«Ты не смог защитить ее», – обвинял меня гребаный внутренний голос, и это больше было похоже на испуг, чем на простое волнение. Страх начал душить меня, в груди покалывало.
Нет, нет, нет.
Это невозможно. Она не могла просто исчезнуть. Должно быть, ее забрал Маттео, и сейчас она дома с семьей. Это лучше, чем другой вариант, где Картель или кто-то другой нашел ее. Пусть это будет Маттео.
– Твою мать! – крик разрывал мою давящую грудь, как молния рассекала небо.
Если с ней что-то случилось, я никогда себе этого не прощу. Если она в опасности, я переверну гребаный мир с ног на голову, чтобы найти ее. Я сделаю это, черт возьми!
Я достал телефон, чтобы набрать Маттео, но посреди густой зелени и сильного потока ливня заметил сарай, дверь которого хлопала из-за ветра. Она могла быть там. Убрав пистолет обратно в кобуру, я выбежал на улицу и направился туда по давно забытой тропе, надеясь найти Адриану внутри моего прошлого, куда я спрятал все свои воспоминания и надеялся никогда больше с ними не сталкиваться.
Буря внутри меня походила на природный катаклизм, надвигающийся на город. Добежав до сарая, уже весь мокрый, я распахнул дверь, молясь застать ее здесь. И когда я увидел Адриану, стоящую напротив ко мне спиной, облегчение наполнило мои легкие, все еще сжимавшиеся из-за страха. Я сделал глубокий вдох, успокаиваясь, и выдохнул. Она здесь.
Когда я вошел в дом и не увидел ее внутри, на какое-то время проскользнула мысль, что я потерял ее, что больше никогда не смогу увидеть. И это были самые долгие и мучительные минуты в моей жизни. Страх, пронзающий мою душу в тот момент, был слишком похож на воспоминания из далекого детства и свежие фрагменты памяти об одном из дней в нью-йоркской квартире, когда я застал Адриану в ванной.
Этого не должно было случиться, но эта девушка повлияла на меня сильнее, чем я мог предполагать. Теперь это было уже не плотское желание, а нечто большее. И я чертовски ненавидел это, потому что не мог, не должен был ничего испытывать к этой девушке, черт возьми!
Адриана не услышала, как я вошел, потому что была увлечена увиденным. На ней мокрое платье белого цвета, которое практически полностью прилипло к телу. Оно доходило ей до колен, открывало голые плечи и руки, влажные волосы спадали на спину, ноги босые. Сумасшедшая девчонка.
Ее хрупкое тело закрывало обзор, и, хотя отсюда ничего не было видно, я точно знал, на что она смотрела. Этот сарай стал неким кладбищем воспоминаний моего детства. После смерти матери я убрал сюда все, что напоминало мне о годах, проведенных здесь. Все мои игрушки, рисунки, которые я сделал, глядя на маму за работой, пытаясь подражать ей, краски, кисти, холсты – все это я упаковал в коробки и спрятал здесь, чтобы не видеть их. Я не хотел забывать маму, конечно нет, да и не смог бы. Но я не хотел, чтобы все эти предметы напоминали мне о ее боли, которую она пыталась убить в картинах. Я не хотел помнить, как она впадала в небытие и забывала обо мне. Я хотел забыть о ее одиночестве.
– Моя мама.
Я удивился, что слова вылетели изо рта, когда уже произнес их. Хрипотца в моем голосе была признаком неунявшейся боли от воспоминаний, показателем того, как сложно они дались мне, и я не хотел показывать этого Адриане, да и кому-либо еще, поэтому прежде, чем сказать что-то еще, я прочистил горло и шагнул к ней.
Она подскочила от неожиданности, когда я подал голос. Меня злила ее неосмотрительность, потому что Адриана была неосторожной, а значит, незащищенной. Она повернулась ко мне, и я потерял дар речи.
Лицо ее, как и смуглое тело, мокрое от дождя, с распущенных волос на деревянный пол сарая капала вода, несколько прядей падали на ее красивое, удивленное лицо. Пухлые губы выглядели розовее, глаза – еще больше. Вода стекала с ее волос по лицу, тонкой шее, ключицам и впадине между грудью.
Проклятье!
Это было ошибкой: не стоило опускать взгляд к этой части ее тела. Она погубит меня!
Этот прозрачный лоскуток ткани на ней, который прозвали платьем, облегал миниатюрную фигуру, выделяя все нужные участки тела, и ничего не скрывал. Я видел все, что должно было под ним скрываться. Темные соски торчали сквозь тонкую материю долбаного платья, на ней не было лифчика. Мои глаза задержались на этом зрелище, и мне хотелось приблизиться к ней, прикоснуться к этой полной груди. Уверен, она бы идеально подошла для моих ладоней. Мать вашу, я мечтал взять в рот каждый сосок и полакомиться ими, даря ей наслаждение.
От этого зрелища тихий стон вырвался наружу, но я надеялся, что Адриана не услышала этого. Я не мог остановить себя и скрыть от нее, как я бесстыдно разглядываю ее тело, когда глаза непроизвольно спускались вниз, в надежде увидеть больше. И черт возьми, убейте меня!
Я знал, что Адриана была принцессой своего отца и всей Каморры, но я не думал, что она действительно такая. Однако, увидев розовые трусики под этим платьем, открывающим обзор на все ее совершенства, я понял, что она именно такая.
Адриана не худая и не высокая, ее тело подтянутое и стройное: тонкая талия, узкие плечи, плавные изгибы, выделяющие довольно пышную грудь и округлые ягодицы. Она идеальна во всех нужных местах. Боже, эти бедра, длинные смуглые ноги…
Я поднял глаза и встретился с ней взглядом. Адриана разглядывала меня, как и я ее, без смущения и скованности в теле. Она переступала с ноги на ногу, возможно, чтобы унять давление между бедер. Я оторвал от нее взгляд и перестал пялиться, когда зашел внутрь, укрывая нас от непогоды.
Сарай оказался меньше, чем я помнил. Нам едва хватало здесь места, которое приходилось урывать у груд коробок и картин, скрытых под тканью. Запах сырости витал в воздухе, однако, когда я вплотную подошел к Адриане, он сменился ее шампунем и собственным запахом – карамель. Всегда долбаная карамель. Она такая красивая под светом луны, что просачивался сквозь щели в сарае, ее кожа блестела от воды.
– Это твоя мама? – Адриана отступила и столкнулась с мольбертом позади себя, ее лесные глаза смотрели куда угодно, только не на меня, голос звучал с легкой хрипотцой. Отлично. Она тоже это чувствовала – притяжение между нами. Мы словно два магнита тянулись друг к другу, не имея возможности остановить это.
– Нет. Эта картина стала последней ее работой перед тем, как она покончила с собой.
Без колебания ответил я, хотя ни с кем не планировал делиться этой информацией. Я видел в ее глазах боль каждый раз, когда она думала, что на нее не смотрят, но это не так. Я делал это, всегда. И сейчас она казалась такой уязвимой и грустной, когда слово «мама» вылетело из ее уст, что мне захотелось поделиться чем-то особенным и значимым – своей уязвимой частичкой, своей болью.
Я отвел взгляд от ее красивого лица к мольберту позади, картине, к которой я старался лишний раз не прикасаться. Я просто закрыл ее от посторонних глаз, не решаясь снимать с привычного уже для нее места на мольберте, чтобы спрятать со всеми остальными воспоминаниями в коробках. Эта картина всегда пугала меня, но в хорошем смысле этого слова. Несмотря на то что она стала последней написанной картиной матери, даже не законченной, она нравилась мне больше, чем все другие ее работы. Но с другой стороны, я и ненавидел ее больше всех остальных.
Мама любила и писала ее дольше, чем любую завершенную картину, но так и не смогла довести до ума. Каждый раз она бралась за кисть, но просто замирала над ней, смотрела в глаза на портрете и не двигалась. Меня, будучи ребенком, это чертовски пугало, я не понимал, почему они так на нее действуют, а однажды она сказала слова, которые снятся мне каждую ночь:
«Эти глаза тебя погубят, милый мой».
– Это потрясающе, – голос Адрианы вывел меня из воспоминаний. – Я никогда не видела такой техники.
Я наблюдал за ней, за тем, как она аккуратно проводила своими тонкими, изящными пальцами по холсту, повторяя контуры каждой прорисованной детали, пока не остановилась на той части лица, что я так ненавидел и любил одновременно.
Эти глаза…
Я много лет не видел их, но сейчас они были прямо передо мной, и это вовсе не о картине. Тот же цвет, те же крапинки и разрез, что нарисовала мама, видны в глазах Адрианы. Это было невероятно, но это так.
– Они так похожи на…
– Твои, – закончил я за нее.
Встав ближе к девушке, я четко видел сходство между той, что на портрете, и Адрианой и не мог понять, играло ли со мной злую шутку мое воображение, или моя мама нарисовала Адриану, никогда не встречаясь с ней. Это казалось нереальным, но такова правда. Сейчас передо мной были те же хамелеоны, смесь болота и зелени, идеальный разрез больших глаз, длинные и густые ресницы.
– Она никогда не писала портретов, всегда только море. – Я помнил каждую деталь из прошлого, помнил, как мама сидела на террасе и рассказывала пятилетнему ребенку о стилях живописи. Помнил, как она впервые дала мне в руки кисть и голубую краску, похожую на цвет морской волны. – Море привлекало и расслабляло ее, волны тянули в пучину. Ей это нравилось – ощущение, словно ты плывешь в воде, которая утягивает тебя в бездну. Маринист в ней дал слабину, как она сказала мне, когда я упрекнул ее в смене стиля.
Я поднял руку, чтобы дотронуться до ненавистной мне картины, когда случайно, а может, нет, соприкоснулся с голым участком кожи Адрианы. Она на мгновение втянула в себя воздух и перестала дышать, пока не расслабилась, когда я не остановился на ней, а потянулся к холсту, позволяя пальцам обводить точные и плавные линии на полотне.
Мы стояли так близко друг к другу, что я слышал, как учащенно билось сердце Адрианы, как глубоко она дышала, и чувствовал, как ее тело тянулось к моему, не уверенный, что она сама это понимает. Ее тело поймано в созданную мной клетку. Она полностью в моих руках, такая маленькая, хрупкая и чертовски соблазнительная.
Я опустил голову к изгибу изящной шеи Адрианы и сделал глубокий вдох, наполняя легкие ароматом карамели и запахом ее тела. Мне хотелось облизать каждый участок кожи, на которой осели маленькие капли дождя, запустить пальцы в ее влажные волосы, накрутить их на кулак и притянуть к себе для грубого поцелуя. Ее глаза закрылись, когда она наклонилась ко мне, практически полностью соприкасаясь с моей грудью, но это длилось всего мгновение.