– Но у нас нет скабрезных материалов…
– Вам известны такие немецкие качества, как дотошность, кропотливость, упорство? Почему же вы решили, что я удовлетворюсь вашими уверениями?
– В таком случае предлагаю вам…
– Отлично. Именно это мне и нужно. Час в хранилище редких книг, ни минутой больше. Прошу не тревожить меня в течение этого часа. Если угодно, я надену белые перчатки. Я должен в спокойной обстановке провести определенные изыскания и сообщить начальству, что либо интересующих нас материалов здесь нет, как вы утверждаете, либо они есть, такие-то и такие-то. Вам понятно?
– Признаться, среди наших сокровищ есть первое издание «Жюстины» де Сада. Тысяча семьсот девяносто первый год.
– Книги расставлены по годам?
– Разумеется.
– Если так, начну с «Жюстины».
– Но я вас умоляю…
– Успокойтесь, я ничего не перепутаю, только посмотрю и верну на место. А пока я работаю, составьте документ о том, что вы оказали мне всемерное содействие. Я его подпишу, и, поверьте, он вас избавит от многих неприятностей.
– Вы очень добры, месье.
И вот наконец Бэзил остался наедине с преподобным Макберни.
«Ох, и долгий же путь я проделал ради встречи с тобой, скотина шотландская! Ну-ка, давай посмотрим, что за секреты ты прячешь в загашнике».
Рукопись Макберни, на листах формата тринадцать на шестнадцать дюймов, хранилась в украшенной лентами ветхой папке, на которой вычурным почерком был выведено: «Путь к Иисусу». Бэзил обнаружил ее почти сразу, в секции с пометкой «1789». Он аккуратно перенес находку на стол, где она явила взору свои сокровища. Исписанные круглым почерком служителя Господа страницы изобиловали завитками и петлями. Коричневые чернила успели поблекнуть, но письмена, выведенные по каллиграфической моде восемнадцатого века, читались легко, свидетельствуя об умелости и ловкости своего создателя, у которого каждая буква становилась самостоятельной композицией; более того, он наклонял перо, утолщая или утончая штрихи, выстраивая из них живописные каскады. Восхищали даже знаки пунктуации, безошибочно расставленные запятые и (более многочисленные) полуточия: все точки сделаны с одинаковым нажимом, изгиб и длина запятых неизменны. Истовой любовью к Всевышнему – вот чем дышали эти искусно выведенные строки. Все существительные начинаются с прописных; «S» и «F» так похожи, что их различит лишь почерковед; повсюду нулевая редукция с апострофами, словно автор хотел облегчить себе работу; там и сям «ye» вместо «the» – распространенная в ту эпоху замена. Не слова, а придворные франты в напудренных париках, пышных крахмальных воротниках, шелковых чулках и бальных туфлях, выписывающие пируэты на странице.
К восхищению, однако, примешивалось чувство гадливости. Сливочная глянцевая бумага была запятнана не то вином, не то чаем – или чем там еще утоляли жажду духовные особы в восемнадцатом столетии? Попадались кривые строчки и даже неряшливо исписанные страницы, будто временами на автора находило затмение – а может, пьяный угар, ведь Макберни, как известно, на склоне лет не сделался трезвенником.
Еще болезненнее выглядели рисунки. Как утверждала посвященная «Пути к Иисусу» статья в «Сокровищах Кембриджской библиотеки», преподобного временами охватывал иллюстраторский зуд. Нет-нет, он не рисовал вагины, голых мальчиков, блудниц, задравших юбки, или грешащих с коровами пейзан. Свою похоть Макберни выражал не столь откровенно. Но этот тип явно запал на Иисуса. Он никак не мог угомониться, разрисовав половину страниц. На нижнем поле – гирлянда крестов, справа и слева – косяки ангелов, вместо колонтитула – длань Господня, тянущаяся к руке Адама: неуклюжее повторение знаменитой римской фрески. Иногда появлялся сам дьявол, рогатый и двусмысленный, изображенный скупыми штрихами, без упора на коварство и зломыслие Люцифера. Поневоле заподозришь, что это последнее служение Господу было преподобному не в радость, а в тягость.
Памятуя о том, что здание библиотеки в любой момент может превратиться в смертельную западню, Бэзил приступил к делу. Снял с левой лодыжки «Ригу-Минокс», убедился, что люстра дает достаточно света. Лампа-вспышка не требовалась: технической службе удалось создать чрезвычайно чувствительную фотопленку шириной 21,5 миллиметра, но при съемке аппарат должен был некоторое время находиться в полной неподвижности. Фокусное расстояние объектива заранее установили на пятнадцать сантиметров – не нужно возиться с колесиками настройки. И вообще, надо просто верить, что заботливое начальство снабдило тебя лучшей в мире шпионской фотокамерой.
Сфотографировать предстояло семь страниц – вторую, пятую, шестую, девятую, десятую, тринадцатую и пятнадцатую. Шифровальщик заверил Бэзила, что именно на них можно найти ключевые слова, основанные на коде, который удалось добыть.
Бэзилу и впрямь пригодилась «Жюстина» де Сада заодно с первым изданием вольтеровской «Орлеанской девственницы» и роскошно иллюстрированным «Декамероном» Боккаччо – пять томов, Париж, 1757 год. Ах, литература, как же много от тебя пользы!
Сложенные в стопку, книги послужили подставкой для продолговатого «Минокса». Внизу Бэзил поместил манускрипт, раскрытый на нужной странице.
Щелк. Следующая. Щелк. Следующая. На все ушло считаные минуты – не слишком ли просто и легко? Что, если внизу ждет расстрельная команда и эсэсовцы посмеиваются, обсуждая, как ловко заманили в ловушку наивного врага?
Но нет – когда Бэзил аккуратно вернул на свои места литературные памятники, прилепил к ноге фотоаппарат и прошел в фойе, там не было солдат. Один лишь изнервничавшийся Клод де Марк дожидался его с затравленной улыбкой жертвы беззакония и произвола.
– Monsieur le directeur[69], я закончил. Извольте убедиться: все там же, где было час назад. Ничто не перепутано, ничто не пропало. Проверьте, я не обижусь.
Директор спустился в подвал и через несколько минут вернулся.
– Полный порядок, – сказал он.
– Я взял на заметку де Сада. Кроме него, пожалуй, ничего интересного для наших исследований здесь нет. Впрочем, наверняка это издание – не такая уж и редкость, и можно найти экземпляр, если знать, где искать.
– Могу порекомендовать одного букиниста, – предложил le directeur. – Он как раз специализируется… э-э-э… на интересующей вас теме.
– Пока не нужно, но в будущем – как знать.
– Моя секретарша приготовила документ – на немецком и на французском.
Бэзил убедился, что написано в точности так, как он сформулировал, и оставил на бумаге пышную фальшивую подпись.
– Теперь вы знаете, месье, что сотрудничество с нами – дело легкое и выгодное. Надеюсь, благодаря вам об этом узнают и ваши соотечественники.
К четырем часам дня Махт вернулся в штаб. Последние три квартала он был вынужден пройти пешком – транспорт стал намертво. Но в банкетном зале гостиницы восстановился относительный порядок.
– Теперь нам известно, что на нем костюм в полоску, – доложил Абель. – Я вернул на посты всех наблюдателей, велел им удвоить бдительность. Вокруг пробки расставил машины – в случае обнаружения агента наши люди быстро доберутся до места.
– Отлично, отлично, – похвалил Махт. – А что этот кретин?
Конечно же он имел в виду Боха.
– Хотел взять заложников и ежечасно расстреливать по одному. Я его убедил, что это не слишком разумно, – парень явно действует на свой страх и риск, к любому социальному давлению он невосприимчив. Сейчас Черный Голубь названивает по прямой линии в парижский штаб СС: наверняка хвалится своей великолепной работой. Люди-то у него нормальные, только сам он – клоун. Причем опасный. Может в Россию всех нас загнать. В смысле – всех вас, хе-хе. Кроме меня.
– Вальтер, что я слышу? А как же офицерская честь? Нет-нет, она не позволит тебе расстаться с нами.
– Хочешь пари, Диди?
– Я с тобой согласен: это отвлекающий трюк. Тот, кого мы ищем, обтяпывает свои делишки где-то поблизости. Считаю также, что он сюда прибыл не с целью убийства, диверсии, кражи или чего-нибудь зрелищного. По правде говоря, я понятия не имею, что у него за цель. Думаю, нужно удвоить количество наших людей на всех вокзалах – в ближайшие часы шансы поймать его максимальны.
– Займусь, – кивнул Абель.
Тут появился Бох, поманил Махта, и они вышли в коридор, чтобы поговорить с глазу на глаз.
– Герр гауптман, хочу вас предупредить со всей откровенностью: агент должен быть обезврежен во что бы то ни стало. Я уже доложил наверх, что моими советами вы пренебрегаете, предпочитая выполнять служебные обязанности в более удобном для вас темпе. Штаб СС недоволен. Рейхсфюрер Гиммлер лично заинтересовался ходом операции. Если не обеспечите желаемый результат, вся контрразведывательная деятельность в Париже перейдет в ведение СС, а ваша дальнейшая служба, возможно, будет проходить в обстановке менее комфортной и уж точно более героической. Все это я говорю с единственной целью: прояснить для вас ситуацию. Ни в коем случае не сочтите мои слова угрозой, герр гауптман.
– Благодарю за свежие новости, герр гауптштурмфюрер. Я приму их к сведению и…
Тут в коридор выскочил Абель. На его лице, обычно расслабленно-равнодушном, была написана тревога.
– Герр гауптман, простите, что вмешиваюсь: у нас кое-что интересное.
– Что?
– У унтершарфюрера Ганца есть среди местных информаторов полицейский из охраны Библиотеки Мазарини. Это на набережной де Конти, рукой подать отсюда.
– Да, большой комплекс с видом на реку. С куполом… Нет, с куполом, кажется, главное здание, Институт Франции.
– Вы правы, герр гауптманн. Так вот, этот информатор сообщил, что около трех часов, меньше чем через двадцать минут после взрыва…
– Судя по тому, что я слышал, здесь больше подходит слово «пожар», – перебил Махт.
– Да, капитан. Так вот, в библиотеку пришел какой-то высокопоставленный немец и настоял на встрече с директором. Потребовал доступа в хранилище редких книг. И теперь персонал вовсю обсуждает этот визит, очень уж властно вел себя посетитель – такой уверенный, лощеный, харизматичный.