи сгустилась вокруг подобно живому существу. В нос ударил запах горящих фейерверков. От острого медного привкуса на языке у меня даже пломбы в зубах заныли, а сердце билось часто и сильно.
Рядом со мной кто-то был.
Мне уже доводилось испытывать подобное ощущение, когда я просыпалась от ночного кошмара – уверенность, что кто-то смотрит на меня, затаившись в тенях, отбрасываемых мебелью. В прошлом этот незнакомец всегда оказывался куклой или отражающим лунный свет стулом. Но на этот раз я не сомневалась, что если обернусь, то кого-то увижу.
«Просто обернись и посмотри», – сказала я себе. Я дышала часто и поверхностно, почти уткнувшись носом в подушку, и была готова поклясться, что слышу, как лихорадочно вращается стрелка компаса.
«Просто посмотри».
Я сделала бесшумный вдох, чтобы никого не потревожить, зажмурилась и посчитала про себя до трех.
Один.
Два.
Три.
Я быстро перевернулась на другой бок. Открыла глаза. И увидела рядом со своей кроватью Стивена.
Глава 11. Фантом
Прежде чем я успела сообразить, как следует реагировать на его присутствие, его не стало. Он дернулся назад, как если бы кто-то рванул его за воротник белой нижней сорочки, в которую он был одет, и исчез.
Гудящая энергия, заполнявшая комнату, стихла. Компас снова начал следить за моими перемещениями. Фотографии Стивена по-прежнему висели на стене – недвижимые, безмолвные.
Я дрожала под простынями, охваченная бурей эмоций – ужасом, потрясением, изумлением, тревогой, ликованием, любовью – и совершенно не понимала, что мне делать. Мои губы пытались произнести имя Стивена, но дрожали так сильно, что отказывались мне повиноваться. Я не могла пошевелить ни рукой, ни ногой. Перед моими глазами плавали черные и золотые пятна. Я пыхтела и отдувалась, а затем, наверное, отключилась, потому что утром не помнила больше ничего об этой ночи, не считая сна.