«Чёрт знает что, а не проблемы, – мрачно подумала Лиза. – Мне бы такие».
– Тебе, наверно, вся эта фигня неинтересна? – спросила Ася. – У тебя что-то случилось? Хочешь, я закажу вина? Я оплачу.
– Не люблю одалживаться, – сказала Лиза.
– Мне надоел твой выпендрёж в духе худших героинь Шарлотты Бронте. «Жратвы чужой не надобно, хоть нет, зато своя»!
– Это Башлачёв, – сказала Лиза, – а не Шарлотта Бронте.
– Нам, хазарам, один хрен.
– А какие героини у неё худшие? Я, как невежественный филолог, что-то не понимаю…
– Главные. Они все страшные и чокнутые. Мне больше нравилась Берта Мейсон: она хотя и чокнутая тоже, но в правильную сторону: подожгла дом своего садиста-мужа 17.
Официантка принесла бутылку «Merlot», и Лиза стала рассказывать о том, что случилось, – точнее, о том, что случалось вот уже который месяц подряд, тщательно избегая слова «деньги». Не упомянула и о том, что в местный университет она подать документы на соискание не сможет: соискание теперь везде платное, да, вдобавок, на кафедре русской литературы нет профессоров, а писать для зарубежной кафедры она не имеет права, поскольку заканчивала русский филфак. В общем, научная карьера Лизы снова откладывалась на неопределённый срок.
– Поехали ночевать ко мне, – сказала Ася. – Похоже, твой придурок, будучи полным эгоистом, не станет искать тебя с ментами, а просто напьётся и уснёт. Он уверен, что ты от него зависишь и ещё долго никуда не денешься, так что первые три дня тебя не побеспокоит.
– А потом начнёт искать. Ведь это он от меня зависит.
– Это уже его проблемы. Почему не пошлёшь? Квартирный вопрос или юдофилия?
– Обожаю одесскую бесцеремонность, – ответила Лиза, ненадолго забыв, что пьёт за чужой счёт.
– Правду говорить легко и приятно. Это сказал Иешуа га-Ноцри Христос.
– У меня много причин, – сказала Лиза.
– У всех много причин. Христос тоже не ради любви единой потащился на крест. Он много чего хотел от этой жизни и от этой казни.
Ася, как писала Марь Иванна Арбатова, вообще о многом годилась порассуждать, – о Христе, дьяволе, коррупции, скрытом влиянии группы «Coil» на гей-культуру, архивах КГБ и мужиках, и это, как писал её муж, было ещё не всё.
– Он придурок, – заключила Ася, имея в виду не Христа. – Давай я тебя познакомлю с Марком. Правда, он сейчас в Вильнюсе. Но скоро явится. Правда, он ещё долго не отстанет от меня. Но мне ради тебя Марка не жалко.
– Я тебя умоляю, – устало сказала Лиза. Облака в небе приобретали романтичный фиолетовый оттенок, и на этом фоне плебейская группа отдыхающих приобретала всё более идиотский вид.
Лиза пришла домой следующим вечером. Прихожая встретила её пустыми бутылками, заполненными «бычками». Из кухни доносился прокуренный голос Ника Валерия Галла, декламирующего стихи:
Я издох. Я забил гвозди ржавые хуем
вдалеке от глобальных идей бытия,
и теперь, если кто-то Исусом рисуем
на холсте облаков, то уж точно не я.
Я исчез. Под водой моя дремлет корона,
и пришли фраера мою карту покрыть,
но душа избежала корысти коррозьи,
и над сердцем не виснут коварства ковры.
Я пролил в ваше море всю чёрную краску,
я надрезал крестом стебли вашей травы,
я пробит длинной дробью, я проклят двукратно,
но плевать в мои стёкла не смеете вы!
– Браво! – заорали на кухне Андрей и кто-то ещё.
– А я всегда знал, что я гений, – хладнокровно провозгласил Ник Валерий.
– А чего книгу не выпустишь? – спросил третий собеседник грубым голосом.
– Ха! Мне тут один бизнесмен знакомый предложил денег на это дать. Только с одним, не устраивающим меня условием. Каким – этого я вам, противные, не скажу.
– Да просто не дал, а ты теперь про него хуйню в оправдание сочиняешь, – возразил Андрей.
– Может, и дал, но не денег, – предположил третий.
– Не верю. Коля бы не стал скрывать.
– Хватит звиздеть, – очнулся от вдохновения Коля Рифатов, – мы не закончили партию. Где мой голубой мизер?
Лиза помнила, что такое мизер в преферансе, но почему голубой – это уже оставалось на гениальной совести Коли Рифатова. Она обречённо пошла мимо кухни, мечтая исчезнуть где-нибудь под водой, но Андрей окликнул её:
– Лизочка! Ты что-то рано вернулась. Говорила, что раньше четверга не приедешь. А денег тебе одолжили?
От этой прелестной импровизации Лизе чуть не стало плохо.
– А должны были одолжить? – спросила она, хотя обычно не допускала тавтологий даже в обыденной речи.
– Нет, ну, бля, вот и пойми этих баб! Я с тобой потом поговорю, а вообще, если ты всё собираешься оставить себе, то на здоровье, только не жалуйся потом, что мне на что-то по фиг!
От этой фразы Лизе стало ещё хуже.
– Зайди сюда, – сказал Андрей. – Это мой тёзка Штацкий, он охранник в учреждении, где Коля работает.
– Оказывается, Коля работает, – задумчиво проговорила Лиза. Ей было уже на всё плевать. Штацкий был грузным малоприятным мужиком, которому на вид было примерно от тридцати до сорока. С такими незапоминающимися лицами людей только так берут в шпионы или бандиты. Его рубашка и брюки выглядели прилично, но не шли ему. Таким людям вообще ничего не идёт, включая саму жизнь. Смерть им тоже не идёт: в виде трупов они ещё более отвратительны. Даже не то что отвратительны – они просто неприятны, во всех отношениях, как сказал бы классик.
– Андрей, ты чего свою бабу не воспитываешь? – спросил Штацкий хриплым басом.
– Меня не надо воспитывать, – раздельно произнесла Лиза. – Я не в старшей группе детского сада.
– Андрей, чего твоя баба лезет в мужские разговоры?
– Да, – философски заметил Коля Рифатов, разминая «беломорину», – в плане баб я скорее мусульманин, чем наоборот.
– Ты меня позвал для того, чтобы я не вмешивалась в ваши разговоры? – обратилась к Андрею Лиза.
– Я тебя хотел предупредить: на нашей кровати спит тётя Вера. Не знаю, почему. Не беспокой её.
Лиза слегка позавидовала железным нервам старухи. Ей не мешала дрыхнуть ни пафосная декламация Галла, ни вопли его слушателей, ни сирена за окном.
– Хорошо, – сказала она и скрылась в комнате тёти Веры. На комоде со старушечьим бельём валялась записка: «Андрюша забери мою пеньсею». Лиза взяла валявшуюся рядом с посланием нетронутую пачку валидола, положила таблетку под язык. Я не то что не реализуюсь, пришло ей в голову, я вообще практически не живу. На фига мне сдалась эта прописка, думала она, зачем весь этот бред? Снять комнату не на что, иначе придётся жить на полторы копейки. Если разведусь, придётся снова прописываться у родителей… только не это. Лучше в рабочем общежитии. Ага, на время плюнуть на амбиции и научиться, скажем, собирать телевизоры. За это здесь платят. Это ничего, что ей в плане техники сорок тысяч медведей на ухо наступили. Это тоже своего рода развитие интеллекта. Он (интеллект) время от времени обязан усваивать что-то новое, иначе башка изнутри зарастёт бурьяном и чертополохом. Примерно как у тёти Веры, чтоб ей…
Не раздеваясь, Лиза прилегла на кровать тёти Веры, пахнущую нафталином, и заснула. Её не разбудила ни декламация очередных декадентских стихов, ни ор про мизера и взятки.
Жизнь – сама сплошная взятка, однажды сказала она мне. Взятка кому-то сверху. Или снизу. Какая разница, сверху или снизу, если кто-то всё время всё отбирает? Уже безразлично, на нижний или верхний этаж доставляется отобранное, и лестница в небо давно перестроена в невидимый лифт, по которому никуда не подняться.
Её разбудила тётя Вера, нависшая над кроватью, как небольших размеров мусорная куча:
– Вставай, вставай, ты чего разлеглась-то тут? Это моя кровать, я здесь умру, а ты к себе иди!
– А вы почему спали в моей? – пробормотала Лиза, протирая глаза. Было полутемно. Дверь полуоткрыта. С улицы веяло запахом горелого мусора.
– Так а я уж не помню, – сказала старуха. – У меня скалирост. Я куда ни пойду, чего ни сделаю – ничего уж не помню. Я на кухню-то пришла, а мне Андрей говорит, мол, Лиза на твоей кровати спит. И всё тут, не подступись, я уж целый час думала, где мне спать-то?
– Господи, – тихо произнесла атеистичная Лиза, поднимаясь с постели, – Господи… за что?!
«За то, что ты в меня не веришь, сучка», – отозвался внутренний голос.
Лиза побрела в ванную, но оказалось, что горячей воды нет.
– Отключили за неуплату, – сообщил Андрей. Издали он казался непозволительно трезвым. – Подойди сюда, – без интонации сказал он. Бывает, что таким тоном отцы и мужья разговаривают перед тем, как дать по морде. Лиза машинально сунула руку в карман, нашаривая складной нож. Такими ножами удобнее не резать, а, не вынимая предварительно лезвия, бить в висок. Лучше не сильно, чтобы просто отрезвить противника, в противном случае посадят за убийство.
– Днём было нормально, – сказал он, – а сейчас невозможно двигаться. Надо было тебе туда идти.
– Куда? – Лиза застыла в темноте. В прозрачной пепельнице на столе догорала недокуренная сигарета.
– Да ящики грузить. Пошёл подработать и, кажется, спину сорвал. Я их неправильно поднимаю.
– Надо напрягать мышцы рук в первую очередь, иначе вся нагрузка пойдёт на позвоночник, – сказала Лиза, тоже без интонации.
– Я что-то такое слышал. Но у меня руки не работали. Я ж несколько лет ничего тяжелее пакета с бутылкой водки не поднимал. Разве что сумки тогда в поезде… Блядь, я срывал уже спину однажды, меня потом в универе от физкультуры на два года освободили. Всё, теперь пиздец. Извини меня. Не думал, что так будет.
Опыт – а не вознесённая на незаслуженный пьедестал дамская интуиция, – подсказывает мне, как суфлёр со стажем, чётко, но для широкой публики неслышно: стоит тебе принять решение об уходе, даже ещё не озвучив его, как мужик с мозгами успевает прочесть решение у тебя на лбу и начинает действовать. Мужик без мозгов, до поры, до времени бесчувственный и самодовольный, оказывается в проигрышной ситуации: твой уход для него – новость, он ни черта не понимает и выглядит, как беспомощный младенец, которого мамаша оставила на произвол мусорного контейнера или детд