Глава 15. Сколько весит душа
В темноте возникло лицо в маске, перепугавшее меня до полусмерти.
– Не мучайте меня!
– Прекрати произносить подобные вещи. – Тетя Эва поднесла свечу ближе к своему лицу и подошла к моей кровати. – Это всего лишь я. Я ухожу на работу. Ты хорошо себя чувствуешь? Тебя можно оставить одну?
Я обвела расфокусированным взглядом комнату и увидела очертания фотографий Стивена на стене, мою марлевую маску, свисавшую с ручки ящика комода, крепкие скаутские ботинки на полу.
– Я спрашиваю, ты в порядке?
Она склонилась надо мной.
– Да. – Мой тяжелый вздох шелохнул ее волосы. – Все хорошо.
– Тебе снились кошмары?
– Нет. После того как ты меня разбудила, уже не снились.
Она погладила мою щеку холодной рукой.
– Ты можешь сегодня снова разобрать на запчасти мой фонограф. Делай в этом доме все, что хочешь, только не думай больше об этом сеансе.
– Не буду, – солгала я.
Она еще раз внимательно всмотрелась в мое лицо, прежде чем выйти из моей комнаты и спуститься по лестнице. Оберон обратился к ней, произнеся своим скрипучим птичьим голосом свое имя, а затем я услышала, как за тетей захлопнулась входная дверь.
Полчаса спустя я оделась и вытряхнула из своей черной докторской сумки все, за исключением чистой писчей бумаги и небольшой суммы денег. Спустившись на кухню, я съела яблоко и вынула визитку мистера Дарнинга из маленькой серебряной шкатулки, которую тетя держала рядом со своими кулинарными книгами. Затем я плюхнулась на диван в гостиной, чтобы натянуть ботинки на свои ноги в чулках.
– Кто там? – спросил из своей клетки Оберон.
Я возмущенно уставилась на птицу.
– Кто там? – снова спросил он.
– Я говорила тебе, чтобы ты прекратил это повторять. Это уже не смешно.
Зашнуровав ботинки, я схватила маску и сумку и выбежала за дверь.
Какая-то ворона, каркавшая на соседней крыше, покосилась в мою сторону, что мне нисколько не понравилось. Я надела маску, туго завязав ее на затылке, ускорила шаг и оглянулась через плечо, чтобы убедиться, что большая черная птица меня не преследует. Ворона взлетела, хлопая большими крыльями, и исчезла среди рыжеющих листьев высокого дуба.
Пройдя три квартала в южном направлении, я поравнялась со зловонным домом гробовщика на противоположной стороне улицы.
На лужайке перед домом четверо мужчин в рабочей одежде торопливо мастерили гробы, и у меня в костях эхом отразился визг их пил.
– Те мальчишки уже не играют на гробах? – спросила я у рабочих.
Седеющий мужчина в маске на худом лице поднял голову, на мгновение перестав пилить.
– Что вы сказали?
– В прошлый раз, когда я здесь проходила, видела, как какие-то мальчики играют на гробах.
– Вы имеете в виду этих маленьких сорванцов, которых мы тут всю неделю гоняли?
– Да.
Мужчина кивнул на поставленные друг на друга гробы поменьше.
– Теперь они вон там.
Я ощутила его слова, как удар в живот. Опустила глаза и сделала вид, что не услышала ответа.
Укрепленные подошвы моих скаутских ботинок гулко стучали по тротуару.
Смерть щелкала зубами, наступая мне на пятки. «Я тебя догоняю. Ты уже чувствуешь мое приближение?»
Пройдя еще пять кварталов, я вынула из черной сумки визитку мистера Дарнинга, потому что его дом был где-то рядом. Я скользила взглядом по витринам магазинов в поисках фотостудии. Шляпный магазин, театр «Мечта», бакалейная лавка, отели. Наконец я ее увидела, студию Дарнинга, – скромную витрину на северо-восточном углу Пятой улицы.
В двух оконных витринах были выставлены работы мистера Дарнинга: коллекция из двадцати фотографий, по десять в каждом окне. Ни одна из них не была омрачена ду́хами, защитными масками или хотя бы войной. Я увидела младенцев в длинных белых крестильных сорочках и пухлощеких детишек в матросских костюмчиках. Невесты в воздушных вуалях позировали рядом с гладко выбритыми мужчинами в костюмах-тройках. Футболисты школьной команды, одетые в черные джемперы и штаны по колено, сурово смотрели в камеру, сложив на груди руки. Хорошенькая молодая женщина с темными кудрями, собранными на макушке, смотрела на меня бездонными черными глазами. На белой табличке под этой рамкой кто-то написал: «Прекрасная певица Сан-Диего Вивьен Бодро».
Эти фотографии были так прекрасны, что я невольно заулыбалась под маской.
МИСТЕР АЛОИЗИУС П. ДАРНИНГ
ФОТОГРАФ И ПРИЗНАННЫЙ НИСПРОВЕРГАТЕЛЬ ШАРЛАТАНОВ-СПИРИТУАЛИСТОВ
Звон медного колокольчика известил о моем прибытии. Я вошла в небольшую приемную с тремя дубовыми стульями.
– У меня клиент, – сообщил из-за ширмы мистер Дарнинг. – Подождите, пожалуйста, одну минуту.
– Билли, сиди смирно, – произнес женский голос. – Папа хочет увидеть, как вырос его мальчик.
Стены вестибюля тоже были увешаны фотографиями – аккуратными рядами снимков на золотисто-винных полосатых обоях. В ожидании мистера Дарнинга я принялась разглядывать содержимое рамочек и читать благодарственные письма фотографу за то, что он ловит мошенников. Я смотрела на газетные фото хорошо одетых джентльменов в наручниках, которых держали за локоть неулыбчивые полицейские. Письмо, собственноручно написанное мэром Лос-Анджелеса, осыпало мистера Дарнинга комплиментами: «Целостность, которую вы демонстрируете в это тревожное время, сэр, заслуживает всяческих похвал», «Очень сложно отстаивать то, что вы считаете правильным, в то время как столько людей стремится доказать вашу неправоту. Я от всего сердца благодарю вас за спасение бесчисленного множества семей и жителей Лос-Анджелеса, которым вы не позволили стать жертвами надувательства в эпоху безумия, именуемого спиритуализмом».
От слов мэра у меня по спине пополз холодок. Они перекликались с тем, что написал мне отец: «Иногда наша сила духа вынуждает нас предпочесть правду и целостность комфорту и безопасности».
За ширмой вспыхнул свет. Заплакал ребенок.
Я заглянула за перегородку.
В клубах густого дыма на плетеном стуле, расположенном на фоне холста с изображением цветущего весеннего сада, сидели женщина и ребенок. Мать и сын были в масках, и ребенок задыхался от слез и дыма вспышки, пытаясь сорвать с лица марлю.
– Я думаю, все получилось, миссис Ирвин, – произнес мистер Дарнинг, разгоняя густое белое облако листом плотной бумаги. – Билли, уже все. Ты так хорошо себя вел. Я дам тебе леденец.
Я расположилась на одном из стульев в вестибюле, задвинув черную сумку себе под юбку, чтобы никто не поинтересовался, почему во время пандемии гриппа я разгуливаю по городу с докторской сумкой. Мне впервые это показалось странным, а я не хотела, чтобы мистер Дарнинг считал меня странной.
Первым из студии вразвалку вышел маленький мальчик. Он вытирал красные заплаканные глаза и засовывал под маску длинный фиолетовый леденец. От него пахло липким раздавленным виноградом. Медноволосый фотограф в черном сюртуке, галстуке и, разумеется, маске вышел, придерживая под локоть маму малыша. Синее хлопчатобумажное платье висело на ее худом теле, как пустой мешок из-под муки.
– Благодарю вас, мистер Дарнинг, – произнесла она, беря сынишку за руку. – Я надеюсь, Уильяму понравится фотография. После битвы за лес Белло[7] его письма стали очень мрачными.
– Я уверен, что эта фотография приведет его в восторг. И я уверен, что с ним все в порядке. Мне и самому хотелось бы там быть, но, к сожалению, я склонен к астме.
– Я знаю, что после гриппа выгляжу как страшилище, поэтому не уверена, что мой вид его утешит.
– Вздор. Вы очаровательны. Ваш муж будет счастлив, увидев вас обоих живыми и в здравии. – Мистер Дарнинг отворил дверь перед посетителями. – Фотография будет готова через два дня, и после этого вы сможете отправить по почте замечательную посылочку, которая поднимет ему настроение.
– Спасибо.
Они попрощались, и мистер Дарнинг, закрыв дверь, стремительно обернулся ко мне.
– Мисс Блэк… Как поживаете?
Я поднялась со стула.
– Все хорошо.
Его голубые глаза потеплели.
– Вы уверены? – сочувственно спросил он.
– Да, я… – Я вспомнила, что, когда мистер Дарнинг видел меня в последний раз, Джулиус и Грант оттаскивали меня от гроба Стивена, а я вырывалась и вопила, что Стивен мне что-то шепчет. – Ээ… когда заходили к нам с тетей, вы предложили бесплатно нас сфотографировать, и я хотела бы воспользоваться вашим предложением.
– Разумеется. А ваша тетя? Она не захотела прийти?
– Она на работе, поэтому я пришла сама. Если вы не против, я также хотела бы задать вам несколько вопросов о спиритуалистической фотографии.
– А, понятно. Что ж, я с радостью на них отвечу. – Он жестом пригласил меня войти с ним в студию. – Пройдемте, и, пока мы будем готовиться к съемке, вы можете спросить меня о чем хотите.
Войдя вместе с ним в соседнюю комнату, я окунулась в до боли знакомую атмосферу. Я схватилась за спинку тяжелого кресла, чтобы справиться с нахлынувшей на меня мучительной ностальгией по старой студии отца Стивена в Портленде. Рядом с площадкой для съемки был разнообразный реквизит: искусственные валуны, зонтики, плюшевые медведи. Парижские веера с длинными белыми перьями вызывали воспоминания о дождливых выходных, проведенных в студии мистера Эмберса. Мы со Стивеном надевали шляпы от костюмов взрослых размеров и читали книги или играли в игры, расположившись на обитых бархатом стульях и банкетках. Я вспомнила запах химикатов в проявочной комнате, дым и шлейфовый аромат духов посетительниц, а также благоговейное молчание, с которым отец Стивена проявлял свои фотографии.
– Мисс Блэк, вы точно в порядке? – спросил мистер Дарнинг.
Я кивнула:
– Да, со мной все хорошо.
Он выдвинул прямоугольную кассету с использованной фотографической пластиной из задней части своей объемной камеры.
– Я только отнесу это стекло в проявочную и тут же вернусь к вам.