ущими факторами.
Засухи, оттеснившие людей на юг в сторону Египта, также ослабляли государства Юго-Восточного Средиземноморья, сделав их гораздо более уязвимыми для нападений. Этот кризис означал конец мира бронзового века, создав условия для последующего возрождения. Процесс обретения нового порядка, вероятно, занял столько же времени, сколько и крах старого – с XIII по X век до нашей эры. Однако нет никаких сомнений, что этот период ознаменовал собой разрыв в обычаях и технологиях.
Поздний бронзовый век стал пиком геополитической сложности в древности. Для восстановления такого уровня региональной интеграции потребуется еще тысяча лет. Пик египетского Среднего царства дал новое определение могущественной водной державы. Катастрофа, положившая конец этому периоду, по всей видимости, была вызвана кризисом переселения, спровоцированным переменами в климате. Здесь содержалась ключевая идея, на которую не обратили внимания большинство последующих водных гегемонов: стабильность государства в отношениях между водой и обществом зависит не только от его умения использовать собственные ресурсы; это в равной степени функция всех остальных участников системы, которым удается делать то же самое.
Глава 4. Символ веры
Истории древности раскрывают глубокие диалектические связи между водой и обществом, которые формировали социальную организацию, государство и даже первые формы международных отношений. Однако распределение воды влияло не только на формальные институты, но и на более личные абстрактные представления и верования. Верования важны для этого повествования, поскольку они переживают инфраструктуру и изменившиеся институты. Они становятся самыми базовыми строительными блоками общественного договора. Философские и теологические представления важны для истории воды, потому что объясняют происходящее и дают инструкции к действию. Легко увидеть, как вода соотносится с такими верованиями в контексте натуралистического пантеизма, когда явления окружающей среды оказываются проявлениями или воплощениями божественного. Впрочем, сегодня подавляющее большинство людей в мире руководствуются гораздо более абстрактными системами верований, поэтому справедливо задаться вопросом, какое отношение они могут иметь к воде. Ответ снова следует искать в древности, и в этом отношении показательными примерами являются Китай и Южный Левант.
Китайская классическая традиция первого тысячелетия до нашей эры развивалась вместе с водным ландшафтом. С VIII по III век – во времена династии Восточная Чжоу – Китай был расколотой рыхлой федерацией локальных государств, часто воюющих друг с другом. В течение первых трех столетий, в так называемый период Вёсен и Осеней, за власть боролось множество местных властителей, соперничая в военной стратегии, методах защиты и дипломатии.
Именно в этот период возникла доктрина Небесного мандата – представление о том, что Небо обеспечивает правителя властью. Чаще всего Небеса говорят о стихийных бедствиях. В стране, сердцем которой была разрушительная Хуанхэ, это представление неизбежно связывало власть с водой. Однако такие верования превратились в абстракции более высокого порядка.
В тексте «Гуань-цзы» VII века до нашей эры князь Хуань-гун, правивший на Шаньдунском полуострове, спросил философа Гуань Чжуна, где следует разместить столицу. В ответ философ заявил, что из всех природных бедствий, от которых нужно защищать город, самыми страшными являются наводнения, и поэтому именно они и должны определять местонахождение столицы. По его словам, реки являются физической угрозой. Физические угрозы приводят к социальной нестабильности. Социальная нестабильность ставит под угрозу власть. Князь не мог позволить себе такой риск. Разрушительные наводнения, происходившие в бассейне Хуанхэ в среднем раз в четыре года, представляли опасность для Небесного мандата. Конечно, легитимность династии зависела не только от ее способности управлять рекой – отдельные прорывы не обязательно приводили к катастрофическим последствиям, – однако неконтролируемые неудачи подрывали правление.
Гуань Чжун пошел дальше. Помимо необходимых дамб и каналов он рекомендовал князю по-другому организовать государство. Он предложил создать в провинциях аппарат из инженеров, руководителей, рабочих, которые должны обслуживать дамбы, проверять и ремонтировать заграждения и каналы, в целом контролировать, чтобы население следило за гидротехническими сооружениями. Это уже не просто ведомственная реакция. Это концептуальный скачок: окружающая среда требовала иного подхода к проектированию государства.
Такой концептуальный скачок не означал, что условия окружающей среды однозначно определяют философию государства. Но он означал, что любая такая философия повлечет за собой определенный подход к управлению водными ресурсами. В VI и V веках до нашей эры в Китае происходили сильные интеллектуальные брожения. В то время возникли даосизм и конфуцианство – две основные системы, сформировавшие китайскую философию. Часто представляют, что эти школы конфликтуют: конфуцианство – формальная консервативная система, направленная на общественные дела; даосизм – индивидуальная созерцательная практика поиска баланса с природой. Эти философские рамки перешли в принципиально разные интерпретации отношений между государством и водой. В даосской традиции подчеркивалось, что необходимо приспосабливаться к реке, размещать дамбы подальше и оставлять достаточно места для расширения при наводнении. Напротив, конфуцианская традиция больше сосредотачивалась на мощных заграждениях, которые могли ограничивать и контролировать реку, гарантируя управление ею.
На деле оба философских подхода имели весьма реальные политические последствия для государства. Даосский подход снижал риск катастрофических наводнений, но создавал немало социальных проблем. Разливы между широко расположенными ограждениями неизбежно создают плодородную аллювиальную равнину, которая затем привлекает земледельцев. Поэтому, чтобы избежать катастрофы, требуется политика переселения и серьезный социальный контроль.
Конфуцианцы полагали, что ограничение реки все более высокими дамбами приведет к тому, что река будет протекать по одному месту, размывая и углубляя русло. Однако в случае катастрофических прорывов ущерб населению, доверившемуся прочным дамбам, мог оказаться просто невообразимым, что создало бы существенный риск для легитимности центральной власти. Таким образом, эти концептуальные рамки подразумевали различные отношения между людьми, государством и территорией.
В случае Хуанхэ превалировала конфуцианская точка зрения. Начиная с V века до нашей эры сельское хозяйство в средней части Желтой реки развивалось, и по мере увеличения масштабов ирригации и земледелия требовалось все больше искусственных дамб, чтобы удерживать все более илистую реку. Это было похоже на фаустовскую сделку. Если дамбы выдерживают наводнения, то вода будет размывать дно, углубляя канал. Это увеличит мощь реки и повысит вероятность прорыва в будущем. Но если река прорывает дамбы, то ее скорость падает по мере расширения, а грязь и наносы оседают ниже по течению, подняв русло и опять же увеличивая риск катастрофы, с которой государству придется столкнуться в будущем. Выхода не было: река и государство оказывались связаны друг с другом.
Выбор системы управления водой и философские взгляды зависели друг от друга гораздо больше, чем предполагают описанные риски. В IV веке царство Цинь, находившееся на западной окраине системы Чжоу, добилось полной централизации, введя для всего населения прямое налогообложение и воинскую повинность и превратившись в мощную военную машину. Армию царства требовалось кормить, а единственный способ сделать это – бороться с полноводными китайскими реками. Решительный подход Цинь к управлению государством воплотился в некоторых из первых великих ирригационных проектов Китая.
Цинь покорило царства Ба и Шу, забравшись в бассейн Янцзы, чтобы завладеть плодородной долиной Чэнду. Там в 256 году до нашей эры чиновник Ли Бин построил огромную ирригационную систему Дуцзянъянь. Система, которая работает до сих пор, орошает 670 тысяч гектаров земли. Аналогично действовал канал Чжэнго, описанный историком Сыма Цянем. Канал проходил у подножия гор Бэйшань во впадине Гуаньчжун, сердце цинского государства, и увеличил площадь территории, пригодной для сельского хозяйства, примерно до 400 тысяч гектаров.
Производство стало настолько обильным, что запасы проса у государства исчерпались только в последующий период Западной Хань. Продуктивность этих земель повысила мощь Цин, дав достаточно излишков, чтобы содержать огромную армию и в итоге объединить «все под небом». Включение воды в административную философию государства превратило ее в инструмент государственного под-хода.
То, как люди решают управлять своей водной средой, тесно связано с их пониманием собственного общественного договора. Конфуцианский подход к управлению государством стимулировал вмешательство государства в водные ресурсы, и это вкупе с централизацией, в свою очередь, способствовало объединению Китая. Может показаться, что это подразумевает, что наиболее очевидная философия, возникающая в сложных водных условиях, должна поощрять централизацию. Однако на другой стороне планеты водный опыт Южного Леванта способствовал развитию совершенно иного набора верований.
Амарнский архив – переписка XIV века до нашей эры между фараоном и правителями государств Восточного Средиземноморья, в частности Ханаана, – показывает глубокие культурные различия между ними. В Египте фараон черпал силу из божественного, управляя рекой и ее разливами. Он был воплощением бога и, как и все боги, требовал жертв и приношений. Напротив, ханаанеи, похоже, верили во взаимную пользу. Они, возможно, соглашались платить дань владетелю, но ожидали чего-то взамен. Некоторые письма заставляют предположить, что у ханаанских правителей было впечатление: фараон придет им на помощь, поскольку они платят дань. Эта культурная особенность, призывавшая к взаимозависимости и взаимопомощи, отражала наследие гораздо более суровых условий Ханаана. Ограниченность ресурсов может привести к конфликту, но гораздо чаще они стимулируют кооперативное поведение.