Потом она слышала звук. Она слышала его каждую ночь. Легкий стук, словно за стеной бился зверек. Так ей казалось. Вспоминался случай из детства: однажды в погреб попал опоссум. Несколько недель все слышали шорох, но опоссума нашли, лишь когда от стен пошел запах.
«Это не маленькие, – твердила она себе. – Это не они».
Потом раздавался всхлип, и она пугалась. Ведь это всхлипывала она, от страха.
«Не боюсь. Не боюсь. Не боюсь».
Началось все четыре месяца назад, в день, когда Пенни впервые попала в Кэньон-Армс. Шоколадные и розовые фасады, высокие арочные окна, стеклянные двери, мощенный плиткой дворик в объятиях эвкалиптов, олив, перечных деревьев и миниатюрных финиковых пальм – не жилье, а мечта.
«Так и должно быть в Голливуде», – подумала Пенни. Таким она представляла Голливуд с самого детства – образ, смонтированный из снимков в киножурналах. Кей Френсис[34] носит парчу с серебряными нитями, Кларк Гейбл ездит на своем «дюзенберге» по бульвару Сансет, все красивы, и все возможно.
Наверное, этот мир когда-то существовал, но Пенни, приехавшая сюда на автобусе «грейхаунд» шесть лет назад, обнаружила, что он давно сгинул. Его поглотил шумный и красочный Голливуд 1953 года с покатыми крышами мотелей, ослепительными витринами бургерных и ресторанов для автомобилистов, густым смогом, от которого у Пенни ночами саднило горло. Порой она едва могла дышать.
Но здесь, в тихом дворике посреди Бичвуд-каньона, старый Голливуд не только сохранился, но и процветал. Пахло абрикосами, из каньонов доносились приглушенные звуки. Ни гула клаксонов, ни скрипа тормозов. Лишь далекое «динь-динь» колокольчиков в чьем-то окне. На пороге здешнего бунгало нетрудно было представить Норму Ширер[35] в пеньюаре, с шейкером в руках.
– Здесь чудесно! – прошептала Пенни, стуча каблучками по мексиканской плитке. – Я сниму бунгало.
– Вот и отлично, – сказала миссис Сталь, хозяйка.
Спрятав банковский чек Пенни в отвисший карман атласного халата, она вручила ей тяжелую связку ключей.
От влажного, насыщенного пыльцой воздуха сладко болело сердце. Здесь с любой точки виден знак Голливуда, а это что-нибудь да значит.
Это жилье Пенни обнаружила случайно, шагая из «Карнавальной таверны» после трех виски с содовой.
– Каждого из нас предавали, – сочувственно проговорила официантка, захлопывая счетницу. – А по счетам мы как платили, так и платим.
– Меня не предали, – возразила Пенни.
Мистер Д. все-таки позвонил в бар, и старшая официантка вызвала Пенни в душную телефонную будку. Не успела Пенни отцепить юбку от дверных петель, как мистер Д. оглушил ее новостью. Сегодня он не придет. И вообще никогда не придет. Причин множество: плотный рабочий график, высокие требования студии, неудачные переговоры с Союзом кинематографистов… Когда он дошел до жены и шестерых детей, Пенни отодвинула трубку от уха и больше не слушала.
За стеклянными дверями будки виднелась длинная гирлянда мигающих фонариков в витрине бара. Пенни вспомнила о ночнике, который был у нее в детстве: от него по стенам комнаты скакали лошадки.
Благодаря этим фонарикам «Карнавальная таверна» была видна за несколько миль. Вблизи они выглядели занятно. На каждом полустертый клоун – старье, без претензий на гламур. Интересно, давно здесь эти фонарики? Посетители их еще замечают?
Пенни думала о фонариках, слушая мистера Д., в хриплом голосе которого звучали логика, безапелляционность, даже скрытая агрессия. Под конец он заявил, что это безумие должно закончиться и что Пенни, конечно же, с ним согласна. «Ты была вкусной конфеткой, но теперь тебя пора выплюнуть».
Чуть позже Пенни спускалась по крутой рампе, которая начиналась у бара, фонарики раскачивались на ветерке из каньона. Она шла и шла и в итоге набрела на Кэньон-Армс, скрытый за живыми изгородями, разросшимися настолько, что хоть прячься в них. От сильного запаха жасмина Пенни чуть не разрыдалась.
– Вы наверняка актриса, – проговорила миссис Сталь, ведя ее к бунгало номер четыре.
– Да. То есть нет. – Пенни покачала головой.
Она чувствовала себя пьяной. Из-за аромата абрикосов. Нет, из-за сигареты миссис Сталь. Нет, из-за ее помады «Тэнджи» со сладким апельсиновым запахом. У матери Пенни была такая же.
– Ну, наверное, мы все актрисы, – сказала миссис Сталь.
– Я была актрисой, – наконец выдавила Пенни. – Но потом решила найти занятие попрактичнее. Сейчас работаю гримером на киностудии «Рипаблик пикчерс».
Миссис Сталь вскинула тонюсенькие брови:
– Может, вы и мне как-нибудь грим наложите?
Пенни чувствовала: в ее жизни начинается новый этап.
Хватит ютиться в цементных коробках Западного Голливуда вместе с разношерстными старлетками. Хватит с нее вилл «Клевер» и «Солнечная». Хватит запахов кольдкрема, вчерашнего пота, талька между ног.
Пенни не знала, по карману ли ей отдельное жилье, но миссис Сталь брала низкую квартирную плату. Удивительно низкую. Даже если Пенни не удержится в гримершах, у нее есть неприкосновенный запас, довольно приличный, благодаря шести месяцам с мистером Д., киношной шишкой, в чьем кабинете стоял пыхтящий и скрипящий диван. Даже если мистер Д. говорил серьезно и их роману конец, у Пенни остался его последний чек. Похоже, он собирался ее отшить, ведь тот чек был самым большим и предназначался для получения наличных.
У Кэньон-Армс имелись и другие преимущества. Бунгало номер четыре, как и все остальные, сдавалось с мебелью. В гостиной с желто-зелеными стенами стоял черно-белый диван, выгоревший на солнце; кухня оказалась кипенно-белой, обои на ней – белыми, с вишенками. У Пенни это было первое съемное жилье без ржавых пятен в ванне и вездесущих шариков нафталина.
Еще в бунгало имелись встроенные полки, на которых стояли романы со сморщенными обложками. Пенни любила читать, особенно бестселлеры Ллойда Дугласа[36] или Френсис Паркинсон Кейс[37]. Однако все книги из бунгало номер четыре были изданы не меньше двадцати лет назад и буквально источали лоск и благородство. На обложках таких книг людей не изображают.
Пенни пообещала себе: пока живет в Кэньон-Армс, она прочтет все, даже книги, обернутые коричневой бумагой, которые стояли во втором ряду. С них Пенни и начала. Она засиживалась с ними допоздна, угощаясь розовым джином, приготовленным из грейпфрутовой цедры и джина «Гилбис», бутылку которого нашла в буфете. От этих книг ей снились престранные сны.
– Она кого-то поймала.
Пенни развернулась на каблуках, да так, что едва не споткнулась о плитку во дворе, огляделась по сторонам, но никого не увидела – только открытое окно, из которого, как из драконьей пасти, клубился дым.
– Наконец-то она кого-то поймала, – снова проговорил голос.
– Кто здесь? – спросила Пенни, всматриваясь в окно.
Из окна соседнего бунгало, номер три, выглянул старик в бархатной домашней куртке, которая выцвела и стала розовой.
– Поймала она милашку, – добавил старик и, улыбаясь, обнажил серые зубы. – Тебе нравится в четвертом бунгало?
– Да, очень, – ответила Пенни и услышала шорох за спиной у старика. – Для меня это идеальный вариант.
– Конечно. – Старик медленно кивнул. – Нисколько не сомневаюсь.
За его спиной опять послышался шорох. У старика есть сосед? Домашнее животное? В темноте не поймешь. Когда шорох раздался снова, Пенни почудилось, что это шиканье – «тш-ш-ш!».
– Мне пора, – заявила Пенни и отступила на шаг, едва не споткнувшись.
– Ладно, в следующий раз, – сказал старик и затянулся.
Ночью Пенни проснулась. Во рту пересохло от джина, выпитого в два часа. Ей приснилось, что она лежит на досмотровом столе и доктор с огромным лобным зеркалом склоняется над ней так низко, что Пенни чувствует фиалковый запах его дыхания. Казалось, осветитель в центре зеркала кружится и гипнотизирует ее. Пенни видела блики, даже когда снова закрыла глаза.
Следующим утром старик из бунгало номер три вновь сидел у самого окна и следил за происходящим во дворе.
После джина ночью и двух сигарет утром Пенни соображала плохо. «Болит голова, не хотит работать» – говорила про такое состояние мама. Поэтому, увидев старика, Пенни остановилась и спросила напрямую:
– Что вы вчера имели в виду? Когда сказали: «Она кого-то поймала».
Старик беззвучно засмеялся – только плечи затряслись.
– Миссис Сталь поймала тебя, поймала! Слышала стишок: «„Ты ко мне заглянешь в гости?“ – Муху спрашивал Паук»[38].
Старик подался вперед, и под затертым бархатным рукавом Пенни разглядела полосатую ткань пижамной куртки. Розоватая кожа казалась влажной.
– Я не наивная идиотка, если вы об этом. Здесь хорошее съемное жилье. А я знаю, что такое хорошее съемное жилье.
– Не сомневаюсь, дорогуша, не сомневаюсь. Не пропустишь со мной стаканчик? Заходи, я расскажу тебе об этом месте. И о бунгало номер четыре.
В бунгало было темно, за спиной у старика что-то блестело. Может, бутылка?
– Каждый чем-нибудь утешается, – загадочно проговорил старик и подмигнул Пенни.
– Послушайте, мистер…
– Флэнт. Мистер Флэнт. Открывай дверь, мисс, и заходи. Я тебя не обижу.
И старик махнул бледно-розовой рукой, с таинственным видом показывая на свои колени.
Пенни почудилось, что в темноте, за сутулыми плечами мистера Флэнта, что-то движется. В бунгало играла тихая музыка – кажется, старая песня о том, что мир нужно поджечь.
Мистер Флэнт мурлыкал в такт музыке. От возраста и малоподвижности его тело сделалось дряблым, но бледные глаза пронзали насквозь.
От ветерка входная дверь открылась, скрипя, на пару дюймов, и Пенни утонула в запахах табака и лавровишневой воды.
– Даже не знаю, – проговорила Пенни, уже делая шаг к двери.