Так Аннапурна вернулась не только на родной остров, но и в город, где выросла. Конечно, прошло много лет, она поддерживала связь с родителями, братьями и сестрами во время долгих странствий и еще более долгого пребывания в Аркаде, штат Калифорния, но ей не хотелось принимать семейные дела близко к сердцу. Она надеялась вести привычную жизнь – одинокую, полную раздумий и самобичевания. Дело в том, что она так и не простила Дженет Шор за ее ошибки юности. Глупая и бесконечно наивная тяга к чтению привела к тому, что бездушный негодяй разбил сердце молодой девушки и разочарование оказалось настолько жестоким, что Аннапурна так ни с кем и не сблизилась – ни с мужчиной, ни с женщиной. Более того, она сохранила простыни из египетского хлопка как напоминание о том, что никому нельзя доверять, и если они и становились все мягче с каждой стиркой, как уверял производитель, а пятьсот нитей на квадратный дюйм обеспечивали им непревзойденную долговечность, они также служили доказательством того, что «жить долго и счастливо» можно всего полгода или даже меньше, а за этим последует мучительное предательство, если не улавливать красноречивых признаков морального падения возлюбленного или возлюбленной от первой встречи до этого неизбежного падения.
Надо сказать, что она не испытывала никаких дружеских или родственных чувств к жителям Уидби, хотя на острове уже проживало не менее пятидесяти двух ее родственников – братья и сестры Аннапурны унаследовали от родителей целеустремленность и плодовитость. Ей было дело только до Мони Рирдон-Пиллертон, которая однажды вечером, за ванильным латте с обезжиренным молоком в самой модной кофейне деревни, перевела бессвязный разговор о больных зубах своего старшего на воспоминания о дремлющем таланте Аннапурны – переносить себя и других в эпизод любой книги по их выбору.
– Мони, я больше этим не занимаюсь.
Реплика была встречена полным недоверия взглядом.
– Но… но… но почему? – спросила Мони Рирдон-Пиллертон, решительно не понимавшая, как можно не использовать этот дар каждый день, особенно если у тебя есть маленькие дети, которые то и дело ссорятся и требуют материнского внимания, отчего нестерпимо хочется нырнуть с Алисой в кроличью нору или прогуляться с гаммельнским Крысоловом.
Мони, однако, не собиралась говорить Аннапурне ничего подобного о своих детях. Вместо этого она напомнила старой подруге – довольно высокопарно, надо признать, – об ответственности за употребление данных Богом талантов на благо человечества.
Тем не менее Аннапурна твердо стояла на своем. Как мы знаем, дар принес ей много страданий, внушив уверенность, что по пятам за истинной любовью всегда следует счастливый конец (надо признать, что она никогда не любила «Ромео и Джульетту», упуская шанс почерпнуть из источника мудрости), и тем самым погрузил в глубины отчаяния.
Мони оставалось только одно. Аннапурну нужно познакомить с детьми, чтобы она в полной мере осознала, как необходим матерям блаженный отдых, – разумеется, не с первыми попавшимися. Аннапурну нужно познакомить с детьми Мони. Два-три часа, проведенные в их обществе, особенно если они как следует проголодаются, пробудят в Аннапурне желание помочь своей старой подруге – хотя бы только ей, – позволив ненадолго сбежать в мечты о… В последнее время Мони буквально переселилась в Монте-Карло, закончив в десятый раз перечитывать «Ребекку». Она сказала Аннапурне, что ей вполне хватит сцены, в которой Максим делает предложение безымянной рассказчице. Честное слово, она больше ни о чем не будет просить, хотя ей также нравится незабываемый момент, когда героиня ставит злобную миссис Дэнверс на место словами: «Теперь миссис де Винтер – это я». Разумеется, это гнусное создание в конце концов подожгло Мандерли – возможно, именно потому, что рассказчица заявила о своих правах, – но Мони знала, что неприятностей не избежать.
Разве Аннапурна могла отказать старой подруге в небольшой передышке от монотонной жизни? Правда, понадобилось провести с детьми Мони больше намеченных двух-трех часов, чтобы прийти к согласию относительно бегства в книги; и все же это случилось – в день, когда у младшего ребенка Мони был такой жестокий приступ рвоты, что Аннапурне невольно пришел на ум «Изгоняющий дьявола». После этого Аннапурна стала рассматривать свой дар как способ вытащить подругу – хотя бы на час-другой – из романа ужасов, в котором она оказалась, а не способ поместить ее в другую книгу.
Вот так Аннапурна начала подыскивать место для мастерской – за неимением лучшего слова. Конечно, ей полагалось быть внутри библиотеки. Аннапурна находилась там все время, но только днем, отправив детей в школу, Мони могла на время сбросить цепи, которые приковывали ее к домашнему очагу.
Особых требований к мастерской не было, не считая уединенного местоположения и пространства для небольшой кушетки, где мог прикорнуть литературный путешественник. Еще был нужен временной якорь, привязывающий странника к реальному миру, – в прошлой жизни, например, юная Дженет Шор сжимала во время своих странствий собачий поводок и брала за руку друзей, когда развлекала их. Она решила, что вполне подойдет причальный трос, который легко стащить на яхтенной стоянке. Нужно только привязать его к дверной ручке подходящей комнаты, и, когда она откроет дверь после окончания экскурсии Мони, подруга словно очнется от приятного, освежающего сна. Конечно, ей придется вытерпеть беспардонный, довольно грубый рывок привязанного к запястью троса, но неприятностей было не избежать. Если бы она смогла быть рядом с Мони во время визита в Монте-Карло или Мандерли – право, пусть сама выбирает: Аннапурна не размышляла на эту тему, разве что гадала, почему Максим де Винтер столько времени тянул с нелицеприятной правдой о Ребекке, мучая вторую жену, – можно было бы просто взять подругу за руку. Но Аннапурна должна была заботиться о нуждах покровительниц библиотеки, и, к несчастью, Мони собралась путешествовать именно в день Книжного утренника Дам в красных шляпах, обычно перетекавшего в Книжный вечер Дам в красных шляпах, если угощение было сносным, а литературная дискуссия – жаркой.
С учетом всего сказанного, подходила только кладовка, укрытая от любопытных глаз других покровительниц: достаточно места для кушетки, есть дверная ручка. Поскольку в ней хранились немалые ценности, а именно запас бумаги для платного копировального автомата, кладовка запиралась на замок, что было еще одним бесспорным преимуществом.
И уже на следующее утро, получив сухое согласие Аннапурны, вскоре после того, как отпрыск Пиллертона выдал впечатляющий приступ рвоты, Мони явилась в библиотеку. По такому особому случаю она оделась в стиле тридцатых годов, – по ее мнению, действие романа происходило между двумя мировыми войнами. Ей удалось подобрать наряд в духе той эпохи, посетив местную лавку подержанных вещей. Похоже, ее ничуть не беспокоило, что она похожа на гибрид королевы Елизаветы, королевы-матери (если смотреть на шляпу и туфли), и Бонни из печально известного дуэта Бонни и Клайд (если перевести взгляд на юбку, пояс и свитер). Мони довольно громко заявила, что готова, очень взволнована и «ужасно ждала этого момента с тех пор, как ты вернулась в Лэнгли», так что Аннапурна шикнула на нее. Меньше всего ей хотелось возвращаться в дни юности, когда обнаружилась приземленность литературных пристрастий ее ровесников. Узнать, что они стали взрослыми, а их вкусы ничуть не изменились?.. Аннапурна считала, что жизнь и без того не сахар.
Она проштамповала три книги для местной жительницы, ответила на четыре вопроса мужчины, который хотел воспользоваться библиотечным вайфаем, но умел только включать компьютер. Освободившись, она окинула взглядом библиотеку, чтобы убедиться, что за ней и Мони Рирдон-Пиллертон никто не наблюдает. Горизонт был чист. Она поспешно затолкала Мони за стойку и провела через кабинет библиотекаря в кладовку, которую заранее подготовила.
Раскладушка, купленная на сайте электронных объявлений, послужит стартовой площадкой. Аннапурна положила на нее тонкий матрас и накрыла лоскутным одеялом, которое купила у дамы, собиравшей деньги на вечно голодных бродячих кошек. Свеча, аккуратно накрытая стеклянным колпаком, создавала нужное настроение. Свернутый причальный трос, с помощью которого Аннапурна собиралась удерживать Мони, лежал в ногах раскладушки.
Мони принесла с собой «Ребекку», помня, что это необходимо. Она призналась, что страшно взволнована и «вот-вот описается». Придя в замешательство, Аннапурна предложила подруге воспользоваться туалетом. «Я так, фигурально, – со смешком сказала Мони. – Надеюсь, Дженет, я еще не страдаю недержанием». Назвав Аннапурну прежним именем, она вздрогнула и поспешно извинилась, мол, все дело в волнении. Ей не терпится поскорее увидеть своими глазами, как Максим де Винтер делает предложение своей юной, косноязычной, но готовой вспыхнуть от смущения невесте.
– Так ты определилась? – спросила Аннапурна. – А как же сцена с миссис Дэнверс?
– Может быть, потом, – ответила Мони, что, конечно, должно было насторожить Аннапурну, но в этот миг затрезвонил колокольчик на стойке.
– Подожди немного, – сказала Аннапурна подруге.
– Черт! Но у меня так мало времени!
Аннапурна хотела было сказать ей, что сцена, вообще-то, довольно короткая: рассказчица врывается к Максиму, когда он бреется, сбивчиво и мучительно прощается с ним, затем они завтракают на террасе и он внезапно предлагает ей руку и сердце за тостами с джемом, – честно говоря, не самое незабываемое предложение. Насколько Аннапурна могла припомнить… Кажется, он называл ее глупышкой? Может, и нет. Но о любви точно не говорил. Бог ты мой, даже высокомерный мистер Дарси сумел вставить словечко о любви, осыпая оскорблениями родственников Элизабет Беннет! Но… не важно. Мони получит свою сцену в Монте-Карло, во время которой жизнь рассказчицы перевернулась вверх дном, и сможет помечтать о том, каково быть женой мрачного, задумчивого, бесконечно несчастного, но в то же время неприлично богатого Максима де Винтера.