– Ни в чем, – не отрывая от меня глаз, он расцепил мои пальцы и сбросил их в сторону, как будто они обжигали его.
От этого движения мне стало не по себе, словно внутри что-то треснуло. Словно он пробил дыру в моей груди, оттолкнув от себя и отмахнувшись, как от чего-то заразного. Я скрестила руки на груди в попытке хоть немного скрыть уязвимость перед его действиями и с поддельной смелостью задала вопрос, который волновал меня больше, чем хотелось бы:
– Это из-за того, что было… точнее, что чуть не произошло между нами?
Я предполагала, что он может почувствовать себя виноватым из-за того, что чуть не случилось, и будет держать дистанцию, но это было ни к чему. Я даже не злилась на него. Я злилась на себя. Это я жаждала поцелуя, как полная дура. Это мне было за что стыдиться. К тому же поцелуя все равно не было, потому что он вовремя отстранился, не позволив нам далеко зайти и совершить ошибку, так что ему не за что чувствовать вину. И я за это была ему благодарна.
Алессио посмотрел на меня, как на идиотку, отчего мне стало не по себе.
– Ничего не было, принцесса, – нахальная улыбка расплылась на лице. – Если только ты не успела вздремнуть, пока меня не было.
Ох. Забудьте все, что я сказала ранее. Его не за что было благодарить.
– Забавно, ведь это ты чуть не поцеловал меня. – Я ткнула его указательным пальцем в грудь. – А теперь дуешься, что не сделал этого?
– Дуюсь? Серьезно? – Алессио сделал шаг ко мне, отчего пришлось убрать руку, иначе он сломал бы мне палец своей твердой грудью, накаченной мышцами. – Если бы я захотел тебя поцеловать, думаешь, меня бы что-то остановило?
Судя по пугающему ощущению, зарождающемуся внизу живота, и колотящемуся сердцу, – нет, но я не собиралась подпитывать его и так раздутое эго.
– Да. Моя ладонь на твоей щеке или даже колено в промежности.
Внезапно незнакомый гортанный звук разнесся по дому, когда Алессио запрокинул голову к потолку и его начало трясти.
Боже, он смеялся. Алессио умел смеяться. И надо признать, это был приятный звук, но он не дал мне возможности насладиться этим моментом, как только открыл свой нахальный рот:
– Принцесса, твой аппетитный ротик готов был принять мой язык и ждал, когда мои губы завладеют твоими.
Он навис надо мной, заставляя меня приподнять голову, чтобы видеть его, но не притрагивался ко мне. Лишь наблюдал, как хищник за своей добычей.
– А теперь дай мне поспать, я чертовски устал.
Он не стал дожидаться моего ответа, прошел в ванную и закрыл за собой дверь. Через несколько секунд включился душ, а я приросла к полу, пытаясь успокоить бушующие внутри эмоции. Алессио был прав. Я бы не остановила его, если бы он решил завершить начатое. Я бы позволила ему себя поцеловать. Я злилась на себя из-за этого, но наглость и надменность в его голосе выводили ярость на новый уровень. Ему доставляло удовольствие издеваться надо мной, смущая и играясь, и я не могла ничего с этим поделать, потому что каждый раз попадала в его ловушки.
Топнув, словно обиженный ребенок, я схватила с пола сумку и достала оттуда пижаму. Быстро переодевшись в белую хлопковую майку без рукавов и шорты, больше похожие на трусы, я поспешила к единственной кровати в доме и легла лицом к ванной.
Впервые за эти несколько дней я собралась спать не в его футболке. На мгновение я подумала переодеться, но вовремя отговорила себя от этой глупой затеи.
Звук воды затих, и через пару минут Алессио вышел в спортивных серых трениках, свисающих на узких бедрах, и в белой футболке. Его волосы были мокрые, растрепанные, и несколько прядей спадали на лоб. Он застыл посередине комнаты, и, когда его глаза остановились на моей пижаме, на лице появилось странное выражение, словно он был чем-то озадачен или расстроен, а брови сошлись вместе. Он быстро развернулся, сжимая кулаки по бокам, и, выключив общий свет в доме, лег на диван.
Луна проскользнула сквозь большие окна и осветила комнату достаточно, чтобы я могла видеть, как Алессио пялился в потолок, скрестив руки на груди. Мне хотелось высказаться и заявить, какой он надменный и самоуверенный засранец, но я не сделала этого. Однако промолчать тоже не могла:
– Надеюсь, в твоих снах ты будешь смелее в своих действиях.
Не дожидаясь ответа и устроившись в постели лицом к лесу, я закрыла глаза и попыталась заснуть. Алессио все равно решил промолчать.
13. Алессио
Уверен, проклятие ведьмы не могло быть сильнее, чем слова Адрианы. Однако я не против снов, в которых была бы она. Со мной в одной постели, она извивалась подо мной, ее ноги обхватывали меня за талию, притягивая к себе, пока я отмечал поцелуями каждый участок ее тела, делая своей. Если реальность не могла быть таковой, то кто я был такой, чтобы отказываться от этих снов? Но подобные фантазии заставляли находиться в душе дольше, чем требуется, чтобы позаботиться об утреннем стояке, словно я подросток в период полового созревания.
Когда я проснулся, Адриана еще нежилась в лучах утреннего солнца с безмятежной улыбкой. Ночью она не просыпалась от кошмаров и спала крепким сном. Возможно, дело было в адреналине от погони, и так на ней сказалась усталость, а может, после того как она смогла попрощаться с любимыми, ей стало легче, и она нашла некое успокоение.
Уверенный в том, что девушка все еще спала, я вышел из душа, завернутый в полотенце вокруг бедер, но нашел Адриану сидящей в кровати. Не замечая моего присутствия, она наблюдала за открывающимся в панорамных окнах чудесным видом на вечнозеленый лес.
Она выглядела так естественно и по-домашнему, что ее красота не могла остаться незамеченной. Каждый дюйм ее тела приковывал взгляд. Ее длинные, волнистые волосы спадали на спину, доходя до поясницы. На ней была простая пижама, состоящая из прозрачной майки без рукавов и греховно коротких шорт. Одеяло прикрывало ее длинные ноги, но кусочек смуглой кожи в зоне бедер выглядел слишком соблазнительно, возвращая картинки из сна и мой утренний стояк. Проклятье.
Вид за окном был моим любимым с самого детства. Я мог часами сидеть здесь и наблюдать за природой с ее оттенками и яркими красками. Каждая травинка, каждый лепесток или иголка на хвойных деревьях имели свой цвет, он менялся в зависимости от погоды, времени суток и тени, отбрасываемой солнечными лучами. Мне нравилось улавливать эти изменения. Наблюдение за птицами, пролетающими мимо окна, белками, скачущими с одной ветки на другую, каплями дождя, бьющими в стекло или скапливающимися в лужу, – все это было моим любимым видом досуга во время поездок сюда. Однако с утра в моей постели была Адриана, которая так же, как и я, восхищалась картиной перед глазами, которая заставляла меркнуть все на свете. Теперь у меня была другая любимая картина – она.
Этот дом купил мой отец, когда я был совсем ребенком. Мы часто приезжали сюда, когда бывали в Америке из-за его командировок, но со временем визиты становились все реже. В конце концов мы с мамой приезжали сюда одни, потому что папа был занят работой. Всегда чертова работа. Именно она стала причиной того, что он отдалился от нас, а мама страдала от одиночества и постоянных ссор. Они вечно ругались, швыряли предметы и оскорбляли друг друга. Обычно они мирились, и до следующей ссоры все было хорошо. Помню, как папа однажды запретил нам приезжать в Америку, хотя сам переехал сюда по работе. А если мама противилась, привозя нас сюда, чтобы мы могли с ним повидаться, папа бесился и настаивал на возвращении в Лондон. Тогда они снова начинали ссориться.
В такие моменты я сбегал из дома в лес, гуляя и исследуя его, а когда через пару часов приходил обратно, находил папу, высматривающего меня с террасы. Мы мало с ним говорили, потому что у него не было на это времени, но он всегда дожидался меня с прогулки.
«Прости, сынок. Мне жаль, что тебе приходится все это видеть, но я обещаю, что скоро все изменится».
Каждый раз он давал одно и то же обещание, но так и не сдержал его, а когда мне стукнуло восемь, он исчез из нашей жизни.
Я рос без отца, в чьей помощи, защите и любви постоянно нуждался, как любой нормальный восьмилетний ребенок.
Он ушел, а вскоре забрал и мою мать. Она перестала для меня ею быть, когда начала тонуть в своей боли и тоске. Депрессия сделала свое дело, проглотив ее. С каждым днем она все глубже утопала в болоте, не замечая вокруг никого и ничего, помимо своих картин. Они стали ее отдушиной, способом находиться в сознании, насколько это вообще было возможно. В такие дни она запиралась в своей мастерской и полностью отстранялась от внешнего мира, включая меня. Она могла сутками не выходить оттуда, и, если бы я не приносил ей еду, ее бы это устраивало. И я был не против, потому что спустя пару дней заточения мама становилась мамой. Хоть и на время, но ребенку и это было в радость. Она игнорировала меня, но я знал, что это не ее вина или желание, просто в ее голове все было запутано. Мама была больна, депрессия ее убивала. Тем не менее она отказывалась от лечения, да и не было никого рядом, чтобы помочь ей. Или мне.
Бывало, я приезжал домой из школы и находил ее сидящей на диване и смотрящей в одну точку. Холодильник был забит едой, новые лекарства лежали на столе, как и пакеты с одеждой и книгами. Я не понимал, откуда все это всякий раз берется, а от матери добиться ответа не мог. Мы постоянно ругались, точнее, ругался я, пока она просто смотрела на меня и улыбалась. «Мне так жаль, малыш», – говорила она и начинала плакать у меня на руках, пока не засыпала. Тогда я накрывал ее одеялом, а потом сидел у ее ног, смахивая предательские слезы. Мне было одиннадцать, я был напуган и нуждался в помощи, но единственный, кто должен был помочь, бесследно исчез из нашей жизни.
Однажды за мной приехали из социальной службы, узнав от соседей, что одиннадцатилетний ребенок живет один с больной матерью, и увезли меня. Помню, как мама кричала, что никому не отдаст своего малыша, что никто не смеет его забирать.