Жду вашей санкции.
Ваш верный слуга и холоп.
Слово и Дело!»
ОТВЕТ:
«Сомнительное намерение. Но иного выхода не вижу. Санкцию даю.
СОКОЛОВ»
— Корону сначала нужно откопать, — напомнил Пушкину эфиоп.
— Откопаем прямо сейчас. А потом поделим! — потребовал не в меру жадный нищеброд и потомок поэта по совместительству.
Я деликатно кашлянул.
Пушкину это пришлось не по нраву, парень напрягся.
— Сперва нужно решить вопрос с предателем, — осторожно предложил я.
— С кем? — нахмурилась в своём фирменном стиле Головина.
— С предателем, — объяснил я, — У нас крыса, в нашей ложе. Если вы не заметили, Огневич только что прессовал вас с друзьями целый час и требовал отдать корону. Откуда он по-вашему вообще узнал о том, что мы спёрли корону?
— От Охранки, от кого же еще, — отмахнулся Пушкин, — Ты нам мозги не канифоль, Нагибин…
— «Мозги не канифоль»? — осадил я Пушкина, — Стыдно, молодой человек. Вот подумайте, разве мог ваш великий предок-поэт сказануть подобное быдланское выражение? Сильно сомневаюсь. Так что базар фильтруй, Пушкин.
А узнать о короне от Охранки Огневич никак не мог. Дело в том, что я нахожусь под персональной защитой Охранки. Охранное Отделение меня покрывает. Даже когда я ворую короны у рублёных претендентов на престол. Так что единственная причина, по которой вы все до сих пор на свободе — это я. Точнее, мои связи в Охранке. А Огневичу нас сдал кто-то из присутствующих. Больше некому.
Повисло тяжелое молчание. Все смотрели на меня, я смотрел на Пушкина.
Классическая тактика — во время конфликта выбирай самого дерзкого бычару и смотри ему прямо в глаза, без страха, но и без намерения дать в морду.
Просто смотри и знай, что ты бить ему рыло не хочешь. Но можешь. Пусть бычара прочитает эту возможность в глубине твоих глаз.
— Иначе говоря, вы стукач на службе у Охранки, Нагибин! — швырнула мне в лицо, как дуэльную перчатку, Головина.
— Нет, — отрезал я, — Я не стукач. Но у меня есть связи в Охранном Отделении. А какие именно — это уже не ваши проблемы. Просто имейте в виду, что это вопрос государственной безопасности. Строго секретная тема, разумеется.
Врать я умел не хуже, чем давить взглядом. А еще я понимал, что когда врёшь — лучше добавить в ложь щепоть правды, так больше вероятность, что собеседник сожрёт и не подавится.
Правдой в данном случае было то, что я под защитой Охранки. А вот всё остальное было лапшой, которую я старательно развесил по ушам моих братьев и сестёр по ложе. Ибо, почему я под защитой Охранки, я и сам до сих пор был не в курсе. Но не использовать этот факт было бы просто глупо, в моём положении.
— А чем докажешь, что ты не сука? — уточнил эфиоп.
Вообще такие глубокие познания в воровских понятиях у дворянина- магократа, да еще и эфиопа удивляли. С другой же стороны, стукачам нигде в мире ни рады, нет ни одного общества, где их бы не гнобили.
Ну может кроме самых развитых и богатых стран моего родного мира, где менты всегда с народом. Но к этому миру магократии, тайн, Охранного Отделения и масонских лож всё это естественно не относилось. Стукачей тут ненавидели, еще как.
Я видел это по взглядам моих товарищей.
— А каких доказательств ты хочешь? — поинтересовался я у эфиопа, — Справку из Охранки, что я не стукач? Так там таких не выдают. Но я могу дать слово. Я не стукач. Слово магократа.
— Я ему верю! — влез в разговор Шаманов, — И подтверждаю, что барон — не стукач. Он же дал слово магократа! Нельзя соврать, когда даёшь слово магократа! И я тоже могу дать слово магократа, что Нагибин — не сука.
— Это всё тупорылые суеверия, — скептически скорчил рожу Пушкин, — Мне один кент тоже давал слово магократа, что даёт мне три рубля просто так. А потом выяснилось, что он хочет свои рубли назад, с процентами. И никакая молния с небес его за это не ударила.
Так что не вижу никаких причин доверять словам магократов. Слова — это просто звуковые колебания воздуха, как известно. И проверить конкретно твои слова мы никак не можем, Нагибин. Короче, гони корону!
Каким образом из факта моего стукачества следовало требование немедленно отдать корону — я так и не понял, но, судя по всему, Пушкин ни о чём кроме бабла думать был не способен в принципе.
— Я могу проверить, говорит ли он правду, — неожиданно выступила вперёд Головина, — Я же телепат, это моя родомагия.
— Это как, интересно? — спросил я, — Баронесса, вы весь свой запас заклинаний уже потратили, еще вчера, на уроке магии. Забыли, что говорил Соловьёв? Если вы съедите еще трикоин и попытаетесь кастовать сегодня ночью — вам сердце порвёт, вместе с желудком.
А я не хотел бы разбивать вам сердце, вы не в моём вкусе, как я уже говорил. И глядеть на содержимое вашего разорванного желудка у меня желания тоже нет. Никакого.
— Это всё верно, Нагибин, — согласилась Головина, — Но вы не учли одного фактора. Дело в том, что я сегодня повысила свой ранг. Соответственно, у меня появилось одно дополнительное заклинание. Я могу теперь кастовать по три заклинания в сутки.
Ого! Вот это поворот.
Значит, не я один рискнул получить новый ранг сегодня же, не дожидаясь разрешения Соловьёва.
Нет, эта Головина определенно была опасной девкой. Если тут кто-то и сможет оспорить мои претензии на лидерство — то это Головина. Собственно, баронесса с момента самого нашего знакомства только этим и занималась.
— Ладно, я согласен, — кивнул я, — Мне скрывать нечего. Проверяйте. Только одна просьба — когда полезете ко мне в голову, не трогайте мои эротические фантазии. Дело в том, что в них нет вас, а это наверняка может вас обидеть, баронесса…
— Ну хватит болтать, — перебила меня Головина, — Думайте о ваших отношениях с Охранным Отделением.
Головина достала из сумочки древохранительницу, отщелкнула крышку и съела трикоин. Потом девушка активировала свою темно-синюю ауру и подошла ко мне, оглушительно стуча каблучками.
— Я весь ваш, баронесса.
— Заодно выясни, не хочет ли он нас обмануть с короной, — заметил всё еще озабоченный баблом Пушкин.
Головина проигнорировала это требование жадного потомка поэта.
Баронесса, как я уже успел убедиться, вообще показательно игнорировала всё, что не вписывалось в её планы. Но учитывала. Редкое качество для девушки, да и вообще для людей. И при этом полезное, если знать меру.
Головина положила наманикюренную руку мне на плечо и заглянула в глаза. Даже не в глаза, а прямо в душу.
У меня закружилась голова, я снова, как и на уроке по магии, ощутил присутствие внутри себя чего-то чуждого и постороннего. Как будто мне только что вставили новый зуб. Только не в рот, а прям в мозги.
Перед моими глазами замелькали воспоминания о моей беседе с Пыталовой. Я попытался сосредоточиться на том, что так и не выдал княгине информацию о короне и никого из корешей тоже не сдал, но получалось плохо. Наглая баронесса буквально долбила моё сознание, выискивая следы стукачества.
Впрочем, продолжалось это недолго, всего пару мгновений.
Потом аура Головиной ослабла, как и сама баронесса. Обессиленная Головина пошатнулась, я придержал её за талию.
— Руки, Нагибин!
— Лучше мои руки, чем пол, на который вы собираетесь упасть, — заметил я.
Но она уже пришла в себя, обрела равновесие и отступила от меня на пару шагов.
Экая пугливая лань. Интересно, она девственница? Ставлю на то, что да.
— Он не врёт, — подтвердила Головина, — Я видела. Шеф Охранки Пыталова его пытала, простите за тавтологию. Но он ничего не сказал про корону. И даже Пушкина с Чумновской не сдал, что они пытались убить Чудовище. Нагибин даже Прыгунова выгораживал.
— Мда? — усомнился неугомонный Пушкин, — А насколько точна эта информация?
— Это информация напрямую из моей головы, придурок, — ответил я вместо баронессы, — Куда уж точнее?
— Да, но вы с Головиной возможно в заговоре, — стал выстраивать шизоидные теории Пушкин, — Что если вы сговорились? Чтобы надуть нас и украсть корону? Что это ты её сейчас так обнимал, Нагибин…
Пушкин мне до смерти надоел.
Пора уже было переходить от дипломатии к жесткой дипломатии.
Я активировал ауру и сделал по направлению к Пушкину пару шагов, объятый светом моей фиолетовой магии.
— Эй! Эй! Я просто предположил! — тут же дал заднюю Пушкину.
— А я просто сейчас разобью тебе хлеборезку, — заверил я потомка поэта, — Я дал тебе слово магократа. Я даже дал Головиной залезть мне в голову. Я позвал тебя на сегодняшнее собрание. Я взял тебя в ложу, хотя мог бы просто послать.
Я не стал тебя убивать, когда ты пытался замочить Чудовище. Хотя имел полное право, и моральное, и юридическое. Наконец, я не сдал тебя Охранке. И ты недоволен? Я понимаю, что тебя жадность на рога ставит, Пушкин. Но знай меру. Иначе сейчас раскатаю тебя на Лукоморье и дубы зелёные, или как там писал твой предок…
— Да я всё понял! — Пушкин театральным жестом воздел руки, — Чё мне уже и уточнить нельзя? Доверяй, но проверяй, как говорится.
— Доверяй, но проверяй — это единственное стихотворение, которое ты знаешь? — спросил я, — Весьма прискорбно, для потомка Александра Сергеевича. Кто еще сомневается в моих словах?
Я резко отвернулся от Пушкина и осмотрел товарищей, стараясь каждого продавить и просканировать взглядом.
Это у меня всегда получалось неплохо. Случаев, чтобы под моим взглядом кто-то буквально обосрался пока что, к сожалению, не было. Но вот ссались под ним точно, по крайней мере, однажды. Еще в прошлой моей жизни.
С принцессой и Шамановым никаких проблем естественно не было, эти двое мне доверяли и без проверок. Телохранитель принцессы Громовищин верил мне, потому что верила принцесса.
Корень-Зрищин всё еще был слишком подавлен и напуган, чтобы выносить решения. Это паршиво. Для него, конечно. Этот парень без моей помощи долго не протянет, явно не умеет действовать на стрессе и держать удар.