«Голос» представлял ценность не только из-за своей редкости и неизвестного стихотворения: в этом конкретном томе сохранились карандашные заметки автора. Некоторые даже можно было разобрать.
И самое замечательное – на втором форзаце Юлгрив набросал несколько разрозненных строчек и словосочетаний. Видимо, размышлял над стихотворением, которое так и не успел написать. Одна фраза сразу бросилась мне в глаза: «Долгая соната мертвецов».
Я узнал эти слова (это открытие должно было стать гвоздем моей будущей книги): их использовал Сэмюэл Беккет в своем романе «Моллой», опубликованном почти пятьдесят лет спустя после смерти Юлгрива. Для совпадения слишком уж необычно. К тому же в «Детях Геракла» имелась такая строчка: «…что знают слова и мертвые предметы». Беккет почти дословно повторил ее в «Моллое».
Тут могло быть только одно объяснение: каким-то образом Беккету попал в руки именно тот экземпляр «Голоса ангелов», который я обнаружил в Лондонской библиотеке. Ему настолько понравились стихи, что он утащил как минимум две строчки.
И вот теперь Адам хотел присвоить и это.
Все это промелькнуло в моей голове, пока я стоял в библиотеке с чужим телефоном в руках.
У меня пока еще оставалось важное преимущество: «Голос ангелов» лежал дома на полке. Пока книгу не успели занести в компьютерный каталог, и она упоминалась лишь в старом бумажном, который представлял собой собрание огромных томов с вклеенными печатными названиями и рукописными аннотациями на полях, принадлежавшими перу давным-давно почивших библиотекарей. Но если Адам настроен серьезно, то рано или поздно он отыщет упоминание о книге и закажет ее. И тогда мне придется вернуть ее в библиотеку.
Возможно, он и не заметит разницы в названиях сборников. Допустим, Адам на самом деле не занимается серьезным исследованием, связанным с Юлгривом. Вот это-то и нужно было выяснить.
Я сразу же подумал о Мэри: уж она-то знает наверняка. Ее имя упоминалось в списке исследователей в книгах и документальных фильмах Адама. И это хороший предлог, чтобы ее повидать, а именно этого мне и хотелось.
Однако… сама мысль о встрече с Мэри вселяла в меня ужас. С тех пор как Адам появился в Лондонской библиотеке, одна за другой рушились все те уютные и незыблемые основы, которые поддерживали мою жизнь. Станет ли Мэри вообще разговаривать со мной после стольких лет? А если я покажу ей сообщение на телефоне Адама и это послужит доказательством, что у ее мужа роман на стороне?
Но для начала нужно было разрешить весьма практическое затруднение: я просто-напросто не знал, где искать Мэри. В энциклопедии «Кто есть кто» адрес Адама не указывался. В библиотеке, конечно, есть личные данные подписчиков, но их не разглашают.
Тут я вспомнил о мятом конверте в кармане плаща и достал его. Там обнаружился адрес Адама: Рован-авеню, двадцать три.
Я оглянулся через плечо. На меня никто не смотрел. И я опустил чужой телефон в карман брюк.
В библиотеке имелся адресный справочник Лондона. Рован-авеню располагалась неподалеку от Ричмонда, возле Кью-Гарденс.
Я не стал тратить время на раздумья – взял свое пальто и вышел из библиотеки. Пересек Пэлл-Мэлл, потом Мэлл и углубился в Сент-Джеймс-парк, из-за дождя почти безлюдный. Когда я добрался до Куин-Эннс-Гейт, голова и плечи успели промокнуть насквозь. Через мгновение я уже нырнул в метро, дрожа от холода и, вероятно, от возбуждения.
Пруст был совершенно прав со своими мадленками: стоит открыть дорогу воспоминаниям, как они тут же изливаются на тебя потоком. И теперь я тонул в собственных воспоминаниях лишь потому, что увидел мужчину под дождем напротив Лондонской библиотеки.
«Адам всегда был мерзавцем», – подумал я. А люди не меняются. Если и меняются, то не совсем. Со временем они лишь все больше становятся собой.
На линии Дистрикт всего через пару минут подошел нужный поезд, станция «Кью-Гарденс» была последней перед Ричмондом. Приближался вечер. Я сидел в последнем полупустом вагоне.
Сидел и смотрел на свое отражение в черном стекле. Оттуда на меня глядел неопрятный незнакомец в возрасте, а я ведь почти ожидал увидеть стройного студента со встрепанной шевелюрой и острыми чертами лица.
Я вышел из вагона и огляделся. Все еще моросило. Приятное местечко – как раз для приятных людей вроде Адама и Мэри. Трудно представить, чтобы здесь жили бедняки. Но и не богачи – нет, не те, кто выставляет состояние напоказ и тычет им тебе в нос. В более совершенном мире я сам мог бы жить в таком районе.
Рован-авеню отыскалась в пяти минутах ходьбы от станции – чуть изогнутая улица с отдельными или стоящими попарно эдвардианскими домами, ухоженными и, видимо, достаточно просторными. На подъездных дорожках ждали «мерседесы», «БМВ» и разные дорогие машины, прекрасно подходящие для того, чтобы возить выводок милых детишек.
В доме под номером двадцать три было маленькое застекленное крылечко с выложенным плиткой полом и зеленая входная дверь с небольшим витражным окошком. Я позвонил. У Мэри и Адама детей не было (это я знал по выпускам «Кто есть кто»), но, может быть, откроет уборщица, секретарь или еще кто-нибудь в этом роде. А может, Мэри вышла. Чем дольше я ждал, тем больше мне хотелось, чтобы ее не оказалось дома.
В прихожей послышались шаги. На витражное стекло легла тень. В животе у меня заскребло. Я точно знал, что это Мэри.
Дверь с шумом приоткрылась на несколько дюймов: она была закрыта на цепочку. Я почему-то обрадовался: Лондон – опасный город и с каждым годом становится все хуже и хуже; как хорошо, что Мэри ведет себя осмотрительно.
– Здравствуйте, – сказала она вопросительным тоном.
– Ты, наверное, меня не помнишь. – Я прокашлялся. – Столько времени прошло.
С крыльца мне было видно лишь верхнюю часть ее лица. Мэри оказалась чуть ниже, чем я помнил. Волосы тщательно уложены, но стали намного короче.
– Боюсь, я не… – Она нахмурилась.
– Мэри, это я – Тони. – Меня постепенно охватывало отчаяние. – Неужели не помнишь?
– Тони? – повторила она все тем же недоуменным голосом – чуть с придыханием и хрипотцой.
Раньше ее голос казался мне невероятно сексуальным. Впрочем, и сейчас тоже.
– Тони? – Она все еще хмурилась. – Университет?
– Да, – сказал я громче, чем собирался, и дотронулся до бороды. – Представь меня без нее.
– Тони, – наконец узнала она. – Тони, да, конечно. Проходи.
Она отстегнула цепочку и открыла дверь. Это все еще была Мэри – моя Мэри, в джинсах и зеленой рубашке с накинутым поверх шерстяным жакетом.
«Кашемир», – подумал я.
Под ее взглядом мне вдруг стало очень неловко за свой вид, хотя обычно я о таком и не задумывался.
Теперь я наконец увидел лицо Мэри целиком.
– Что с тобой случилось? Ты в порядке? – спросил я.
Правый уголок верхней губы у Мэри распух, будто ее укусила пчела. Или кто-то ударил.
– В порядке. Вчера ночью наткнулась на дверь в ванную. Ужасно глупо.
В длинной просторной прихожей на деревянном полу лежали ковры. Мэри провела меня в гостиную с огромным телевизором и современной мебелью. Повсюду были разложены книги в твердом переплете – новые, видно, их недавно просматривали. Кофейный столик украшала ваза с цветами.
– У вас тут… мило, – сказал я, потому что надо же было хоть что-то сказать.
Мэри включила несколько ламп.
– Чаю хочешь?
– Нет, спасибо.
Мне показалось, что мой отказ ее немного разочаровал.
– Присаживайся. Приятно видеть тебя спустя столько лет.
На самом деле она имела в виду: «Зачем ты пришел?»
Я сел на диван, а Мэри устроилась на том, что стоял под прямым углом к моему.
– Столько лет прошло, – протянула она. – Как поживаешь?
– Хорошо. Я…
– Что поделываешь?
– Да все понемножку: пишу обзоры, подрабатываю для издательств – читаю, занимаюсь литературным редактированием, сочиняю аннотации. Сделал кое для кого мемуары. В таком вот духе. Сейчас работаю над биографией одного поэта.
– Кого именно?
– Фрэнсиса Юлгрива.
– Да ну! – Глаза ее распахнулись. – Да, ты всегда им увлекался. Забавно, Адам тоже хочет что-то про него сделать.
– Скоро годовщина.
Мэри кивнула.
– Адам хочет включить его в серию – снять еще один документальный фильм.
– А о чем?
– О литературе конца девятнадцатого века. «Порочные девяностые» – кажется, так звучит рабочее название. А потом будет и книга.
– Ну конечно.
– В фильме Адам собирается пересмотреть кое-какие взгляды – в том смысле, что по-настоящему влиятельными были не самые известные люди вроде Уайльда и Генри Джеймса.
– И потому – Юлгрив?
– Видимо. Точно не знаю. Тони, я и правда очень рада тебя видеть, но ты ведь не просто так пришел? Вот так вот – без предупреждения.
– Все довольно сложно… – Мне хотелось быть честным. – Сегодня я видел Адама. В Лондонской библиотеке. Оказывается, он туда записан…
– Он знает, что ты здесь?
– Нет… Вряд ли он меня заметил. Но я… Мне попался его телефон… Лежал просто так. Там было сообщение.
Мэри резко распрямилась, кровь прилила к ее щекам.
– Сообщение? В каком смысле? Ты что – читал его эсэмэски?
– Во всяком случае, не собирался… – Я почувствовал, что тоже краснею. – Но, Мэри, думаю, тебе нужно это увидеть. Потому я и пришел.
Я достал из кармана айфон и протянул ей. Мэри уставилась на экран. Я не видел выражения ее лица.
«Когда мы не вместе, скучаю по тебе, и с каждым мгновением все сильнее. Целую, Д.».
– У него что – роман? – спросил я. – Ты знала об этом?
Мэри, не поднимая глаз, пожала плечами.
– Так это он тебя ударил?
– Да, если уж непременно хочешь знать. – Мэри положила телефон на подлокотник дивана и взглянула на меня. – Мы разводимся. И… решаем, кому что достанется. Старая история.
– Мне так жаль.
Ее лицо смягчилось.
– Мне кажется, ты говоришь искренне. Спасибо.
– Я знаю, каково это. Сам был женат, да ничего не вышло. Кто эта «Д.»? Ты ее знаешь?