чных моторных реакций. Его работу мы уже наблюдали, когда говорили о том, как во время плача он заставляет наши связки издавать жалобные всхлипывания.
Когда мы в лесу, центральное серое вещество запускает план ответной реакции на испуг – точнее говоря, кричит нам: «Холодно!» и направляет информацию мышцам. Мы подпрыгиваем, как испуганный кот, мгновенно прекращаем любую другую деятельность и концентрируем все внимание на одном вопросе: «Что здесь происходит?!» Помимо этого центральное серое вещество способно заблокировать болевые ощущения – в этом ему помогают опиоиды. Поэтому, находясь в сильном возбуждении, мы зачастую не замечаем, как где-то поранились. Все это происходит еще до того, как мы успеваем осознать, что уже испугались. Такой кратчайший путь его открыватель ЛеДу описывает как quick and dirty[35]. С одной стороны, скорость этого пути впечатляет, с другой – спешка чревата ошибками: из-за нее мы периодически реагируем на ложные угрозы – например, когда до чертиков пугаемся темного силуэта на балконе, хотя, рассмотрев его внимательнее, понимаем, что это всего лишь занавеска, колышущаяся на ветру.
Таламусу известно, что путь quick and dirty приводит к ошибкам, поэтому он направляет информацию о треске по «скоростному шоссе» напрямую королеве органов чувств – в кору головного мозга, запуская цикл обработки сигнала, состоящий из нескольких этапов. И тогда властительница сознания дает индивидуальную оценку ситуации, используя для этого информацию, полученную от всех органов чувств, – например такую, как воспоминания из центров памяти. Она буквально анализирует все, что мы видим и слышим, а также все запахи, которые чувствуем. Иными словами, в каждой отдельной ситуации мы можем оценивать опасность на основе своего более раннего опыта. В итоге ответственность переходит к префронтальной коре, отвечающей за планирование наших действий. Там-то и определяется, опасна для нас эта ситуация или нет, и то, как мы на нее отреагируем.
Как только вы поняли, что это всего лишь дружок-приколист хотел напугать вас, амигдала скомандует: «Отбой! Тут идиот в кустах прятался».
При помощи гипоталамуса и ствола головного мозга амигдала приостановит работу симпатикуса, и сигнал тревоги тут же отключится. Возможно, мы с облегчением рассмеемся. (То же самое произойдет и в случае с коварным силуэтом на балконе: мозг распознает в нем занавеску, когда направит информацию по «скоростному шоссе».) Вот только в садах ночью слишком темно, чтобы дать ситуации предельно точную оценку, а поблизости уже разносится гул тяжелых шагов, и тогда префронтальная кора принимает решение: «Ладно. Это что-то серьезное». Эту информацию она направляет амигдале. В этот момент мы второй раз испытываем испуг – и теперь абсолютно осознанно. Между тем с момента злополучного треска проходит около 150–300 миллисекунд (да, это тоже чертовски быстро!). «А-а-а-а! – в ужасе вопит амигдала. – Соберитесь, ребята! Давайте выбираться отсюда». В этот момент гипоталамус решает, что пришло время запустить в организме программу «Опасность», и переключает реакцию на угрозу в турборежим (в американской Tesla это называется insane-button[36], а в немецкой BMW – Fahrerlebnisschalter[37]…).
До этого момента я лишь мимоходом упоминала, что активация симпатикуса и запуск оси стресса при помощи гипоталамуса всегда происходят одновременно. Они представляют собой две системы ответной реакции на стресс (см. схему). На высокой скорости симпатикус отправляет приказ «Давайте выбираться отсюда!» спинному мозгу, откуда тот следует вплоть до надпочечников. Эти небольшие органы, подобно шапочкам, сидят на вершине почек и вырабатывают гормоны стресса. Получив сигнал, они выбрасывают в кровь адреналин и норадреналин. Когда гипоталамус активирует ось стресса, в нашем организме начинается регулярная гормональная бомбардировка. Сначала в кровь направляется кортикотропин-рилизинг-гормон – сокращенно КРГ. Он следует из гипоталамуса к гипофизу, который, в свою очередь, выбрасывает в кровь адренокортикотропный гормон, или АКТГ. Названия гормонов ужасают своей тяжеловесностью, но содержат намек на главную цель гормональной бомбардировки – высвободить кортизол из коры (кора = кортекс) надпочечников.
Такой коктейль из адреналина, норадреналина и кортизола проносится по нашим венам и заставляет сердце биться сильнее, давление подниматься, а дыхание учащаться. Дополнительная энергия заимствуется из жира в жировых клетках или из сахара в печени. Кровь, насыщенная этими питательными веществами, направляется из не особо важных для спасения органов в мышцы – теперь мы можем быстро бежать и вступить в схватку, если потребуется. Напряжение в мышцах настолько сильное, что могут задрожать руки или затрястись подбородок. Кроме того, зрачки расширяются – с их помощью мы пытаемся получить как можно больше информации: «Кто или что там, в кустах?», «Куда мне бежать в этой темноте?»
Способен ли страх пробирать до мозга костей?
Десятилетиями гормоны, вырабатываемые надпочечниками – адреналин, норадреналин и кортизол, – считаются главными действующими лицами в работе режима «бей или беги». Однако в недавних исследованиях ученые Колумбийского университета пришли к неожиданному выводу: в ситуации опасности ключевая роль отводится костям. Они заметили, что даже у людей с удаленными надпочечниками – то есть их организм не мог вырабатывать гормон стресса – активировался этот режим. Ученые установили, что одновременно с этим при острой стрессовой реакции в крови значительно повышается концентрация гормона остеокальцина, образующегося в костях. Есть ли какая-то связь между запуском боевого режима и выработкой этого гормона?
Ученые вырастили мышей, не способных вырабатывать ни остеокальцин, ни рецепторы для связывания с этим гормоном, и дали им понюхать мочу лисицы – возбудитель, всегда вызывающий у грызунов панику. Мыши отреагировали на удивление спокойно, и хотя у них были надпочечники, к надвигающейся угрозе они оказались крайне равнодушны. Параллельно с этим ученым удалось вызвать полноценный страх у мышей с удаленными надпочечниками: достаточно было предварительно сделать им укол остеокальцина. Мыши испытывали страх, даже когда поблизости не было вовсе никакой опасности.
Первостепенная роль остеокальцина – улучшение памяти и стимулирование работы мышц: в случае опасности и то и другое станет нашим преимуществом.
Сначала мы вспомним о событии в прошлом и на основании этого опыта решим, насколько опасна для нас нынешняя ситуация, а мышечный тонус потребуется, чтобы сбежать или вступить в схватку. В то же время остеокальцин связывается с рецепторами нервных клеток парасимпатикуса – еще одной части автономной нервной системы, отвечающей за покой и расслабленность, – и таким способом замедляет его работу. Помимо активации симпатикуса, приходящего ему на смену, это очень важно в режиме «бей или беги». Замедление работы парасимпатикуса тормозит и ряд не особо полезных в опасных ситуациях процессов в нашем организме: пищеварения, сексуального влечения или иммунной защиты. Если же в желудке слишком много продуктов, это помешает бежать, поэтому разумно как можно скорее избавиться от всего содержимого.
Вот почему от страха нам становится плохо и порой даже тошнит. А еще мочевой пузырь и кишечник могут настойчиво намекать, что пора их опорожнить. И, возможно, не один раз. Наш организм позаботился и о том, что случится, если все же произойдет что-то неприятное.
Гормоны стресса делают нас более восприимчивыми к боли и способствуют ускорению свертывания крови в случаях, когда мы ранены.
Одним словом, страх может останавливать кровь. Возможно, отсюда и происходит выражение «кровь стынет в жилах» – трактуя его буквально, мы недалеко уйдем от истины.
Страх превращает нас в роботов
Итак, страх может превратить нас в роботов. Отбрасывая все ненужное, мы думаем лишь о том, что поможет спасти нашу шкуру. Что мы будем делать – спрячемся, сбежим, вступим в битву или притворимся мертвыми, – решают тщательно отобранные в процессе эволюции стратегии поведения. Они представляют собой продукт работы мозга, тщательно оценившего все риски: «Насколько велика опасность?», «Заметил ли меня враг?», «Могу ли я еще сбежать?», «Если придется драться, есть ли у меня шансы в битве один на один?» Я уже упоминала, что амигдала состоит из различных структур, так называемых ядер. С точки зрения филогенетики каждая структура имеет свой возраст и реагирует на собственный источник страха – конкуренты среди соплеменников, опасные виды, угрожающие сородичам, глубокая расщелина на пути… В зависимости от типа опасности амигдала активирует одно из ядер, запуская заранее заготовленную реакцию, подходящую ситуации. Больше всего нашему мозгу нравится убегать и прятаться, ведь так опасность пораниться минимальна. Вот только если враг уже слишком близко и бежать некуда или нет никакого способа избежать схватки с соперником, сверху раздается приказ: «Сожми кулаки! А теперь к бою!»
Вот тут начинается настоящая опасность: решается вопрос жизни и смерти, поэтому уровень возбуждения зашкаливает. И наконец, наступает момент, когда уже слишком поздно что-либо предпринимать – остается лишь пялиться в глаза соперника, превосходящего нас по силе.
Сбежать невозможно, а бороться бессмысленно. Тогда стресс достигает такого уровня, что мы просто перестаем контролировать свое тело.
Мозг живого существа в таких ситуациях отчаянно цепляется за последнюю возможность – притвориться мертвым. Активируются как симпатикус, так и парасимпатикус, отчего тело оказывается практически парализованным. Благодаря центральному серому веществу все мышцы приходят в напряжение и тело застывает. На что надеется организм? На то, что враг не заметит жертву или решит, что она умерла. Такая реакция бывает даже у людей. Одну из вариаций такого ступора мы переживаем, оказавшись в бассейне на десятиметровом трамплине. Мы стоим как вкопанные и не можем сделать ни шагу.