— Ты чего? — перепугался Шаманов.
Корона Чудовища, предназначенная для двух голов сразу, была мне явно великовата, так что держалась только благодаря тому, что на мне была еще и маска Гришки Отрепьева, делавшая мою рожу шире.
— Ничего, — ответил я Шаманову, — Я теперь полноценный царь. Сам посуди. Рожа у меня сейчас Лжедмитрия, а корона — Императора, пусть и не удавшегося.
Шаманов хихикнул. Насколько я мог видеть, парк теперь опустел, казаки все сбежались в садик к Огневичам и своим товарищам, которые там в изобилии были раскиданы среди клумб. В нескольких окнах Лицея зажглись окна, суматоха перекинулась на здание.
Ну и плевать.
— Ты забрал у сынка-Огневича колпак? — спросил я Акалу.
— И не только колпак! — Шаманов извлёк из-под собственного мундира черный колпак-маску, а еще кусок ткани, аккуратно скатанный до размеров пачки сигарет.
Акалу развернул ткань, и я увидел, что это уже знакомый мне ритуальный балахон — черный, полностью скрывавший тело и украшенный цифрой «12» на спине и буквами «V. P. A. R.» на груди.
Именно в этом балахоне был Огневич, когда возглавлял прошлой ночью процессию масонов, пришедших убивать голландца.
— Масонское одеяние, — доложил Шаманов, — Интересно, зачем Огневич его потащил с собой?
— Он как раз направлялся на сборище ложи, когда мы его перехватили, — догадался я, — Поэтому и взял с собой это дерьмо. И, если я правильно всё понял, сегодняшнее сборище касается Корень-Зрищина. Я думаю, что сынки знати решили не терять времени даром и посвятить Корень-Зрищина в свою элитную ложу. В принципе, логично, Корень-Зрищин же теперь князь и сын самого канцлера.
— А мы что будем делать? — обеспокоенно спросил Шаманов.
— В смысле? — удивился я, — Ну, сам посуди, Огневич валяется без чувств, так что принять в ложу уже никого не сможет. А значит, я должен буду его заменить. Я отправлюсь сейчас к Корень-Зрищину и посвящу его в масоны, да так, что он надолго запомнит это посвящение, я уверен.
— А мне что делать?
— А ты, Акалу, иди и спрячь корону.
— Опять? — грустно вздохнул Акалу, — Мы же её только что откопали! И опять прятать?
— А что ты с ней собрался делать? — парировал я, — Час ночи на дворе, боюсь, что все скупщики краденых Императорских корон сейчас спят. Так что до утра мы её продать не сможем. А носить её я не намерен, хотя она мне и определенно идёт.
Ты, главное, никому на глаза не попадайся и не возвращайся в нашу комнату. Я уверен, что по Галерее уже рыщет Глубина, который тоже очень хочет эту корону. А Огневич-старший сейчас оклемается и будет обыскивать парк и Лицей. Так что осторожнее, Акалу, смотри в оба.
Я отдал корону Шаманову, а сам надел вместо неё черный колпак, прямо поверх маски Отрепьева, а еще накинул масонский балахон.
Из парка я вышел прямо через главные ворота.
Дело в том, что нужное мне сейчас историческое здание Лицея, пристроенное ко дворцу, располагалось уже за пределами парка, возле переулка, того самого, где я храбро защищал лавку голландца.
Было около часа ночи, в отличие от Лицея, где продолжалась суматоха, город спал и видел сны. На нужную мне пристройку, где теперь обитал Корень-Зрищин, паника пока что тоже не перекинулась.
Казаки, дежурившие на входе в парк, удивленно уставились на меня, но ворота открыли. Видимо, мой колпак и балахон их успешно обманули, и они приняли меня за младшего Огневича.
Я величаво вышел из парка, тем более что трудно ходить невеличаво, когда на тебе ритуальное одеяние.
Потом я поднялся по ступенькам на крыльцо исторического здания Лицея, и казак у дверей вежливо открыл мне дверь. Я ощущал себя героем фильма Кубрика «С широко закрытыми глазами», не меньше.
Оказавшись внутри пристройки, я убедился, что понятия не имею, куда идти. Но долго раздумывать мне было некогда, поэтому я просто пошёл вверх по главной лестнице, устланной зеленым ковром.
На первом этаже не было никого, на втором торчали казаки и мыли пол две крепостные девки, а вот на третьем я увидел в коридоре старых знакомых.
Знакомых было сразу трое — Псобчакова, Оживлялов и Медведянский. Медведь при Медведянском имелся и явно новый — злой, черный и огромный.
Кроме этой компании тут же в коридоре стояло восемь казаков с автоматами и незнакомый мне молодой маг-второкурсник. Второкурсник был мрачным и бледным парнем, на клановом гербе у него помещалось изображение пылающего шара. То ли Солнце, то ли комета без хвоста, а может и просто фаерболл.
Мда.
Я понял, что я, пожалуй, погорячился, когда пришёл сюда.
Четверо магов, вдвое больше казаков и медведь. Охрану Корень-Зрищину выставили — моё почтение.
Впрочем, хрен с ней, с охраной. На мне все еще балахон и колпак-маска Огневича, так что если всё сделаю правильно — обойдёмся без боя.
Придав себе пафосно-безразличный вид, я уверенно и неспешно двинулся по коридору. Вскоре я увидел небольшую дубовую дверь с золоченой табличкой:
«В этой комнате в 1811–1816 годах во время своего обучения в Лицее жил поэт Александр Сергеевич Пушкин».
А теперь тут живёт Корень-Зрищин, и при этом неплохо охраняется. Я сильно сомневался, что во время пребывания здесь Александра Сергеевича у его дверей торчал десяток вооруженных казаков, так что Корень-Зрищин в некотором смысле даже превзошёл поэта.
Я уже почти подошёл к дверям с табличкой, казаки почтительно расступились передо мной.
— Ты чё так рано? — нахмурился Медведянский.
Я не отвечал. А как я могу ответить? Я, конечно, могу пробасить что-нибудь в ответ, но выйдет наверняка фальшиво, скопировать густейший бас младшего Огневича не смогли бы даже лучшие пародисты из телепередачи «Аншлаг». Так что придется мне помолчать.
Парень с огненным шаром на клановом гербе тем временем поднял вверх два сложенных пальца, а потом быстро опустил их. Движение было быстрым, едва заметным, но явно что-то означало. Что-то нехорошее для меня лично.
— Это не Огневич, — констатировал парень с шаром.
— Нагибин! — завизжала Псобчакова.
Ну всё, приплыли. Впрочем, оно и к лучшему. А то я уже не дрался целых двадцать минут, непорядок.
Пора бы подразмяться.
Первым делом я атаковал двух казаков справа от меня. Я снёс их обоих одним длинным хуком, заряженным магией.
В воздух взметнулся шлейф моей фиолетовой ауры, казаков разметало по полу. Третьего казака, стоявшего слева от меня, я схватил за горло и прикрылся им, как щитом.
Это было очень кстати, учитывая, что стоявшие дальше по коридору казаки уже собрались меня расстрелять, кроме того, на меня ринулся мишка Медведянского.
Знакомиться ближе с этим новым питомцем любителя медведей, который был больше предыдущего миши раза в три, мне совсем не хотелось.
К счастью, знакомства удалось избежать именно благодаря схваченному мною казаку. Медведь рванул вперёд, но передвигался он, как скотина, а не как магократ, так что за ситуацией не поспевал. Миша хотел растерзать меня, но вместо этого вырвал зубами клок мяса из живота казака, которым я прикрылся.
Из разорванного казачьего пуза вывалились кишки, на пол брызнула кровь, казак завизжал, перекрывая все остальные звуки.
Двое оставшихся за моей спиной казаков тем временем открыли огонь из автоматов, магия заранее подсказала мне их намерения, так что я оперативно отпустил заложника и перекатился к стене.
В результате этого моего манёвра пули прошили казака с разорванным пузом, а заодно и медведя.
Казак с торчащими наружу кишками, судя по всему, закончился, потому что орать перестал. Зато медведь был ранен, но жив, он в свою очередь бешено заревел.
В конце коридора замаячили фигуры еще десятка казаков. Пожалуй, пора завершать этот бой. Желательно в течение ближайших секунд, иначе меня просто в этом коридоре и положат.
Я бросился на Медведянского, ударил его в полёте обеими ногами сразу и отшвырнул куда-то в даль коридора. Оттолкнувшись таким образом, я сменил направление полёта и мощным магическим снарядом впечатался в дверь заветной комнаты.
Дверь не выдержала и слетела с петель, я ворвался в комнату Корень-Зрищина.
Здесь и правда всё было, как при Пушкине, сама обстановка говорила о девятнадцатом веке. Разве что на древней скошенной парте у окна, где Пушкин раньше вероятно писал стихи, теперь стоял ноутбук Корень-Зрищина.
Интересно, пишет ли Корень-Зрищин стихи?
Сам хозяин комнаты уже стоял у окна, полностью одетый. Ну это и неудивительно. Если он и спал во время моего прибытия на этаж, то минутка, чтобы встать и одеться, пока я разносил коридор, у Корень-Зрищина была.
Корень-Зрищин не стал терять времени даром и после моего эффектного захода в комнату тут же выбил своим телом огромное старинное окно и выпрыгнул на улицу.
Я успел только схватить и швырнуть ему вслед кувшин, стоявший на рукомойнике. Наверное, этим кувшином пользовался во время умывания еще сам Пушкин.
А вот прыгнуть следом за Корень-Зрищиным я уже не успел, обернувшись, я увидел, как парень с огненным шаром на гербе кастует какое-то заклинание, а через мгновение воздух наполнился ярким светом, и мою спину обожгла резкая боль.
Я заорал, тело свела судорога, в глазах потемнело. Это был не огонь, а что-то гораздо хуже.
Плевать.
Не обращать внимания на боль, не бросаться на этого ублюдка, самое главное — не терять сознания. Окно. Мне срочно нужно в окно. Если вырублюсь здесь в комнате — меня просто прикончат.
Возле моей головы просвистела пуля казака и разбила зеркало, в которое смотрелся еще сам Пушкин.
Я резко прыгнул и ухнул в уже заботливо выбитое Корень-Зрищиным окно.
Обычный человек бы наверняка убился, прыгнув с третьего этажа на брусчатку, но я благодаря магии приземлился мягко, просто атаковав своей аурой землю за мгновение до приземления.
Плечо мне пробила пущенная из окна казаком пуля, но я почти не почувствовал этого из-за боли в спине.