– Будь осторожен, Стивен.
Он опустил взгляд.
– У моего отца был шрам, полученный им на испано-американской войне, – произнесла я. – Помнишь ту вертикальную розовую линию на его левой щеке?
Стивен кивнул:
– Помню.
– Он говорит, что это делает его лицо более решительным, но я, глядя на него, всегда боялась войны.
– Со мной все будет хорошо.
Он посмотрел мне в глаза с таким выражением, что показалось, он не совсем верит в собственные слова. Он не сводил с меня глаз, и я чувствовала себя так, будто он собирается наклониться и поцеловать меня, хотя мы с ним никогда этого не делали. Мы стояли так близко, что я чувствовала его мятное дыхание, заглушающее даже запах его лосьона.
Я скользнула пальцами по рамке, наконец коснувшись его руки.
– Пожалуйста, береги себя. Далеко не у каждого достаточно терпения, чтобы сфотографировать бабочку.
Он улыбнулся мне одновременно благодарно и грустно.
Я сглотнула, а он продолжал всматриваться мне в глаза, как будто пытаясь сказать что-то, что ему не удавалось облечь в слова. Пространство между нами сжалось. Наше дыхание участилось, в конце концов превратившись в единственный звук в этом доме. Мое сердце билось так, будто я собиралась спрыгнуть с высокого утеса.
Я не успела ничего ляпнуть, тем самым разрушив очарование момента, потому что он привлек мое лицо к себе и поцеловал. Сначала я покачнулась, но затем закрыла глаза и обняла гладкую шею Стивена, наслаждаясь его теплыми жаждущими губами. Обняв рукой за талию, он привлек меня еще ближе. Наши тела соприкоснулись. Рамка с фотографией оказалась зажата между нами. Он обхватил меня обеими руками и прижал к себе так сильно, как будто, целуя меня, он прощался с жизнью.
Из вестибюля донесся оглушительный звук. Часы пробили одиннадцать раз. Никто из нас не произнес ни слова – мы просто тяжело дышали, продолжая стоять, прижавшись друг к другу. Наши губы разделяло лишь несколько сладостных сантиметров. Мои пальцы поглаживали линию его волос на затылке – интригующе колючую и мягкую одновременно.
Звук затих.
– Стивен! – позвала его мать.
Нас охватило почти физически ощутимое волнение. Стивен взял меня за руку, увлек к двери и закрыл ее. Мы были одни. Он снова меня поцеловал, отчего мы оба на мгновение потеряли равновесие, и я врезалась спиной в бирюзово-синюю стену.
Его губы оставили мой рот и начали покрывать поцелуями шею.
– Твои очки мне мешают, – прошептал он.
Я фыркнула и попыталась сдернуть их через подбородок, но они застряли. Он помог дотянуть ремешки до макушки и тут же вернулся к моей шее. Сладостный холодок от прикосновений его губ пробежал по всему моему телу – от шеи до пальцев ног. Я снова закрыла глаза и вздохнула так, как еще никогда не вздыхала, растворившись в его головокружительном аромате, в его руках, сжимающих мои бедра, в интимных прикосновениях его рта к моей обнаженной коже, от которых мое сердце забилось чаще.
Дверь отворилась.
– Господи Иисусе, Стивен. Держи себя в руках.
Мы со Стивеном вздрогнули.
Очарование было разрушено.
Джулиус сжимал своей огромной ручищей, больше похожей на лапу, медную дверную ручку и усмехался, глядя на наши переплетенные тела и раскрасневшиеся лица. Его волосы были более темными и волнистыми, чем у Стивена, а его черты – более грубыми. Двухметровая фигура закрыла дверной проем.
– Так ты этим занимался с ней, когда вы были детишками? Я так и думал, что из тебя еще тот кобель вырастет.
– Оставь нас в покое. – Стивен привлек меня ближе к себе. – Дай нам еще пять минут.
Джулиус фыркнул:
– Ты думаешь, что я закрою эту дверь и позволю тебе испортить племянницу Эвы Оттингер, в то время как сама она сидит в соседней комнате? Ты вообще знаком с Эвой Оттингер?
– Бога ради, Джулиус, я не видел Мэри Шелли четыре года. Может, мы вообще больше никогда не увидимся. Дай нам еще пять минут.
Джулиус обдумывал просьбу, водя языком по внутренней стороне щеки. Он склонил голову, приоткрыл губы, и на мгновение мне показалось, что он собирается дать нам этот маленький, но драгоценный дар – время.
Вместо этого он кончиками пальцев распахнул дверь еще шире.
– Мэри Шелли, дамы вас ожидают.
У меня оборвалось сердце.
Джулиус сделал мне знак выйти из комнаты.
– Отпусти ее, Стивен.
– Ты говнюк, Джулиус, – произнес Стивен. – Я тебе этого никогда не прощу.
– Отпусти ее. Не дразни бедную девочку, перед тем как отправиться на другой конец света.
Стивен громко сглотнул. Положив ладонь мне на щеку, он изучал мое лицо, как будто создавал мое мысленное фото. Последовав его примеру, я запомнила все его черты до единой – его темные глаза и брови, нежный оттенок губ, побледневшие веснушки на щеках – память о летних днях, когда он забывал надевать кепку. Меня терзала мысль о том, что он, возможно, прав и я больше никогда его не увижу.
Он поцеловал меня в последний раз. Это был нежный и скромный поцелуй, допустимый в присутствии брата.
– Оставь себе «Тело», Шелл.
– Оставить себе? – Я ощутила рамочку в пальцах, прижавших фото к его спине. – Нет, я не могу!
– Снимок просто исчезнет со стены. Джулиус уже уничтожал мои работы.
– Почему?
– Не знаю.
Я увидела, как Джулиус стиснул челюсти.
– Но он твой брат.
– Сводный брат, – напомнил мне Стивен. – Всего лишь сводный. У нас разные отцы.
– И все же…
– Его отец был пьяницей и просто ужасно обращался с моей мамой, пока она наконец от него не ушла. А у агрессивных и вороватых пьяниц часто рождаются агрессивные вороватые дети.
Джулиус вырвал меня из объятий Стивена и швырнул его на спинку дивана. От удара диван сдвинулся, и Стивен с ужасным грохотом упал на пол.
– Зачем ты ей это сказал? – спросил Джулиус с искренней обидой в голосе.
– Совершенно очевидно, что я не лгу, – не поднимаясь с пола, ответил Стивен. – Ты сам подтвердил мои слова.
– Мэри Шелли, вернитесь к дамам.
Я не сдвинулась с места.
Джулиус впился в меня взглядом:
– Я сказал, уйдите.
– Что вы собираетесь с ним сделать?
– Сейчас же! – Джулиус бросился ко мне, и в его глазах было столько гнева и унижения, что я выскочила из комнаты.
Я убежала, проявив глупость и трусость. Бежала, оставив скорчившегося от боли Стивена лежать на полу.
Дверь захлопнулась. Внутри что-то врезалось в стену – раз, затем второй. Я услышала, как все рамки с фотографиями задребезжали от этих ударов.
Воцарилась тишина.
Дверь открылась, и Джулиус вышел, один.
Глава 4. Таинственный остров
19 октября 1918 года
На рассвете меня разбудили шаги.
Я открыла глаза и попыталась сориентироваться в незнакомом расположении моей новой спальни, но ночные тени продолжали таиться в углах и скользить по новой мебели. Мой дорожный сундук и скаутские ботинки сгрудились в кучу возле соснового платяного шкафа.
Стоял октябрь, весна давно прошла. Я находилась в доме тети Эвы в разгар пандемии как беженка. Стивен давно уехал.
Тетя не могла позволить себе пользоваться электричеством, и я увидела ее лицо в противогриппозной маске в свете свечи возле моей кровати.
– Почему ты в очках? – спросила она.
Я стянула с лица ремешки, ощущая рубцы на коже там, где резиновая оправа прижималась к лицу.
– Наверное, я в них заснула.
– Ты хорошо себя чувствуешь?
– Да, а что? – Я подняла голову. – Я плохо выгляжу?
– Нет, просто я всю ночь беспокоилась, что ты в поезде заразилась и проснешься уже с гриппом.
– Я чувствую себя хорошо.
Я потерла сухие глаза.
– Через два часа мы пойдем в студию Джулиуса. Одевайся, давай позавтракаем. Еще нам нужно сделать мешочки с камфорными шариками, которые мы наденем на шею, чтобы этот запах не подпускал к нам микробы на пароме.
С этим она вышла из комнаты.
Свернувшись калачиком под одеялом, я смотрела, как солнце встает за кружевными занавесками моего окна. Портленд казался невыносимо далеким. Я спрашивала себя, когда состоится суд над отцом. После того как его заковали в наручники и ударили в живот, я схватила свои вещи, вышла через заднюю дверь и побежала на вокзал Портленд-Юнион, чтобы, как инструктировал меня отец, телеграфировать тете Эве. Я провела ночь на вокзальной скамье, пока утренний поезд не увез меня прочь. Никто не явился разыскивать шестнадцатилетнюю дочь мистера Роберта Блэка. В мире существовало слишком много других проблем, и некому было заниматься взрослым ребенком человека, обвиненного в государственной измене.
Мне стало больно дышать, поэтому я закрыла глаза и попыталась отогнать эти воспоминания.
Мыслями я обратилась к проблемам тети Эвы и бедному усопшему дяде Уилфреду. Он умер в июне в туберкулезной клинике, но что, если его дух вернулся в собственный дом? Несмотря на скептическое отношение к спиритуалистической фотографии Джулиуса и привидениям в целом, когда я в одиночестве лежала в постели, отдавшись во власть воображения, возможность жизни после смерти не казалась мне такой уж невероятной. Более того, я убедила себя в том, что из соседней комнаты донесся кашель дяди Уилфреда, и это заставило меня выскочить из-под одеяла и начать одеваться.
Я открыла крышку своего дорожного сундука и поморщилась.
– Боже правый! Что за мрачный гардероб!
Мои платья и юбки были либо черными, либо темно-синими – настолько темными, что казались черными. Нехватка немецких красителей в стране лишила нашу одежду ярких цветов, отчего мы все выглядели так же безрадостно, как и мир вокруг нас. Я извлекла из чемодана темно-синее платье длиной до середины икры с воротником в матросском стиле и свободным галстуком того же оттенка, что и платье. Чтобы придать себе привлекательности, я открыла мамину сумку, скользнула пальцами в тот же кармашек, в котором хранила летные очки, и вынула цепочку. Мой отец сделал ее для меня из медных запасных деталей