ока не раздавлю это ничтожество. Польша должна иметь короля, который был бы достоин управлять рыцарским народом и таким неосторожным, как вы. В руках Августа ваша неизбежная погибель.
Лещинский молчал. Наконец Карл сообразил, что если бы он и разделял его убеждения, не захочет выступить как обвинитель против Августа. Защищать же его в действительности было так трудно, что воевода смягчал только и усмирял гнев Карла. Разговор с этого главного содержания перешёл на более насущные дела. Карл показал себя отлично знакомым не только с общим положением страны, но и с людьми, которые оказывали наибольшее на неё влияние. Его суждения были терпкие и суровые.
– Отравили последние дни героя, поклонником которого я являюсь, семье его отказали в троне.
– Наияснейший пане, – прервал воевода, – вина, может, в этом не наша, но ничего нет болезненней, чем роль обвинителя, я им быть не хочу… Бог допускает много плохого для нашей науки.
– Да, – усмехнулся презрительно швед, – допустил вам выбрать Саксонца, чтобы показать, что подобное существо может существовать. Подумайте, пан воевода, примите мои условия, самое первое из которых, что Августа низложите с трона… а меня выпустите отсюда, чтобы я пошёл в Саксонии выбрать, что мне причитается от того, который меня сюда привёл. Жалуетесь на мои войска? Я вынужден вас объедать, но обо всех этих жертвах вы не должны жалеть, если с вас это пятно и грязь смою.
Прерываемый несколько раз военными рапортами разговор, хотя Лещинский желал уступить, чтобы не быть королю помехой в его ежедневных занятиях, продолжался сверх меры. Карл постоянно отзывал уходящего, расспрашивал и, казалось, имел к нему какое-то влечение, хотя между шведским, дико выглядящим солдатом, с мечом в руке, который напоминал меч палача, и красивым, аристократической внешности молодым воеводой ни малейшей близости нельзя было разглядеть.
С видимым удовольствием слушал Карл открыто и без лести к нему его убеждения, вызывая полемику, которая больше его приобретала, чем отталкивала.
Наконец появление Пипера со срочными депешами дало воеводе знак уйти, а Карл XII, хватая за руку своего министра, воскликнул с всплеском какой-то странной радости:
– Этот будет мне верным другом до смерти!
Пипер был вынужден усмехнуться и осмелился шепнуть:
– Ваше величество, после нескольких минут знакомства трудно предсказывать будущее.
– Я это чувствую! Предчувствие меня не обманывает.
Король подтвердил и вернулся к неотложным повседневным делам. Воеводе велели остаться. Переговоры ещё вовсе не начались. Швед, показывая в себе сильную приязнь к Речи Посполитой, требовал от неё слишком много, а прежде всего повторял одно:
– Детронизация!
Была она в Польше беспримерной – воевода оппонировал.
– Такой правитель, как Август, – воскликнул Карл, – который торговал бы страной, что его усыновила, беспримерен у вас и в истории… Прежде чем надел корону, уже ею делился с царём и Бранденбургским.
Это были не пустые слова, Карл собирал письма и ноты, которые взяли с Витцумом.
Ожесточение на Августа воспламеняло его постоянное использование Паткуля, которого швед ненавидел, как самого заклятого из своих врагов.
Вечером вызванный срочно Карлом князь Александр Собеский прискакал в Гелсберг. О том ожидаемом прибытии швед не упомянул воеводе. Не дожидаясь до завтра, Лещинский побежал к молодому князю. Он нашёл его очень обеспокоенным этим неожиданным приказом, которому был вынужден подчиниться.
Этот самый младший из братьев меньше других имел призвания к короне и борьбе, какую за неё было нужно вести. Стояли ещё у него в памяти споры Якоба с матерью, поддерживающей Константина, огорчения, какие они вызывали. Испуганный Александр отталкивал саму мысль добиваться после отца тернового венца.
Увидев Лещинского, он побежал к нему с настоящей радостью на лице.
– Воевода? – воскликнул он. – Ты не знаешь, как тут для меня желанен. Я не знаю Карла XII, не знаю, чего он может хотеть от меня, боюсь его. Мои братья уже в хищных когтях Августа, я к ним попасть не хочу. Не желаю, не добиваюсь ничего, кроме покоя. Для чего Карл привёл меня сюда так срочно?
– Не знаю, – ответил Лещинский, – я также сегодня видел его первый раз, он не доверился мне. Но если мне разрешено вытянуть выводы из того, о чём он говорил со мной, думаю, что он будет вам неизбежно предлагать корону. Августа оставить на троне!! Не хочет допустить, чтобы он на нём удержался. Это первое условие дружеских отношений с Речью Посполитой.
Князь Александр нахмурился.
– Пусть на его место поставит кого хочет кандидатом, – сказал он, – я им не буду. Опередить Якоба в минуты, когда он в тюрьме, было бы бесчестным предательством, которое чужому не годилось бы допустить, что же говорить о брате! Никогда на свете, никакой силой меня к этому склонить не сможет.
Молодой князь схватился обеими руками за голову и бросился к воеводе, крича:
– Помоги мне! Подкрепи! Убеди его, что допустить это с моей стороны было бы нанести непоправимый удар памяти отца, доброму имени семьи, моей совести и чести. Достаточно уже нас разногласие осквернило, я его увеличивать не буду.
Воевода молчал, прибывший разглагольствовал долго и пылко… Разошлись поздно ночью… На следующее утро Лещинского позвали к королю.
Тот ждал его с огромным мечом, убранный как вчера, а по тяжёлым ботинкам видно было, что их даже на ночь не снимал.
Очень резко, не давая воеводе подобрать слово, он деспотично велел ему идти заранее приготовить Александра, что должен принять корону.
– Наияснейший пане, – ответил воевода, – я видел его вчера, он не знает и не предполагает, что может столкнуться с подобным желанием вашего величества, но из того, что он говорил, вижу, что он никогда не мечтал о короне, а единственное его желание – удалиться куда-нибудь, хотя бы за границу, чтобы вести там спокойную частную жизнь. Не чувствует себя призванным к большим задачам и предназначениям.
Карл XII покачал головой.
– Это не изменит моей воли, – сказал он, – буду настаивать, а вас, господин воевода, прошу, чтобы пришли мне в помощь.
– Наияснейший пане, – тихо и спокойно начал Лещинский, – прошу простить меня, но, несмотря на живое желание послужить вашему королевскому величеству, моя обязанность прежде всего – послужить родине. Князя Александра я мог бы склонить принять бремя короны, если бы нашёл его таким, какой нам сегодня нужен для короля.
Швед резко задвигался.
– А какого вам монарха нужно? – спросил он задумчиво.
– Наше положение требует мужа опытного, энергичного, – начал Лещинский, – с уважением к правам, а вместе ясным понятием того, что нужно в них изменить для спасения страны. Князь Александр для этого всего слишком молод. Попросту принять готовую власть, которая, как хорошо устроенная машина, под оком надзирателя обращалась бы дальше… было бы ничем. Нам больше сейчас нужно, у нас всё в руинах, одно исправить, другое следует создать. Со времени первых элекций власть монарха ослабла, сегодня она только видимая. Выборы королей напичкали продажностью и испорченностью, роскошью и распущенностью, старое наше рыцарство ослабло. Наши гусары прицепляют себе крылья для показухи, но дух их над землёй не поднимается, как некогда, когда крыльев на плечах не имели, но в душе была искра духа Божьего.
Лещинский вздохнул.
– А сегодня к тому, кто будет нами править, требования большие, – прибавил он. – Какую совесть ему нужно, чтобы, исправляя, не переворачивал, а приобретая власть, не сделал её деспотичной. Только муж благородного, великого и прекрасного духа может без тревоги дать помазать свою голову для этого мученичества, потому что правление у нас есть не что иное, только мученичество. Он должен быть вооружён на клевету, ненависть, заговоры, на работу и бдение днём и ночью…
Ему неминуемо нужно быть у нас рыцарем, потому что вокруг войны, но в то же время статистом и политиком, а прежде всего мужем с великой совестью и жертвенностью без границ.
Говоря это, воевода невольно разогревался и забывал, перед кем это разглашал, кто перед ним стоял и слушал с восхищением и удивлением, рисующимися на лице, которое под впечатлением этих слов хорошело и теряло дикое выражение.
Наконец Лещинский опомнился и замолчал, а Карл XII, казалось, хочет слушать его ещё, и не отвечал ни слова. Поэтому воевода заговорил, заметив, что, очерчивая этот идеал монарха, слишком, может, князя Александра им отталкивал.
– Я не умаляю, – сказал он, – потомка нашего героя. Жизнь может сделать из него незаурядного мужа, но нам нужно готового, потому что некогда тратить время. Страна отвратительно разодрана и окровавлена гражданской войной, эгоизм её уничтожает и покрывает ржавчиной, войско хочет не биться, но создавать группы, кружки и оппозицию, на каждом шагу надобно исправлять, начиная от элекции до сеймов и законодательства, от опеки над состоянием крестьян и ремесленников даже до сенаторских рад и ближайших соратников короля.
Карл XII, который приготовился поговорить с Лещинским о своей ненависти к Августу и средствах её удовлетворения, так был сбит с толку, что через минуту сам прощался с воеводой, вызывая его на конференцию, когда поговорит наедине с князем Александром.
Целый день был посвящен пустым и пылким беседам. Один Лещинский умел сохранить всё своё хладнокровие и способ, каким запальчивые выступления шведа тормозил и остужал, влиял на возможность договориться, которое сначала казалось невозможным добиться. Только в одном Карл уступить не хотел, стоял упрямо… Первым условием, единственным, главным он ставил – низложение с трона Августа.
Этот вопрос воевода, не признавая себя для его разрешения компетентным, обошёл и оставил нетронутым.
Князь Александр, решительно отказываясь от короны, срочно поручил королю шведскому судьбу брата.
– Обвинения, какие на них возводит Август, – говорил он, – есть чистой клеветой и выдумкой. Никогда ни Якоб, ни Константин не покушались на жизнь короля и подумать о том не могли, никогда ни один исповедник Якоба не обвинил его в этом. Все мы отказались от стремления к короне, присягнув Августу. Мы принимали его в Виланове, мы готовы служить ему верно.