омовской администрации (неизвестно, что хуже). Но такие мужики – не наша весовая категория, не наше сословие, проще говоря, – ибо сословия, милостивая государыня, Бог ещё не отменял, а Бог – это не советская власть, у Него всё предрешено и незыблемо.
Мужик, обожающий игры в свободу, которые заменяют ему настоящую свободу, популяризирует сказки о том, что брак нужен только женщине, но сам яростно цепляется за этот брак, боясь лишиться кормушки, а если и бросает бабу, то, как правило, ради кормушки более сытной. Таковой вблизи Андрея не имелось. Посудите сами: Андрей был в чистом виде люмпен-интеллигент. Если бы не жена, страшно бы подумать, до чего бы он дошёл. А какой нормальной бабе такой нужен? Кёнигсберг – не Питер, полный жалостливых интеллектуалок. Бабе простонародной нужен конкретный мужик «с руками», чтоб электричество устанавливал, краны чинил, и без всяких гнилых интеллигентских выкрутасов. Другой бабе нужен мужик с фирмой и машиной или, по меньшей мере, с кандидатской степенью, или, ну, совсем крайний вариант, чтоб умел принимать решения. Были ещё религиозные бабы. Тут Андрей и вовсе был в пролёте, ибо истовые религиозницы, опиоманки Христовы, немедленно заклеймили бы его как искателя недостойных плотских утех в первую очередь, бытовых удобств во вторую, и вообще, если тебе в жизни так не везёт, значит, хреново молишься Богу. Да-да, современное православие всё больше смахивает на кальвинизм. Сочетание традиционного русского юродства и лицемерия с протестантской расчётливостью и отношением к ближним в стиле «это твои проблемы» скоро окончательно опустит авторитет православной церквы до уровня плинтуса, и это ещё мягко сказано.
В глубине души Андрей всё это понимал. Он же был евреем, а евреи в России – это скорее интеллектуальная каста, чем народ. Так что проблемы со здоровьем у него, скорее всего, возникли по неизбывной подсознательной указке папеле Фрейда. Все болезни от Фрейда, миром правит ложь и самовнушение. Я тут начинаю, кажется, читать мораль, как грёбаная Маргарита Наваррская 18. Но у меня есть алиби: смерть автора по методу структуралистов. Меня нет, и кто угодно может придумать какие угодно причины вышеобозначенных поступков. Я не королева и не носитель истины в последней инстанции.
Итак, в ход пошли обещания, плавно перешедшие в клятвы, и даже, как ни странно, признания в любви. Впрочем, что тут странного? Семнадцатилетний парень, отчисленный из ПТУ за неуспеваемость и работающий сборщиком стеклотары или грузчиком в продуктовом магазине, тоже говорит своей жирной тёлке, продающей стиральный порошок в магазине напротив, что любит её: так принято. Тёлка опускает томные глаза и кокетливо виляет хвостом; правда это ли нет, ей, верьте – не верьте, по барабану.
Лизе тут же, как по команде, полезли в голову шедевры народной мудрости, вроде: семья необходима для выживания, характеры в браке притираются друг к другу (а точнее, в браке стирается индивидуальность, ну да ладно), со временем отношения крепнут, а мужик превращается в человека, если правильно себя с ним поставить. Уж эта мне фолк-педагогика, эти мне мудрствования лукавые вперемешку с причитаниями, как у Ларисы Румарчук: «Не буду сына лепить из глины, не буду бабу лепить из снега, а буду, плача, лепить мужчину, чтоб был похож он на человека».
Я, конечно, немного тенденциозна, дорогая моя, но что поделаешь? Не хочу я ни плакать, ни лепить. А она сдалась. На время. Многие сдаются «на время», а потом, очнувшись, понимают, что времени у них лично больше нет. Ближние намазали их время на свой хлеб и сожрали, и сказали: это было твоё решение. Что-то не нравится? Вали отсюда. Но если всерьёз попробуете свалить, то вас ждёт серьёзное испытание. Не уговоры ближних, нет, – ваши собственные предрассудки. Лиза помогла ему раздеться, лечь удобнее и в темноте нашла пачку анальгина – нет, свет всё-таки не отключили за неуплату, просто лампочка перегорела. Он плёл всякую чушь с душераздирающим выражением лица, смутно улавливаемым в темноте и достойным рабби Шимона, повествующего ученикам о небесной колеснице 19. В глазах его стояли слёзы, и проч. Из квартиры снизу, где жили малолетние братья-панки, украсившие подъезд граффити «Рэп здесь убивают», доносился голос верховного культуртрегера всея Руси, версия 1985 года:
Голубые мальчики, молодые мальчики, мама бля,
Голубые мальчики, холостые мальчики, мама бля,
Голубые мальчики, молодые мальчики, мама бля,
Я хочу вас, мальчики, молодые мальчики, мама бля.
Мама бля! 20
Ранним, поэтому особенно ненавистным утром, Лиза пошла в аптеку. Ты тоже сова и можешь прекрасно её понять. Худшие, самые холодные, мутные и тошнотворные часы – с шести до девяти. Может быть, не совсем до девяти – так, до восьми сорока. Чёрт с ним.
Анальгин закончился. Лиза сказала Андрею, что, в крайнем случае, надо заставить себя встать и начать делать упражнения на растяжку.
– Что?!!
– У меня было ущемление поясничного нерва, я посидела на шпагате минут двадцать и смогла ходить, а до этого мне даже лежать было больно.
– Отцепись от меня со своими идиотскими каратистскими штучками! У меня нулевая растяжка. Ты не в курсе, да? Позвони врачу. Я их ненавижу, но пусть приедет хоть одна сука… они должны какие-то уколы делать.
Лиза позвонила. Ей ответила сонная и злобная дежурная:
– Девушка, у нас все машины как бы заняты. Скажите мужу, пусть пьёт анальгин.
– Он не помогает.
– Пусть тогда идёт к хирургу в поликлинику по месту прописки. Не занимайте линию, у вас не такая серьёзная проблема.
– Скажи этой твари, – вежливо проговорил Андрей, которому Лиза дала прослушать полезный совет, – что я не могу встать.
Лиза сказала.
– Идите к хирургу, – с нажимом повторила девица.
– Бесполезно, – сказала Лиза, прикрыв трубку ладонью. – Им по хуй.
– Дай мне эту шлюшку, я её сейчас отхерачу. – Андрей с трудом приподнялся на постели, чтобы взять трубку, но на другом конце провода уже раздавались гудки. – Что ж, придётся пить анальгин. Морфия же нет.
– Анальгина тоже, – сказала Лиза.
– Если мне не помогла одна пачка, то и вторая не поможет. Прикинь, я получу инвалидность. В двадцать семь лет. А кто-то добивается государственного пособия только к шестидесяти. Мне будут завидовать все старые хрычи всех подъездов. Ты куда?
– В аптеку.
– Тебе же на работу надо.
– В кои-то веки ты вспомнил, что мне надо на работу, значит, не надо меня отвлекать, – хмуро отозвалась Лиза, натягивая свитер.
– Ты опять?! Нет, бля, ты меня сведёшь в могилу. Но у тебя будет чувство вины. Я тебе его гарантирую. У любого порядочного человека на твоём месте будет чувство вины. Купи мне лучше морфия. Быть морфинистом романтично. А дешёвые обезболивающие – дикий моветон.
Не дослушав тираду, Лиза хлопнула дверью и только на улице поняла, во что ввязалась.
Кёнигсбергская погода не более предсказуема, чем лондонская. Местные дожди немногим отличаются от израильских, сваливающихся на головы людям сразу после удушающего хамсина, в стиле «все воды твои и волны твои прошли надо мною». Если вы заметите, что многие кёнигсбержцы не открывают зонтов, не удивляйтесь: ветер тут в стиле «зонт всмятку». Не только сие непрочное средство защиты от хлябей небесных, но и вы будете раздавлены дождём, прижаты порывом сырого ветра к ближайшей стене (вы не успеете рассмотреть, стене чего – немецкого дома, супермаркета, психодиспансера, потому что ваши глаза будут наполовину закрыты ещё не окончательно вывернутым наизнанку зонтом: если держать его прямо над головой, ветер немедленно переломает спицы, а так у вас есть шанс сохранить целыми хотя бы половину из них), шум воды напомнит вам «Реквием» Моцарта или самую мрачную и длинную композицию немецкого нойз-электронщика. Не думайте, что у вас больше возможностей уцелеть во время дождя, если вы мужчина. Я сильная женщина, следовательно, сейчас описываю то, что ждёт вас. Слабых женщин в такое время на улицах Кёнигсберга в принципе не бывает. Иногда попадается очень не местная, не очень знакомая с климатическими достопримечательностями дамочка; в состоянии лёгкого шока она топит шпильки в луже, провожая взглядом зонт, вырванный ветром из её рук.
Лиза укрылась под козырьком аптеки, потому что идти было невозможно. Вода полностью залила брусчатку. Водители напоминали оснащённых автомобилями Христов. Брызги от колёс разлетались во все стороны. Ей казалось, что она стоит напротив дождя всю жизнь, примерно как Штефице Цвек у Дубравки Угрешич 21 казалось, что она всю жизнь ползает по кухонному полу, собирая горошины. Глобальная проблема центральноевропейской литературы. Zeitgeist 22, наконец-то настигнув тебя (нашёл ты меня, враг мой!) 23, безмолвно вопрошает: где ты был всю жизнь? – и ты, иногда не в силах ни ответить, ни даже осознать, что тебя спрашивают, понимаешь, где. И зачастую лучше смерть, чем это понимание. Я не шучу. Впрочем, можете думать, что шучу, если вам так удобнее.
Она опоздала. Приди она чуть раньше, Андрей бы не взял трубку или не стал разговаривать так откровенно. Он не расслышал шорох ключа – именно шорох, бывают такие замки. А Лиза расслышала вот что:
– Вечером я не могу к Зойке ездить. У меня жена дома. Какие менты? Какой притон?! Это же не казино. Тут никто ни к чему не имеет права придираться. Кому какое дело, как кто проводит время? Блядь…
Лиза застыла в дверном проёме, как статуя Фемиды, но с открытыми глазами.
– Всё, не могу говорить, извини, – нервно произнёс Андрей и швырнул трубку.