си», – резонно предложил кто-то.
А неплохо бы нарисовать плакат, подумала Яна. На белом фоне крупным планом чёрный таракан. Ну, или рыжий, один хрен. И подпись: «Убей и закуси». И развесить все это в холлах ряда общежитий или, скажем, заведений типа ЦДРИ.
– Ну, всё, абзац, – вздохнула Женя, отворачивая к стене советскую настольную лампу, на которой было корректором выведено: “Licht! Mehr Licht!” – Лавэ ни у кого нет, так я понимаю?
Некоторые малосознательные граждане после этого вопроса незамедлительно покинули комнату.
– Нет, – спокойно ответила Яна. Она была очень хороша в эту минуту. Ее серые глаза гармонировали с неметёным полом, и т. д. – Вот Вышеславцев мне вернёт сто рублей…
– Да верну я, верну! – вышел из себя этот раздолбай, сидевший в углу. – Честное слово.
– Я уже месяц слышу твое честное слово.
– Яна, ну, я не понимаю, тебе жалко для меня бутылки портвейна? – вмешалась Женя. – Или тебе, как дворянке, западло посидеть с нами, плебеями?
– Дорогая, мне что-то не нравится твой тон. Чтобы я рассердилась, тебе осталось только сказать глупость про поляков.
– Если какой-нибудь поляк до меня докопается, то скажу. Только это будет не глупость, а гадость.
– Жень…
– Причем заслуженная.
– Девочки, не ссорьтесь, – сказал Вышеславцев.
– Девочки в борделе, – отрезала Женя. – А здесь – общежитие государственного института кинематографии.
– Ну, всё, – Яна поднялась с места. – Как говорил Венедикт Ерофеев, «прощай, верёвку и мыло я найду».
– Какую верёвку? Какое мыло? Найди мне портвейн!
– «Пей, моя девочка, пей, моя милая, это плохое вино!» – запел Вышеславцев и вышел вон из комнаты. Женя посмотрела ему вслед с выражением глубокой печали.
– Ничего, – успокоила Яна, – скоро вернётся. Я рада, что ты попадёшь в хорошие руки: вы с ним одной группы крови, только он еще больший хам.
– До свидания.
Яна хлопнула дверью. Такое с ней редко случалось: обычно она держала себя в руках.
В богемном клубе с бесплатным входом и никуда не годным пивом всё делалось под углом в сорок градусов и через жопу. Пол был усыпан окурками, чего и следовало было ожидать. Пьяный бородатый мужик разбил графин с водкой и теперь вымаливал у официантки прощение, грозя встать на колени. Прямо на окурки и осколки. Бармен обкурился и ничего не соображал.
Иногда в клуб заходили дураки и думали, что всё очень просто. (Дуракам не везло: их обычно раскручивали на выпивку.) На самом деле всё было сложно и неоднозначно. К примеру, парень за крайним столиком, читающий фигню (на обложке – фамилия модного писателя), пришел сюда не расслабиться после работы (которой нет) или снять бабу. Он голубой и безответно влюблён в одного из официантов. Официанту плевать на него с колокольни Ивана Великого. Он его, вроде бы, знает в лицо, но помнит смутно, потому что всегда пьян. На шее у него деревянные бусы, а в башке пусто, как в только что ограбленной квартире. Дураки, полагающие, что в голове у него размышления о современной японской прозе и немецкой электронной музыке, глубоко ошибаются.
За столом напротив молодая писательница. Мужики вокруг думают, что она пишет про них, путевые, так сказать, наблюдения, но на самом деле она скорее повесится, чем будет писать о подобных мужиках. Еще более глупые думают, что у нее множество комплексов, поскольку она в клубе пишет и никому не вешается на шею. На самом деле она просто сочетает приятное с полезным, то есть, хочет спокойно дописать статью для газеты, а заодно пополнить донжуанский список. Парень, который к ней подсел, сейчас получит от ворот поворот, потому что у него, мягко говоря, не слишком тонкая талия.
Чувак в драных штанах, который со знанием дела гонит про Клауса Шульце, не музыкант, а бухгалтер. Его девушке тридцать восемь лет, просто она делала пластическую операцию, и сейчас ей слегка неудобно, что все считают ее двадцатипятилетней. А длинноволосый тип с серьгой в ухе активно сотрудничает с ФСБ и собирает компромат на потенциальных наркоторговцев.
Зато с дураками, сидящими на возвышении, всё ясно. Они дураки. Они искренне считают себя умными и слушают русский говнорок. У них толстые морды и дорогие мобильные телефоны. У леваков, которые тоже иногда здесь тусуются, при виде них возникает здоровое желание дать в морду и отобрать мобильный телефон, чтобы отдать его бедному, и чтобы тот его, в свою очередь, продал и пропил.
Яна не привыкла теряться среди подобного изысканного общества. Она заказала пиво, хотя предпочла бы виски “Jack Daniels”, но с деньгами были проблемы, и достала из сумки карандаш и листок бумаги. К ней стали подсаживаться люди и говорить глупости. В их числе был парень с не очень тонкой талией, только что отфутболенный молодой писательницей. Яна твердо решила не обращать на него внимания, но к столику уже направлялись трое пьяных со стульями наперевес.
– Сударь, подите на фиг, – сказал один из них, мордоворот с рыжей бородой. – Мы хотим пообщаться с девушкой.
– Вас зовут случайно не Наталья? – спросил другой, подозрительно смахивающий на еврея.
– Я писатель Иванов, – сообщил третий, без бороды и не похожий на еврея. Было им всем хорошо за тридцать.
Писательница исчезла. За ее столиком ссорились две девушки и парень. Она из девушек разрыдалась и убежала. Толстый парень долго не шёл на фиг. Бородатый привязался к Яне:
– Что вы рисуете?
Ну да, все они задают один и тот же вопрос.
– Фигню, – лаконично ответила Яна.
Еврей обругал толстого парня матом, и тот пошел на фиг с трагическим лицом. Истеричная девушка вернулась в бар и села на первый попавшийся стул. Возле Яны.
– У вас что-нибудь случилось? – спросила Яна. Девушка откинула со лба длинные пряди волос и посмотрела на неё сначала полуиспуганно и растерянно, а потом – как смотрит женщина на нравящуюся ей женщину: этот взгляд не спутаешь ни с каким другим.
– Наталья, вы хотите водки? – спросил наглый еврей. – Я тоже писатель, но фамилию называть не буду.
– Что-нибудь типа Кушнер?
– Кушнер – мудак.
– Старый мудак, – поправил Иванов. – Это еще хуже, чем просто мудак. А еще Кушнер…
– Ну, так что? – крикнул парень, ранее сидевший рядом с подругой истеричной девушки. Он возвращался к столику со сборником поэтической белиберды и эфэсбэшным типом. – Долго будем тянуть бодягу?
– Я думала, ты всё уже понял, – огрызнулась подруга и встала из-за стола. В ней не было не то что ничего особенного, а, на Янин объективный взгляд, ничего хорошего. Девушка встрепенулась, как грёбаная лань, и снова исчезла. – Она поедет со мной, а вы идите на фиг!
– Эй, Макс! – позвал бородач одного из официантов.
– Не зови Макса, – махнул рукой еврей. – Он в туалете забивает косяк.
– Заколебали уже! – заорал парень со сборником.
– Она поедет со мной, – повторила его собеседница, обнимая за плечи возникшую из воздуха плачущую девушку, и они растворились в сигаретном дыму.
– Лесбиянки чёртовы, – буркнул кто-то, а кто-то другой опрокинул очередной графин.
А счастье было так возможно, подумала Яна, так близко, ёбаный кирпич. Ведь симпатичная девка. Нечего было молчать и ушами хлопать, дура набитая, упустила момент. Когда же она пошлёт окончательно эту проклятую Женю? Сиди теперь и улыбайся в ответ на глупости этих алкашей: хорошенький отдых.
– Вы похожи на тургеневскую героиню, – сказал бородач. С дуба, что ли, рухнул?
Неспешно подошёл официант по имени Макс и привязался к Яне:
– Что вы рисуете?
– Фигню.
– Можно посмотреть?
– Берите, – Яна протянула официанту карикатуру на другого официанта.
– Технично, – вздохнул он и почесал в затылке. Если бы этот шедевр увидел другой официант, он убил бы и его, и Яну.
– Макс, принеси водки, – сказал бородач.
– И косяк, – сказал еврей. – Ха-ха-ха!
– Очень остроумно.
Ди-джей поставил песню про команданте Че Гевару. Тоже, видимо, рухнул с дуба, или кто-то из леваков приплатил ему за пропаганду.
– Вы мне нравитесь, – сказал бородач. – Где вы живёте?
Яна хотела сказать, что кое-где, на верхней полке, где кое-чем занимаются волки, но благоразумно ответила, что в трансцендентном пространстве.
– Наталья, вы будете пить? – спросил третий тип. – Кстати, вас правда зовут Наталья?
– Называйте меня просто Маша, – ответила Яна в тихом бешенстве.
У стойки она обнаружила молодую писательницу в компании бухгалтера. Его баба смоталась с эфэсбэшным типом, который подозревал, что квартира этой бабы представляет собой наркоманский притон, и пошёл проверять, чтобы потом сообщить куда следует.
– Я не пью залпом эту дрянь, – капризно говорила писательница, под дрянью подразумевая текилу. – Я вообще не пью залпом, это антиэстетично.
– Привет, – сказала Яна.
Писательница изобразила улыбку.
– Привет. Сто лет тебя не видела. Ты сегодня выглядишь просто супер. – Она поднялась на цыпочки и шепнула: – А тот, в очках, который рядом с стобой сидит, – это номер шестьдесят семь в моем списке.
– Спасибо, не надо такого счастья. Я только что упустила женщину своей мечты.
– Какой номер в твоем списке?
– Никакой.
– Тогда обидно.
– Посиди со мной, – сказала Яна. – Этот мудак попросил меня подождать его у стойки. Пошел покупать у официанта траву. Меня всё достало до потери ориентации.
– Конечно, – сказала писательница и шепнула специалисту по Клаусу Шульце, что скоро вернётся.
– Как у тебя дела? – спросила Яна, подвигая ей стул.
– Нормально. Закончила ремонт и два рассказа.
Мужики переглянулись и стали молоть чушь, преимущественно о том, какие они крутые. Разубеждать их в этом было бесполезно. Ведь любой мужик, будь он хоть трижды по колено в грязи, подсознательно считает, что он по уши в золоте. Только потому, что он мужик. (Так в ту пору думала Яна.) Вот, даже этот, без бороды и не еврей, судя по всему, слабохарактерный и ранимый, строит из себя невесть что и хлещет пиво, думая, что это придаст ему какой-то там мужественности. Нет, не придаст.