— С чего вдруг такой жест доброй воли? — сделала-таки глоток вина, но из-за услышанного даже вкуса не почувствовала, все равно что воды хлебнула.
— Ну, я художник все же. И хочу писать картины в комфортных для себя условиях, а не выслушивать каждый раз, какой я псих и насильник. Да, согласен, наврал… принуждал, — тоже сделал глоток, — угрожал. И, наверно, любые мои попытки объяснить свои действия убедительными не покажутся, но я попробую, — было видно, ему тяжело даются слова. — Ты после первой картины в ту самую ночь стала своего рода наваждением. Я увидел в тебе шанс попробовать себя в новом направлении. Но разве после всего ты согласилась бы работать со мной? Нет, полагаю.
Саша пристально следила за ним, то хмурилась, то закусывала губу от волнения.
— В общем, когда мы начали с тобой… я вроде как ощутил прилив сил. Но сейчас чувствую спад. Мне уже не хочется рисовать тебя.
А вот эти слова как-то странно повлияли на Сашу, вдруг захотелось расплакаться. Хотя, с чего бы? Наоборот, радуйся, прыгай от счастья прямо на столе и лети свободной птичкой домой. Но нет, вместо радости внутри засело горькое разочарование. Дар тем временем продолжил.
— Просто… я уже говорил тебе, я не псих, хоть и с определенными проблемами. Если хочешь, могу даже рассказать о себе.
На что Сойкина, молча, кивнула.
— Я вырос в обычной семье. Мои родители хорошие достойные люди. Но, они оказались не совсем готовы к такому ребенку, как я. В детском саду я чурался всех, от детей, до воспитателей. Мне было плохо в этом улье, но мать все думала, что это адаптация, что рано или поздно я вольюсь в коллектив. Что ж, я влился, по-своему. То есть, был я и все остальные. Воспитатели смирились. Аронов не дрался, не буянил, задания выполнял, но в стороне ото всех. Потом школа. Все то же самое. Но в школе добавились ритуалы. Плюс переходный возраст. Вот здесь семье пришлось тяжеловато. Я мог молчать неделями, причем как с родителями, так и с учителями. А дома, чтобы как-то снять стресс, раскладывал все, что было в моей комнате по цветам и размерам. Так круг замкнулся. С взрослением начал понимать, если продолжу в том же духе, слечу с катушек окончательно и превращусь в, как ты любишь говорить, психа. И знаешь, что мне помогло? Рисование. А знаешь, какое направлении? Абстракционизм. Он привнес в мою до ужаса упорядоченную жизнь хаоса. Через абстракционизм я сумел преодолеть себя и выйти к людям.
И Дар замолчал. Он выпил все вино, что оставалось в бокале, после чего оторвал от лепешки кусочек и макнул в уже остывший карри.
— Блин, холодное, — прожевал без особого удовольствия.
— А родители? Почему не поняли и не помогли потом?
— Я научился справляться без них. К тому же маман с папа хлебнули со мной проблем.
— И где они сейчас?
— По миру катаются. Всегда мечтали, — усмехнулся Дар, — старость я им обеспечил, пусть теперь наслаждаются друг другом в самых разных точках земного шара.
— Кроме них никого нет?
— Дед есть. Кстати, известный художник, куда известнее и круче меня. Он старый заносчивый пес, но в то же время мой самый справедливый критик.
Саша попыталась поесть, но кусок в горло не лез, поэтому налила себе в бокал еще вина и откинулась на спинку дивана.
— Ну, раз я поведал о себе, давай, и ты поделись. Коль сегодня у нас последний совместный вечер.
И снова его слова резанули по сердцу.
— Мне не о чем особо рассказывать.
— Да ладно, Сойкина. Не криви душой. Я знаю, в твоей семье тоже не все гладко. Не просто же так ты слиняла из дома и поселилась у тетушки да еще и за денюжки.
— Не просто так…
— Ну, вот, — улыбнулся и подался вперед. — Начинай, я весь во внимании.
— Только зачем тебе это? — с силой заскоблила ногтем по бокалу.
— Хочу понять тебя.
Саня помолчала несколько минут, потом залпом выпила вино и начала:
— Мой отец очень похож на тебя, Дар. Он жестокий педант. Его жизненные принципы неоспоримы, его слово — истина, а близкие должны беспрекословно подчиняться. Мать подчинилась. Я нет. А раз нет, значит, и для него меня больше нет. Возможно, он бы и продолжил меня ломать, только я ушла. К счастью, ему хватило гордости не преследовать свою непутевую дочь. Ушла и ушла.
— Почему ты считаешь, что я такой же, как он?
— Так же свято чтит свои, как ты выразился, ритуалы. За нарушение ритуалов следует наказание. Считает себя правым в любой ситуации, любит нагибать тех, кто рядом. Так уж вышло, что из всех у него осталась только мама, но она не особо-то и сопротивлялась.
— Не защищала тебя?
— Нет.
— И такой момент. Я не навязываю никому свои ритуалы.
— Это потому что ты живешь один. Окажись с тобой рядом кто-нибудь еще, будешь навязывать. Другой человек в любом случае принесет с собой свои «ритуалы», свои жизненные принципы. Ты же неспособен к компромиссу.
— С чего такой вывод? Я разве вваливаюсь к тебе в комнату и навожу там свои порядки?
— Ты вваливаешься, — усмехнулась Саша, чтобы скрыть подступившие слезы.
— Да, но для другого. Чтобы побыть с тобой. И знаешь, что меня радует?
— Что же?
- А то, что свинарник в твоей комнате ни капли не мешает и не расстраивает.
— Мне надо на воздух.
Саша резко вскочила и пошла на улицу. Там встала у резного столба, что поддерживал решетчатую крышу веранды. Наконец-то можно было не сдерживать слезы и те медленно поползли по щекам. Что значили эти слезы? Дар вспомнил себя, Саша вспомнила отца… но и это не то. Причина в отказе от нее. Даже он отказался. Забавно, вокруг нее всегда так много людей, а по факту — никого. Конечно, есть Паша. Только и Паша многого о ней не знает, потому что не поймет, не воспримет серьезно.
А спустя минут пятнадцать ощутила касание, горячие ладони легли ей на плечи:
— Ты приросла что ли к этому столбу? — и потянул ее на себя, — а, нет… не приросла. Идем, я повторил заказ.
Они вернулись за столик, где ели в гробовой тишине.
После ужина еще некоторое время гуляли. Саша совсем сникла, поэтому старалась не говорить с ним, даже не смотреть в его сторону. Но раз Дар так решил, раз не хочет больше ее рисовать, значит, скоро будет дом, Урбанс и Паша. Ведь она этого и хотела.
Глава 14
— Тебе все понравилось? — спросил, когда размещались в такси.
— Да, было вкусно, — Саша села поближе к окну и отвернулась.
— А что с настроением?
— Все хорошо, просто устала. Так, когда ты закажешь билет?
— А когда захочешь. Могу сегодня, могу завтра.
— В чем разница?
— Да, ни в чем. В самоуспокоении разве что.
— Тогда мне все равно.
Всю дорогу провели снова в тишине. Дар иногда поглядывал на Саню, но она олицетворяла собой каменное изваяние.
А стоило войти в дом, как сразу же отправилась в свою комнату.
Часы пробили к этому моменту полночь, значит, если и заниматься билетами, то завтра. Более того, Дар совершенно не хотел, чтобы Сойкина уходила. Без нее все снова станет как раньше, чего уже не хочется. Саша, как и творчество в свое время, привнесла в его жизнь хаос, тот самый целебный беспорядок, но на этот раз не только в голову, а еще и в сердце.
И странно, что Саша не запрыгала от счастья. Интересно, почему? Шок? Недоверие? Дар слышал, как она ходит по комнате, собирает вещи. И как же руки чесались ее остановить, но смысл опять спорить, заставлять? Тогда он достал из бара бутылку коньяка, устроился на диване и принялся заполнять пустоту в душе. Жалко травы нет, с ней вообще было бы отлично, все проблемы самоликвидировались бы разом. По мере уменьшения количества спиртосодержащей жидкости в бутылке, состояние постепенно стабилизировалось. Ну, как стабилизировалось, появилась жуткая сонливость, и организм медленно отключал все рецепторы, связывающие его с реальностью.
— Дар? — раздалось в тишине спустя неизвестно сколько времени. — Ты там не сдох?
— М-м? — кое-как открыл глаза.
Яркое солнце слепило, вода шумела. Как выяснилось, он всю ночь проспал на лежаке у бассейна. Через минуту ощутил головную боль, а еще через минуту к оной добавилась адская боль во всем теле.
— Какого черта? — попытался встать, да не вышло.
— Ты обгорел, идиот, — быстро намочила в воде полотенце и накрыла его.
И Саша задела ногой пустую бутылку, что валялась под лежаком.
— Ага, значит, еще и нажрался. Идем быстро в дом, будем тебя реанимировать, пока шкура не слезла. Все-таки ты безнадежен.
— А это все ты виновата, между прочим, — Дар, чуть ли не скрипя зубами, поднялся.
— Да что ты говоришь…
Когда оказались в его комнате, Саша помогла творческому алкоголику лечь на кровать, после чего пошла за мазями и спреями от ожогов, которые привезла с собой. Через пять минут в спальне Дара развернулся полевой госпиталь. Саня не без смущения стянула с него шорты, слава Богу, трусы были на месте. И приступила. Хоть ее касания и вызывали жуткую боль, художник молчал, правда, периодически закатывал глаза под лоб и задерживал дыхание.
— Вот нахрена надо было так надираться?
— Чтобы не слушать, как ты полночи собираешь вещи, — произнес на выдохе. — А теперь ты просто не имеешь морального права меня бросать.
— Спрей тебя за три дня на ноги поставит. Так что… Три дня, Дар…
— И три ночи, — еле-еле улыбнулся.
А Саша возьми и шлепни его по красному животу.
— Сойкина?! — вытаращился на нее. — Садистка проклятая!
— С кем поведешься, как говорится, — изобразила невинную улыбку. — Ладно, умирай тут потихоньку, а я пойду завтрак готовить.
Но только хотела слезть с кровати, как он взял за руку.
— Спасибо, — сжал руку, а большим пальцем нарисовал круг на ее ладони. — Ты мой личный хаос, — чуть слышно озвучил вчерашние мысли.
— Походу у тебя бред…
И вышла из комнаты. Но в душе Саша обрадовалась, а следом испугалась. Видимо не только у Дара бред, но и у нее…
Через полчаса девушка снова сидела у постели «больного». Принесла художничку гренки с джемом и кофе.