– Тогда до встречи?
С этими словами он пошел по проходу, но старик вновь схватил его за руку – намного быстрее, чем можно было ожидать от бледного, немощного человека в преклонных летах.
– Мы оба до сих пор говорим с немецким акцентом, Зигги.
– Время стирает не все.
Альтман осторожно вытянул руку из его пальцев.
– Например, дни нашей юности, – согласился старик. – То, что формирует характер. Особенно наши преступления.
– Наши преступления? Да, пожалуй.
Старик внезапно сконфузился:
– Извините, что побеспокоил, Зиг…
Он замолк и выпрямился, словно рядовой перед офицером.
– Герр Альтман.
– Пустяки.
Альтман пошел по проходу между рядами пустых стульев. В конце прохода он по неведомой причине остановился и обернулся. Старик сидел и смотрел на кафедру. Его плечи поникли под пиджаком – не только ветхим, как еще раньше заметил Альтман, но и, пожалуй, чересчур большим. Очевидно, куплен в благотворительном магазине. Внезапно Альтман ощутил приступ жалости к старому бедолаге, выглядевшему таким одиноким в конце своих горестных дней.
«Быть может, ему довелось бы познать вкус скромных побед, повернись все иначе? – задался вопросом Альтман. – Жениться на красивой девушке, завести детей, наслаждаться хотя бы уважением немногих, если не поклонением толпы?»
Он взглянул на часы на противоположной стене и внезапно задумался о собственной жизни. Жена его умерла, дети разъехались по дальним городам. Впереди был одинокий вечер. Если бы не эта встреча, он бы вернулся домой и поработал над каталогом своей обширной коллекции книг и рукописей, созданных после Великой войны людьми, которые прошли через огонь боев и великое смятение, наступившее после Версальского мира. Некоторые из этих трудов он цитировал несколько часов назад во время лекции о Карлейле. Запланированное продолжение вечера казалось совершенно логичным. И все-таки… разве он не может слегка порадовать старика, с которым когда-то сражался – хоть и не бок о бок – на залитых кровью полях? Быть может, он сумеет внушить бедолаге, что тот не прав и его уважают чуть больше, чем он считает? Поначалу Альтмана беспокоило смутное ощущение, что старик его в чем-то обвиняет, но оно рассеялось. Теперь он испытывал только жалость.
– Вы ужинали? – неожиданно для себя самого выпалил он.
Старик продолжал сидеть, склонив голову. Он даже не пошевелился после вопроса.
«Возможно, несчастный старикан просто не в силах вообразить, что уважаемый герр Альтман пригласил его на ужин? Если так, это очень грустно».
Он подошел к старику и увидел, что тот сидит, сложив руки на свертке, словно неусыпно сторожит его. Прямоугольный сверток, обернутый дешевой коричневой бумагой и перевязанный бечевкой.
Рукопись!
«Так вот зачем бедняга вышел на улицу в дождь, – подумал Альтман. – Само собой, он считает рукопись ценной».
Но, разумеется, она ничего не стоила. Люди часто обращались к Альтману как к собирателю книг, сжимая в руках книги и рукописи, которые обладали ценностью в их глазах. Они развязывали точно такие же серые бечевки и разворачивали точно такую же коричневую бумагу, под которой скрывалось… потрепанное сорокалетнее издание «Трагической истории доктора Фауста» или нечто вроде сборника стихов Генриха Гейне для книжного клуба. И все же эти жалкие, невежественные люди отчаянно цеплялись за свои «бесценные» сокровища, то с любовью, то с алчностью. Отличить одно от другого зачастую было сложно.
Но не в этом случае. Стариком, несомненно, руководила любовь. Альтман видел, как бережно его узловатые пальцы обхватили уголки рукописи, как ласково он водит указательными пальцами по бумаге, словно утешает ребенка. По правде говоря, Альтман никогда не видел, чтобы к книге прикасались с такой нежностью. Старик словно напевал ей колыбельную с помощью пальцев.
– Прошу прощения? – тихо произнес Альтман.
Старик поднял взгляд.
– Я подумал, может, мы поужинаем вместе?
– Поужинаем… вместе?
– Да. Мой любимый ресторан всего в паре кварталов отсюда. Там замечательно готовят сэндвичи с куриным салатом.
Старик с сомнением посмотрел на него.
– Я пенсионер, – напомнил он.
– Не беспокойтесь, – с чувством проговорил Альтман. – Я приглашаю. Считайте это вознаграждением за то, что вы покинули дом в дождь, пришли в книжный магазин и выслушали мои малоинтересные соображения.
– Ну что вы, – запротестовал старик. – Ваши соображения показались мне весьма убедительными.
– Давайте поужинаем вместе, – жизнерадостно сказал Альтман и неожиданно выдал горькое признание: – Порой мне ужасно надоедает есть в одиночестве.
– Я не хочу показаться навязчивым, – нерешительно сказал старик.
– Нет-нет, это совсем не так.
– Что ж, если вы уверены…
Старик прижал сверток к груди и привстал.
– Право же, я не хочу навязываться…
– Уверяю вас, мне это в радость.
Видя, что несчастный никак не может подняться, Альтман подхватил его под руку.
– Потихоньку-полегоньку, – хохотнул он. – Старость – не радость.
Он протянул руку к свертку, полагая, что без него старику будет проще встать, но тот лишь крепче вцепился в свою рукопись.
– Все в порядке, – сказал старик. – Я привык носить ее.
– Вот как? Вы носите ее с собой?
– Это единственное, что я… создал в своей жизни.
«Так он и впрямь ее баюкал», – подумал Альтман.
Альтман наблюдал за тем, как старик накидывает черный дождевик, висевший на спинке стула. Обтрепанные рукава и вытертые плечи красноречиво говорили о скудных средствах, и Альтман внезапно почувствовал гордость за то, что пригласил на ужин бывшего одноклассника, кем бы тот ни был. Ведь, несмотря на столь различную судьбу, оба бежали из разоренной войной Германии и беспомощно наблюдали за несчастьями, что обрушивались на их родину.
– Нам направо, – сказал он старику, которого теперь искренне считал своим соотечественником. – До ресторана всего пара кварталов.
Во время выступления пролился короткий дождь, и тротуар все еще был мокрым и скользким. По дороге Альтман заметил, что старик прихрамывает.
– Старая рана? – спросил он.
– Нет. Работа. Я переломал себе ноги на работе.
– Где вы работали?
– На верфи. В Бруклине.
– Кем?
– Грузчиком.
– На вас что-то упало?
– Здоровенный ящик. С ружьями. На нем было написано «Стальная арматура», но туда положили ружья. Сотни ружей. И патроны.
– Куда его отправляли?
– В Палестину.
– Понятно. Горячая точка.
Они дошли до угла и остановились на красный свет.
– Я сказал начальнику верфи, – продолжил старик. – Какие-то люди пришли и забрали ружья. – Он пожал плечами. – Их наверняка послали в другом ящике.
– Вы видели и другие ружья?
Старик поднял голову и кротко улыбнулся:
– Им постоянно посылают оружие. Евреям.
Альтман кивнул. Он неплохо разбирался в палестинских проблемах. За полвека никакого решения так и не появилось. С каждым годом конфликт разгорался все сильнее, и конца ему не было видно.
Включился зеленый, и они зашагали дальше. Альтман шел намного медленнее обычного, старик хромал рядом. Альтман не представлял, как можно вести такую жизнь, и поэтому считал, что очень важно как следует накормить бедолагу и дружески потолковать с ним.
Через несколько минут они дошли до ресторана, где все хорошо знали Альтмана и окружили его вниманием. Это явно произвело впечатление на старика.
– Я завсегдатай, – скромно пояснил Альтман.
– Приятно, когда тебя замечают.
Жить в безвестности – как это грустно! Ни слова похвалы, ни капли уважения или почета. Альтман подумал, что малые мира сего должны испытывать особенную горечь, особенную боль оттого, что они всего лишь крошечные рачки в море планктона. Разумеется, ему хватило такта не проявлять жалости, и он с удовольствием открыл меню, хотя, как и все работники ресторана, прекрасно знал, что именно он закажет.
Сделав заказ, Альтман протянул меню официанту.
– Что-нибудь выбрали? – спросил он своего гостя.
Старик положил огромное меню на стол. На его лице читалась растерянность.
– Не знаю… – сказал старик, еще раз посмотрел в меню и наконец заказал блюдо – самое дешевое, насколько было известно Альтману.
– Суп из лущеного гороха? И все?
Старик кивнул.
– Ну, как хотите.
Альтман повернулся к официанту.
– Суп из лущеного гороха для моего доброго друга.
Когда принесли суп, стало ясно, что старик голоден. Об этом можно было догадаться и раньше по его птичьей хрупкости и обвисшей коже. Альтман не впервые видел голодного человека и поэтому удивился, даже немного встревожился из-за того, что тучные американские годы стерли из его памяти лица этих призраков: запавшие щеки, провалы глаз… Старик жадно откусил сразу два куска от хлеба, который подали к супу, торопливо вытер рот и откусил еще два.
По-немецки это называется Fressen – «есть как животное».
– Вы были правы, – сказал старик. – Здесь замечательно готовят.
Альтман кивнул:
– Венский шницель тоже выше всяких похвал. Иногда я беру сэндвич «Рубен». Доктор говорит, что мне вредна копченая говядина, но я ее обожаю. Что толку ограничивать себя на склоне лет? Мы все рано или поздно умрем.
– Да, мы все умрем, – согласился старик.
Он с хлюпаньем всосал суп из ложки, после чего словно увидел себя глазами Альтмана: голодный и поэтому жалкий. Старик неторопливо положил ложку и медленным, печальным жестом убрал прядь седых волос со лба.
– Да, мы все в конце концов умрем, – повторил он, – и уже не сможем загладить свою вину.
– Вину за что?
– За наши преступления, как я уже говорил.
Альтман взглянул на сверток, который лежал рядом с ним, на столе у окна. Быть может, это исповедь? После Мировой войны царила такая страшная нужда, что ходили слухи об убийствах и даже о каннибализме. Неужели этот несчастный старик?..
«Хватит выдумывать», – сказал себе Альтман. И все же присутствие рукописи будоражило его воображение, словно дверь, за которую неудержимо хочется заглянуть.