— Легче? – кричу, не дождавшись ответа. – Ответь! Легче?
У меня истерика… Я отвыкла от этого. Отвыкла от боли с Тиграном. Он меня приучил к ласке и мыслям, что я человек, а теперь… то, что происходит сейчас — это как кошмар, вновь появившийся в моих снах.
За свой крик я получаю пощечину, а затем еще одну, еще одну и еще одну, пока не чувствую кровь во рту. Сплевываю ее на ботинки стоящего напротив Красавина. Делаю это не специально, а случайно. Взглянув на свою обувь, урод остается недовольным и, вытерев грязь, перемешанную с кровью, об мою одежду и даже оголенные участки кожи, бьет носком ботинка мне по ребрам, вызывая болезненный стон и крик.
В этот раз ничего не ломаю… в этот раз он ничего мне не сломал. Потому что когда что-то ломает, болит. Адски болит… а сейчас… это разминка перед балом. Балом, который должен начаться вечером… если начнется.
— Я обожаю бить маленьких шлюшек, решивших, что могут со мной препираться. Ты распустилась, Элина… Забыла, каково быть, жить в моем доме и быть моей? Забыла о наших веселых ночах? Или о комнате, где ты без остановки кричишь, прося остановиться? Или об уроках воспитания?
— Пошел к черту! Чтоб ты сдох! – выплевываю, ехидно улыбнувшись, хоть улыбка дается через боль.
— Да-да, но ты первая отойдешь в мир иной, — смеясь, говорит он, а после делает шаг от меня. – Вечером договорим, — подмигивает. – Продолжим наш славный и приятный разговор, а сейчас у меня дела.
— Будете с отцом обсуждать педофилию? И то, что лучше сейчас идет? Каких детей лишать родителей в этот раз? Чью детскую жизнь сломать в этот раз? – говорю, совсем не соображая, что этим могу вызвать очередную порцию побоев.
Едет крыша. Больно. Страшно. Невыносимо одиноко. Уничтожающее страшно.
— Рад, что ты вернулась, Элина. Я скучал по твоему острому язычку и по тому, как после я учу тебя меньше язвить, занимая рот другими делами, — откровенно ржет, но все отходит от меня.
Первый час нахождения в доме: я жива… ничего не сломано… и меня еще не насиловали. Определённо, я в порядке. Мне везет… сегодня мне повезет… надеюсь. Каждый раз надеюсь, но никогда ничего не получается… Каждый раз я страдаю. Каждый раз мне больнее. Каждый раз страшнее. Каждый раз приближает меня к смерти.
— Вали! – кидаю ему в спину и, встав, иду на второй этаж в комнату той, которую люблю больше жизни. К моей маленькой кнопочке, обожающей обнимать меня и тех, кто ей дорог.
Глава 23
Элина
— Ляля, — зову малышку, наблюдая за тем, как она кормит мишек импровизированной едой из детской посудки.
Стою в дверной проеме, с трудом сдерживая слезы радости. Вот она. Вот моя маленькая девочка, за которую любого порву. Любую жизнь уничтожу. Все кости себе сломаю, лишь бы она была в порядке.
— Элли, — кричит малышка и, развернувшись, вскакивает и бежит ко мне, чтобы прижаться и поделиться своим детским теплом и любовью. Тем, чего мне действительно не хватало все это время, проведенное с Тиграном.
Мое сердце разрывается на миллион песчинок, когда ее маленькое тельце оказывается в моих руках, цепляясь ладошками за мою спину в попытке прижать максимально тесно.
Ее каштановые волосы собраны в высокий хвост и по привычке откинуты в бок, а футболка и шорты испачканы шоколадом, который я ей даю нечасто, ведь от него зубы портятся, а малышка может есть его без остановки. Опять, пока меня не было, лопала его килограммами.
— Я так скучала, — шепчет малышка, зарываясь носиком в мою шею. – Очень сильно. У меня аж сердце от тоски болело.
— Сердце от тоски болело? – переспрашиваю, отодвинув ее от себя.
У нее что-то с сердцем? Болеет? Давно ли? Как я могла не углядеть?
— Да. Ты всегда так говоришь, когда бабушку с дедушкой вспоминаешь. У меня болело! Сильно-сильно! Мне даже конфеты не помогали, — сделав серьёзную мордашку, отвечает малышка.
— Даже конфеты? – театрально удивляюсь. — Даже шоколадные? Совсем? Даже на капельку легче не становилось?
— Немножко, — показывает мизерное расстояние между крохотными пальчиками. — Самую малость. Но оно все равно болело.
— Какой ужас!
— Еще какой! – восклицает девочка. — Элли, а ты скучала?
— Скучала, — произношу, проходя в детскую комнату с малышкой на руках. — Очень сильно, но у меня была твоя фотография в телефоне, — все также с ней на руках сажусь на кровать малышки, посадив ее себе на руки.
— И у меня твоя была. Я с ней говорила, но она не отвечала, — печально выдыхает. – А ты больше не уйдешь? Больше не бросишь меня? – с надеждой спрашивает, обняв меня одной рукой за шею. – Скажи, что нет! Пожалуйста!
— Не брошу! Никогда! – с улыбкой шепчу, поцеловав ее пухлую щечку. — Теперь мы всегда будем вместе, — обещаю, смотря в огромные карие глаза.
— Ура! – кричит Ляля радостно. — Я тебя очень люблю!
— И я тебя, — говорю, а после обращаю свое внимание на няню, что за время моего отсутствия присматривала за малышкой. — Вы свободны. В ваших услугах мы больше не нуждаемся. Спасибо!
— Хозяин предупредил, — скрипит старушка голосом, вставая с кресла, в котором читала книгу, пока Ляля играла. — И, Элина, я психолог в прошлом. У вашей дочери есть кое-какие проблемы. Возможно, атмосфера в доме плохо влияет на девочку, и она… ей нужно больше тепла со стороны обоих родителей.
— Знаю, — шепотом выдыхаю, убирая выбившиеся прядки малышке за ушко. – Знаю. Спасибо, — поднимаю на нее грустный взгляд.
Думаю, она по моему виду понимает, что за атмосфера в этом доме. Да, умылась и привела себя в божеский вид, но глаза не врут. В них вся правда.
— Всего доброго, — прощается няня и выходит из комнаты, аккуратно прикрыв за собой дверь.
Как только она уходит, я отпускаю Лялю и прохожу к шкафу, где хранится моя одежда. Да, в основном, я живу здесь. В этой комнате, вместе с Лялей, потому что так я могу быть уверена, что Глеб или его отец не придут и не заберут ее посреди ночи… ради… ради чего-то похабного. У меня даже нож под подушкой есть, но он на крайний случай, если кто-то решит навредить моей крошке, а не мне. Я стерплю, а она нет.
Переодевшись, забираюсь обратно на кровать, зову к себе малышку, чтобы обнять и вновь оказаться в ее ласковых, любящих руках. Пусть она еще совсем ребенок, но оказывает мне по-настоящему взрослую поддержку, которой очень и очень не хватает после смерти родителей и сестры.
— Где ты была? – спрашивает Ляля, лежа на моей руке.
— У одного дяди, — коротко отвечаю.
— Он хороший?
— Очень хороший, но вредный и упрямый.
— Тоже конфетами делиться не любит? – со смехом спрашивает, заглянув мне в глаза.
«— Повторяю: я не люблю делить с другими то, что принадлежит мне, — шепчет, оставив лёгкий поцелуй на макушке», — вспоминаю слова Тиграна.
— Да. Не любит, — отвечаю малышке, улыбнувшись сама себе.
— Я тоже не люблю, — произносит Ляля, укладываясь мне на плечо. — Только с тобой, потому что ты не много ешь.
— То есть, если я буду есть много конфет, то ты со мной делиться не будешь? – спрашиваю девочку, прищурив глаза. – Да? – еще раз уточняю и накидываюсь на малышку с щекоткой.
Несколько часов мы с Лялей дурачимся, щекочем друг друга, обнимаем, болтаем ни о чем, малышка рассказывает, как скучала и что делала, пока меня не было. Но в какой-то момент до нашей комнаты доносится шум, похожий на стрельбу и драку.
— Элли, — испуганно шепчет малышка, натянув одеяло до носа. – Это папа? Он идет за тобой? Он опять будет тебя обижать? А ты потом плакать? Это он?
— Нет, — уверенно отвечаю, вставая с кровати. – Ляля, собирай мишек в рюкзачок, а я спущусь вниз.
— Нет! – кричит Ляля и хватает меня за руку. – Не уходи! Он будет тебя обижать! Прячься! Прячься под мою кровать! Я обману его! Скажу, что тебя нет! Не уходи! Будь со мной! Я спрячу! Я обману! Он сделает тебе больно! Ты будешь плакать!
— Ляля, — опускаюсь на корточки. – Успокойся. Твой папа мне не навредит. Больше не навредит. Сейчас ты соберешь свои игрушки в рюкзак, и мы с тобой уйдем. Поняла меня? Мы уходим от твоего папы! Он больше не обидит ни тебя, ни меня. Нас больше никто не обидит. Поняла меня? Никто! Мы с тобой теперь навсегда вдвоем!
— Правда? – с надеждой спрашивает, пока слезы льются по ее щекам. – Ты больше не будешь плакать?
— Искренне на это надеюсь, — выдыхаю и, поцеловав Лалу в лобик, выхожу из комнаты.
Вниз. На первый этаж. На войну.
Глава 24
Элина
Крадущейся походкой на носочках иду к лестнице, чтобы хоть что-то увидеть и узнать, правильно ли я понимаю происходящее. Остановившись на первой ступени, внимательно смотрю на гостиную, полную людей Тиграна, держащих в своих руках Глеба, наставив на него не один пистолет. Красавин без охраны. Его люди на улице, потому что Глеб не любит, когда они ходят по дому и не дай бог мешают ему унижать меня. Не дай бог, станут свидетелями того, как насилует, как бьёт. Помню, был один охранник. Он заступился за меня, за что поплатился жизнью. После этого охране в дом пропуск закрыт, только если их этот урод в дом не позовёт для чего-то.
— Ты думал, я оставлю это просто так? – со смехом спрашивает Тигран. – Думал, позволю тебе прийти в мой бордель и выйти оттуда невредимым?
— Откуда? – шипит Глеб, обнажая свои ужасные зубы, которыми не единожды кусал меня до мяса, а иногда и до кости. — Откуда ты узнал об этом месте? Как ты узнал, как пройти мою систему?
Система безопасности, которой он гордится. Лучшая система, если враг не знает её устройство изнутри и за несколько месяцев не выявил уязвимые места. Я долго пыталась понять, как она устроена, пока однажды не нашла три точки, оказавшиеся слепыми зонами. Я думала сбежать с Лялей, но вместе с ребёнком это невозможно.