– Пойти бы куда-нибудь согреться, – сказал Женька мечтательно, – до автобуса же полчаса ещё, да?
– Он должен был уже придти. Не пришёл. Они же старые все, еле ездят. Значит, ждать другой. Я думаю, может, домой пойти, там подождать, так там мать, я её видеть не хочу, – сказала Вероника, глядя на стену.
Стена будки была исписана идиотской чушью: «Алёна, вернись, я всё прощу! СУКА!!!», «Альбина, Наташа, Юля – дуры, суки, умрут страшной смертью», «Анджелина Джоли forever».
– Знаете, у меня вот выпить есть, – признался Женька, – я бы пошёл куда-нибудь в лес или за церковь посидеть на бревне, выпить… – Мимо промчалась грязная легковушка, – чёрт, если бы не эта девица, мог бы застопить и уже ехал бы домой. Там тоже холодно, да ещё и отец, но можно растопить печь и лечь спать.
– Здорово, – обрадовалась Вероника, – я мать в ближайшие две недели не увижу, отчитываться не придётся, почему от меня пахнет сигаретами. Можно куда угодно пойти!
Да уж, если для тебя грязная заснеженная поляна с той стороны церкви означает «куда угодно», это диагноз.
– А вы курите? – спросил Женька.
– Да, у нас некоторые девушки курят, но тайком, и на исповеди редко признаются. Пойдёмте, я знаю дорогу, которой почти никто не ходит. Нас не увидят, сейчас все дома сидят.
Толстенные брёвна, мирно гниющие под снегом, были покрыты обрывками газеты «Волжское подворье» с невнятными чёрно-белыми фотографиями мэра в пиджаке, n-ского батюшки Иоанна в рясе и отца Александра, в миру – Миронова, почему-то в строгом костюме, не вяжущемся с его нечёсаной бородой и мятежными кудрями a la Че Гевара. Кусок статьи повествовал о чём-то невнятно-местечково-высокодуховном. Дальше была линия отрыва. На другом обрывке была чудовищного качества фотография школы, где правил Женькин папаша Николай Петрович, и заголовок: «С дружбою, с книгою, с песнею!»
– Господи, – пробормотал Женька, – нет слов, как мне надоел папаша. Будь я настоящим интеллигентом, у меня бы развился Эдипов комплекс.
– А что такое настоящий интеллигент? – заинтересованно подняла брови Вероника.
Она уже успела стрельнуть у Женьки Васину сигарету и даже попросила самогона, который ей не очень понравился. Но, как выяснилось, самогон, который варила звонарь церкви обоих святых Нина Никифорова, был гораздо крепче. Нина была очень набожной пятидесятилетней вдовой, отсидевшей за мошенничество и неоднократно платившей штраф за изготовление самогона. Природа и суровый тюремный опыт наделили её незаурядной для женщины силой и проч. Поэтому она звонила так громко, что местные алкаши, прилёгшие в воскресенье отдохнуть с похмелья, просыпались и матерились, призывая на голову звонарихи Иисуса Христа, чёрта и товарища Сталина, который должен воскреснуть и ввести обратно атеизм, чтобы никакие бабы в нерабочее время не звонили в чёртовы Христовы колокола. Но самогон алкаши покупали чаще всего именно у звонарихи, и брала она дёшево. Получался замкнутый круг.
– Отец её часто ругает, – пояснила Вероника, – и звонит она со всей силы и не вовремя, и поддатая ходит в церковь, и свечки два раза роняла, чуть не сожгла иконостас. Но потом прощает, потому что она ему носит самогон бесплатно и яйца красит в Пасху.
– Я щас точно буду ржать, – сказал Женька. – Извини! – Он чуть не пролил отраву на бревно с портретом мэра. – Так вот… кто такой интеллигент? Это придурок такой заумный, который перед всеми извиняется. И чувствует ощущение вины перед отечественным… народом. Я, в общем, верю в Бога, но не так, как следует, и знаю, что надо испытывать чувство вины, но у меня не получается. Мне иногда на всех похуй.
– Ничего, ничего, – успокаивающе проговорила Вероника. Курение ей шло, она изящно стряхивала пепел на газетное изображение школы. – Мне уже на всё наплевать. А врать я не хочу. У нас есть такая девица в семинарии, Оля Спесивцева, по первому образованию филолог, писательская дочка. Такая противная… с задницей. И волосы красит в красный цвет, хотя батюшки ругаются. Ведь краситься запрещено. Так мы с ней и другими девками однажды в Лавру поехали и там перед праздником пили водку и курили. Наутро надо было идти на исповедь. Батюшка что-то унюхал и спросил: курили вчера? Олино лицо надо было видеть. «Я?! Курила?! Я?! Пила?!!» Батюшка офигел. Не знал, что сказать в ответ на такую наглость. Так она ещё всех стравливает между собой, но при этом корчит из себя святую миротворицу. А я, наверно, честный человек. Я б её вообще убила!
– А твой отец в курсе, что тебя всё достало?
– Да он сам… – махнула Вероника изящной ручкой. – Думаешь, он верующий?
– Не знаю, – растерянно сказал Женька.
– Вот отец Александр верующий. Сам, наверно, знаешь.
– Мы с ним про Бога как-то мало говорили. Про кино больше, про это, про искусство.
– Он верит в Бога, даром что пьяница и хулиган. А мой отец в Бога раньше верил, он же из поповской семьи. Он долго не знал, что мой дедушка, то есть, его отец, всю жизнь стучал КГБ, иначе бы его посадили. Думал, что вырос в семье борцов с режимом. А после смерти деда выяснилось, что он был доносчиком, как и большинство других священников, которых не посадили и не расстреляли. Это долгая история. Ну, отец пытался смириться с этим, думал, что обязан загладить грехи деда, и по собственной воле отправился служить в глухомань. Мне старший брат рассказывал, что сначала отец служил в деревне Семидурово, где были полторы сумасшедшие бабки и полметра асфальта, а дальше – колдобины, по которым днём идти невозможно, не то что ночью. Так мой отец платил за грехи. Потом мать не выдержала и попросила митрополита его перевести в Л. Но митрополит отказался, мне совсем недавно другой брат, самый старший, ему уже тридцать два, рассказал, почему. Митрополит к матери когда-то приставал, пока она жила в монастыре на послушании. А она ему пригрозила, что донесёт в КГБ, что он ещё и к мальчикам-послушникам пристаёт и заставляет их копать огород у него на даче. Ну, и всё. Из-за этого у нашей семьи всегда были проблемы.
Митрополит, по слухам, изумился такой наглости и сказал, чтобы мать больше к нему не обращалась ни с какими просьбами, так как она давно проявляет неуважение к его сану и однажды не явилась к нему на Пасху, сославшись на пневмонию, хотя он её лично приглашал. И вот, когда отца всё-таки перевели в Л., и мы стали жить нормально, митрополит опять дал о себе знать не с лучшей стороны. Понадобился настоятель для восстановленной церкви. Могли бы отправить туда молодого попа, который всех достал в городе, и вообще, пожилому человеку – а отцу было уже за пятьдесят, – тяжело служить в таком медвежьем углу. Но митрополит из вредности послал сюда отца. С тех пор отец постепенно стал разуверяться в Боге. Мне было двенадцать лет, когда мы сюда переехали. И я всё это время наблюдала, как отец перестаёт уважать Христа, читает разные исторические исследования и даже Интернет подключил, хотя он постоянно вырубается из-за проблем с электросетью. Он мне как-то сказал: «Я и в семинарии, когда читал на греческом языке Библию, видел, сколько там всего не так переведено, но толковал эти ошибки иначе. Мол, так Богу угодно, Бог даже через неверный перевод несёт людям истинное слово, Христа. И если Он донёс крупицы такого учения, то не стоит обращать внимания не мелкие ошибки. А теперь я иначе на это смотрю. Я в Интернете прочитал, что иудеи все легенды позаимствовали у египтян и шумеров, даже про Христа всё своровали. А что толку? Мне поздно менять работу, а на квартиру денег нет. И никакой Христос денег не подаст через форточку». Дай выпить немного.
Женька машинально протянул ей бутылку, почти пустую, и мрачно подумал: Интернет у них, потомков стукачей. А у моих стариков даже радио почти не работает. Хорошо быть попом.
– Всё бывает, – хмуро сказал он и добавил: – Сочувствую.
– Ты не завидуй, что у нас Интернет и горячая вода в доме. За это платить надо. Мать ругается, что отец по ночам сидит и читает, а потом в церковь идёт осоловелый. Ещё у нас никто не причащается чаще, чем раз в три недели, так что Преждеосвященную отец не служит. Как-то паломники приехали – он их не пустил ни в церковь, ни домой. Мать им сказала: «Батюшка болен», – как же, болен, пил водку у компьютера.
Однажды корреспондент из области приехал делать с ним интервью, и отец с похмелья нагородил такой ерунды, что как будто отец Александр всё это говорил, честное слово. Я за него потом всё переписывала.
– Отец Григорий по-прежнему в Интернете про Христа читает? – хмуро полюбопытствовал Женька. – Про новые теологические открытия?
– Если бы! То к Кураеву на форум заходит под извращенческим псевдонимом и подписью «буддист». То на литературные сайты залезает. На одном сайте есть пенсионер, который публикует стихи против Христа в религиозной рубрике. Отец постоянно его читает, и если я в два часа ночи слышу, что он смеётся на весь дом, значит, точно туда зашёл. А потом мне пересказывает, когда мать уходит. Мы же с ним выпиваем иногда, хотя мать очень сильно ругается.
В ночь пасхальную Христосы
Ползают по стенке,
Красят яйца и ложатся
Спать попеременке.
Никуда от них, голубчик,
И тебе не деться.
Даже и от одного
Трудно отвертеться.
Есть у креста кривая креатура.
На ней красно-коричневый изгиб.
И псевдохристианская культура.
И жёлто-красный крестный перегиб.
Сияло солнце на болоте.
Дыра зияла в потолке.
На небе обосрался кто-то.
И кто-то утонул в реке.
Христу поджопников я вздумал надавать
за всё, что он творил – зараза.
А он в евангельскую спрятался кровать,
И из неё не вылезал ни разу.