– Просто зажги мне спичку, – произнес он, в упор глядя на меня и не выпуская из губ задрожавшую от их движений сигарету. – Эта сигаретка – единственное, что удерживает меня от того, чтобы не пустить себе пулю в лоб.
Его серые глаза обдали меня таким холодом, что мне стоило больших усилий сохранить самообладание. Опустив корзину на пол, я помогла ему прикурить. При этом мои руки дрожали, как если бы это была взрывчатка, готовая рвануть в любой момент.
Он выдохнул дым вбок из-под маски, и его взгляд смягчился.
– Спасибо. Ты прелесть.
– Пожалуйста. – Я посмотрела на его здоровую руку. – Эти шрамы остались после войны?
Он выдохнул еще одно белое облако.
– Колючая проволока. Мы разматывали и раскладывали ее между нами и вражескими окопами, и она была действительно адски колючей. Так что я вернулся домой весь исколотый.
Я проигнорировала его черный юмор и наклонилась за корзиной, чувствуя, как его взгляд буквально прожигает мою макушку.
– Я бы протянул тебе руку помощи, милашка, – произнес он, – но она осталась у фрицев.
– Хватит, Джонс. – Карлос опустил свое недоеденное печенье. – Не обращай на него внимания, querida. У него странное чувство юмора.
Я подняла корзину. Джонс смотрел на меня в упор, затягиваясь сигаретой. Я отвернулась и отошла от этих парней, ссутулившись еще больше, чем раньше. В моей походке уже не было прежней уверенности. Пронзительная горечь, исходящая от юноши, была мучительнее, чем запах керосина.
На лицах остальных солдат, к которым я подходила, вспыхивала такая надежда, как будто я действительно могла им помочь своим печеньем. Они приветствовали меня обезображенными забинтованными лицами, пустыми рукавами вместо рук, заживающими ожогами, свежими шрамами, едва прикрытыми красной коркой новой кожи, костылями, культями, скрученными ревматизмом пальцами, заставляя меня чувствовать неописуемую усталость, от которой начали ныть даже мои собственные мышцы.
В отличие от Джонса, остальные парни были вежливы и милы, негромко благодаря меня за угощение.
Я подошла к юноше, у которого не было левых руки и ноги. Скрытая бинтами и марлевой маской, его голова представляла собой пазл из перекрещенных слоев марли, окутавших более семидесяти пяти процентов его лица. Он мирно спал в одном из кожаных кресел, склонив голову вправо и размеренно дыша в такт вздымающейся и опадающей груди.
– Этот находится в объятиях морфина, – произнес мужчина, сидевший в кресле напротив парня, – седеющий солдат с повязкой на глазу. – Я съем его печенье.
– Я приберегу его и отдам ему, когда он проснется, – ответила я.
– Он может проспать еще пару часов.
– Если бы вы спали так мирно, как он, – возразила я, подавая мужчине его долю, – то, наверное, расстроились бы, узнав, что кто-то съел ваше печенье?
Мужчина опустил маску, демонстрируя грустную улыбку.
– Я бы отдал гораздо больше, чем печенье, чтобы иметь возможность спать так мирно, как это делает он, маленькая мисс.
– Вы плохо спите?
– Да, с тех самых пор, как меня бросили в окопы к крысам.
Я достала еще одно печенье и положила ему на ладонь.
Он похлопал меня по локтю.
– Спасибо, мисс. Я никому не расскажу.
– Попробуйте выспаться, – ответила я. – Вы больше не в окопах.
Далее я остановилась у стола, за которым трое молодых людей играли в покер. Их раны были менее очевидны, хотя к спинке стула самого невысокого из этой троицы была прислонена пара костылей. Их позы были более непринужденными и расслабленными, чем у остальных выздоравливающих солдат, и им приятно было прикасаться к моим пальцам, когда я подавала им угощение.
– Спасибо, синеглазка.
– Премного благодарен, малышка.
– Какая же ты милашка.
Самый высокий из группы, уродливый мужчина с выпирающим адамовым яблоком, пропел мне: «Милая малышка». Я покраснела и поблагодарила его, мечтая, чтобы он замолчал. Парень с вьющимися рыжими волосами и забинтованной ногой, сидевший в соседнем кресле, опирался лбом о ладонь и беззвучно плакал.
– Хотите печенья? – спросила я у него, пока мистер Пугало продолжал петь у меня за спиной.
Парень не ответил. Он даже не повернул голову в мою сторону. По его прикрытой маской щеке скатилась слеза, тут же впитавшаяся в марлю.
Мистер Пугало оборвал свою серенаду на полуслове.
– Это Малрони. Он плачет все время, и это чертовски малоприятное зрелище. Вам лучше отойти и не смотреть на него.
Я склонилась к плачущему солдату и положила ладонь на его руку.
– Я знаю, как ты себя чувствуешь. Мир и меня постоянно испытывает на прочность.
Наши взгляды встретились.
– Может, ты хотел бы на какое-то время забыть о своих бедах? – спросила я. – Я с радостью принесу тебе книгу – могу ее почитать. Может, мы оба ненадолго отвлечемся от реального мира.
Он кивнул.
– Может быть, что-то смешное?
Он снова кивнул, уже энергичнее.
– Я сейчас.
Я положила ему на колени печенье и отправилась на поиски уже знакомой мне сотрудницы Красного Креста.
В здание входили дамы, чтобы приступить к дневной вахте по оказанию помощи – поток надушенных и накрахмаленных белых блузок, шляп с перьями, завитых волос и драгоценностей.
– Вы не знаете, есть ли здесь книги, которые можно было бы почитать солдатам? – спросила я у них.
Высокая стройная женщина, с виду ровесница тети Эвы, поманила меня наманикюренным пальцем.
– Иди сюда, дорогая. Как мило, что юная девушка готова пожертвовать своим временем. – Она подвела меня к помятой коробке, задвинутой под один из столов, и вытащила ее наружу. – Эти книги принесли только вчера.
Я опустилась на колени и принялась перебирать пыльную груду книг в тканевых переплетах. Чосер. Милтон. Толстой. Мелвилл. Хоторн. Баньян. Ни одна из этих книг не могла подбодрить этих нуждавшихся в утешении людей.
Мое внимание привлекла книга на самом дне коробки: «Приключения Тома Сойера».
– Ага! Вот это то, что нужно.
Я извлекла роман Твена в красном переплете из-под кипы других книг. Он был в довольно неплохом состоянии.
– Сказки для детей? – спросила дама тоном, по которому было ясно, что она презрительно наморщила скрытый маской нос.
– Не хотелось бы читать им ничего грустного. – Я выпрямилась. – И я сомневаюсь, что кому-то из них понравится слушать мрачные истории о пытках людей и трагических женских судьбах. Пусть слушают о Томе и Геке.
Сунув «Тома Сойера» под мышку, я одолжила у игроков в покер свободный стул и вернулась к столу с рыдающим кудрявым солдатом.
– Глава первая, – удовлетворенно вздохнув, прочитала я. – Том играет, дерется и прячется…
Воцарившаяся тишина заставила примолкнуть даже картежников. Раненые повернулись в мою сторону и подняли головы. Солдаты, находившиеся в непосредственной близости от меня, – все до единого – навострили уши, слушая «сказку для детей».
Пока дамы скользили по комнате и наливали чай в чашки из тонкого фарфора, не проливая ни капли, солдаты и матросы сидели, опершись на подлокотники своих кресел, и хохотали над проделками Тома Сойера. Взрывы их смеха раздавались вокруг меня, с каждой главой становясь все громче, и я подумала: «Может быть, я приношу какую-то пользу. Может быть, Стивену было бы приятно узнать, что я помогаю таким, как он. Может быть, папа гордился бы мной».
– «Глава четвертая: хвастовство в воскресной школе»… «Глава шестая: Том встречает Бекки»…
Я читала и читала, пока у меня не пересохло в горле. Потом выпила воды и почитала еще немного. И канарейки, и дамы, и этот тухлый вкус страдания – все исчезло за домом тети Полли с побеленным забором и островом, на котором Том и Гек воображали себя пиратами.
– «Глава десятая: страшное пророчество воющего пса»…
Несмотря на пользу, которую я, похоже, приносила, часть комнаты, где курил в своем кресле юноша по имени Джонс, продолжала меня угнетать. Он казался темным пятном на нежной ткани, и я против воли время от времени бросала взгляд в его сторону.
И только прочтя уже почти сто страниц, я смогла наконец понять, почему он меня так беспокоит.
Джонс, похоже, был умен. То, как он всегда был готов пошутить – несмотря на то что его шутки по большей части были довольно мрачными, – указывало на острый ум. Это говорило о том, что он мог быть человеком, с которым я вполне могла бы дружить, если бы он не был так погружен в свои переживания. Возможно, он когда-то был достаточно мягким, чтобы любить девушку. Возможно, он обнимал эту девушку накануне отъезда в учебный лагерь и дрогнувшим голосом обещал ей: «Со мной все будет хорошо».
Он беспокоил меня потому, что если бы сейчас Стивен сидел в этом кресле вместо Джонса, тоже мог бы поразить меня ледяным взглядом человека, который теперь знал то, что ни за что на свете не должен был узнать.
В четыре тридцать я попрощалась со своей аудиторией и пошла к двери за докторской сумкой.
По мере приближения к выходу мои шаги замедлились. Мои ноги стали ватными от того же чувства неудовлетворенности, которое преследовало меня в студии мистера Дарнинга. Я совершенно ничего не сделала для Стивена. Я боялась задавать волнующие меня вопросы из опасения расстроить этих людей.
Я остановилась как вкопанная.
Повернулась к человеку в зале, который говорил со мной честнее всех, и пошла к нему.
– А, к нам вернулась тетя Герти.
Джонс вращал в пальцах незажженную сигарету, как дирижерскую палочку.
– Мне кажется, ты не боишься быть честным. – Я остановилась перед ним. – Мне нужно задать тебе вопрос о войне.
Сквозь дыру в маске я увидела, как застыли, сжавшись, его губы. Стиснув кулаки и отгоняя страх, я продолжила:
– Что бы ты подумал, если бы какой-то солдат сказал тебе, что во Франции его терзали птицы? – Я переступила с ноги на ногу. – Что бы это означало для того, кто там побывал?
Он продолжал изучающе смотреть на меня своими проницательными, наблюдательными глазами, которые, казалось, не моргали.