улиганских стишков на графоманских сайтах и регулярном взломе чужих почтовых ящиков.
– Отправить бы тебя в дом престарелых, – отвечал на это Бернштейн. Отец замолкал: уважение к старшим в Московской республике не порицалось, но только при условии, что старики говорят что-то умное, хотя бы иногда. Отец комиссара ничего умного не говорил и убивал время за компьютерными играми – традиционная, набившая оскомину забава безыдейных пенсионеров его поколения. Страшно подумать, что современная молодёжь могла бы маяться такой же дурью вместо того, чтобы проходить обязательную военную подготовку.
Между тем, студенты как по команде уставились в окно: «Смотрите! Град!» Другой лектор на месте Бернштейна закрыл бы окна – для этого достаточно было нажать кнопку на стене, – но комиссар был известен своей терпимостью и широтой мышления, поэтому его отец до сих пор сидел у себя на даче за старым поцарапанным ноутбуком, а не в доме престарелых. Что там – когда-то он всерьёз предлагал биофизикам разработать оруэлловский проект распыления как самый гуманный вид казни. Но мало ли что пишут в антиутопиях… Биофизики после его ухода сдержанно смеялись.
– Града не видели? – поинтересовался Бернштейн.
– Нет, никогда! – хором ответили несколько юношей, судя по внешности и развязным манерам – уроженцы Палестины. Они всегда вели себя отвратительно, история материальной культуры их совершенно не интересовала. Эвакуировать бы этих щенков обратно в завоёванный арабами Йерушалаим…
– Смотрите не в окно, а на экран. Вот, скажем, образец моды начала двадцать первого века. – Изображения манекенщиц на плазменной панели вызвали у малолетних хулиганов новый приступ активности:
– Какие тощие и страшные! А что за разводы у них под глазами?
– Арийский генетический мусор! Они ведь все поумирали от наркотиков, анорексии и булимии, или нет?
– А как они ходили на таких каблуках? – спросила девушка с последней парты. – Это же вредно. Им разве не преподавали медицину в школе?
– Вам ещё на первом курсе рассказывали, чему учили в тогдашних школах, – устало ответил Бернштейн. – Как бы вы охарактеризовали подобную манеру одеваться, товарищ Шульман?
– Это выдумано мужчинами с целью подчинить женщин и сделать их более слабыми и беспомощными.
– Можно и так сказать, но если в общем смысле… пример конформистского абсурдизма, легитимность которого закрепляется на подсознательном уровне и противостоит здравому рационализму, определяемому, в свою очередь, как абсурд только по причине противостояния конформистским установкам. Учитесь печатать быстрее, повторять я не буду. Кто не успел – прочитаете у Лайтмана в книге «Рационализм и капиталистическое общество», глава тридцать вторая.
– А разве он об этом писал? – спросил сосед девушки с последней парты. – Он же каббалист.
– Это другой Лайтман. Будете и дальше их путать – останетесь на второй год. Не говоря уже о том, что никаким каббалистом упомянутый вами субъект на самом деле не был.
Он собрался было прочесть лекцию «Каббала и методы профанации, а также недопустимое поведение на территории института», но тут на экране наладонника высветилась надпись:
«Марк, зайди, пожалуйста, в издательство после 16.00».
Отлично. Он-то рассчитывал, что после 16. 00. спокойно выпьет за смерть фюрера. Это очень тонкая ирония – пить за смерть человека в день его рождения, не каждый поймёт.
Молодёжное издательство, с которым он сотрудничал, располагалось на четвёртом этаже института и оставляло желать лучшего: отсутствие звуконепроницаемой обшивки на дверях, старые мониторы на стенах и Сара Вербицкая в качестве нового заместителя главного редактора. Она пыталась протаскивать в печать (как говорили в Институте искусств по старинке, ибо никто уже ничего на бумаге не печатал, разве что в отсталой Палестине, которую после третьей мировой арабы загубили окончательно) какие-то странные вещи: то именуемые почему-то «актуальными» стишки эстрадных поэтов сорокалетней давности, то проповеди православных попов (в разделе «Юмористическая проза»), то чьи-то эпатажные дневники, а теперь ещё и этот бред.
Какая-то Ангелина Мессер, 1982 года рождения, по образованию – биолог. Получила известность в сети среди контркультурных провокаторов и неонацистов, публиковаться в периодических изданиях отказывалась из принципа. Ну да, все эти унылые постсоветские «Знамёна» и «Октябри»…
– Ты не понимаешь, – с порога сказала Вербицкая, стройная блондинка лет тридцати, напоминающая Ларису Рейснер в те годы, когда она считалась декадентской поэтессой, – это раритет. Культурный памятник, можно сказать.
– Где уж мне понять, – язвительно отозвался Бернштейн. Тот ещё раритет:
– будет уничтожен молох иудеи –
проповедь мессии нового на костер возлагает устаревшего христа –
Адольф Алоизович по прежнему так суров и так молод!
и всему человечеству он – навроде «отца»
пойдут освобождая мир белокурые ребята –
устраивая зоопарки для пунийцев проклятых на местах
забудут сказки про сына плотника и прочее святое семейство –
будут мечту о рейхе нести в намозоленных мечтою сердцах –
и настанет день, довершит Адольф дело Сципиона Эмилиана
рассадники карфагенской заразы будут сожжены дотла
тысячелетняя Германия набив забавным мылом карманы
окутает мир как окутала некогда Вара
тевтобургских болот сырая, веселая мгла.
– Мало того, что в данном случае примитивизм не окупается художественными достоинствами, – заключил Бернштейн, – это ещё и глупая подростковая провокация, созданная с целью шокировать ограниченных пуритан. Это неинтересно. Это даже не смешно. В каком году написано – в 2003-м? Вот пусть и остаётся в архивах сетевой макулатуры за 2003 год.
– Проза у неё гораздо лучше, её даже печатали в одном прогрессивном журнале…
– Я помню. В журнале для безыдейных студентишек-гуманитариев и апатичных преподавателей философии.
– Нет, правда, лучше.
Бернштейн просмотрел следующую страницу. Да уж…
Литература как бледная тень действительности
«литература, слова ничего вообще выразить не могут
нет более бледной тени действительности чем литература
нет ничего более несовершенного для передачи информации чем слова
одна из причин – практически всё написанное устаревает ещё до своего выхода на свет
особенно немощь литературы, беспомощность писателя который с помощью слова пытается описать то или иное событие становится очевидной когда сталкиваешься с таким фактом как перевод с одного языка на другой
‹…› таким образом пытаться выразить что-либо с помощью слов – это все равно что пытаться написать повесть водой на камне – вода тут же высыхает
язык устаревает так же стремительно
вчера еще бывшие актуальными книги становятся устаревшими, убогоустаревшими
особенно убого они устаревают если автор блядь претендовал на блядь оригинальность как крученых например
то есть сейчас видно что хармс маяковский кручёных – говно кажущееся более устаревшим чем пушкин
слова безуспешно пытаются сделать то что делает музыка или изобразительные искусства всех видов
и потому люди утверждающие о превосходстве литературы над другими видами искусств – прямо можно сказать – просто дураки
по большому счёту раз в век надо сжигать вообще и уничтожать все литературные произведения за этот век написанные.
но разного рода литературоведы и культурологи, конечно же, этого не позволят».
– Воскресенский, – хмуро сказала Сара, – вообще хотел стереть этот файл.
– Не надо стирать. Пусть лежит в архиве. Будет у тебя плохое настроение – открывай и читай, если тебя это веселит. Хотя, если честно, я не понимаю, почему.
– Ты слишком серьёзно ко всему относишься, – упрекнула Сара. – Это же провокация высшего класса, доступная не для всех.
– Ну, допустим, это будет распространяться ограниченным тиражом, для избранных, так сказать, – потому что широкое распространение такой херни грозит сама понимаешь, чем. А ведь подобные тексты были рассчитаны как раз на профанов, которых легко вывести из себя. Профанов, которые заполняли интернет до революции. Думаешь, эта чепуха раздражает меня лично, что одобрить её мне мешают моральные принципы? Я не знаю, как объяснить, что меня это не раздражает – я просто не вижу в этом смысла. Время такой литературы давно прошло.
– В общем-то, и классика сейчас выглядит неоригинальной…
– Причём здесь классика? И откуда у тебя привычка расхваливать всякий бред? Пытаешься выглядеть толерантной перед западными коллегами? Терпимость к немецкому фашизму уже стала дурной модой, я понимаю. Или из человеколюбия хочешь порадовать старушку поздней публикацией, а заодно потешить тщеславие – вот, мол, какая я благородная? Брось. Наше великодушие они воспринимают как слабость. Не более того.
– А всё-таки тебя это раздражает, – задумчиво проговорила Вербицкая. – Значит, время такой литературы ещё не прошло.
– Меня и поведение психов в сумасшедшем доме раздражает, но это не повод считать их выдающимися деятелями культуры.
– Не будем ссориться. Я вот читаю это и в очередной раз понимаю, что немецкий фашизм умер. Сегодня замечательный день…
Вербицкая достала из сейфа бутылку коньяка и рюмки, чтобы выпить за смерть Гитлера, врага истинного семитского космополитизма, но ей позвонил директор издательства, и она исчезла в дверном проёме. Комиссару пришлось пить одному. Вербицкая не возвращалась часа полтора, и за это время Бернштейн успел прочитать много рассказов и стихов неизвестной арийской писательницы. Он с удивлением заметил, что его отношение к этой неоднозначной личности меняется, а некоторые строки не вызывают у него отторжения и агрессивного недопонимания, такие, например:
До Слёз
я недорезанный, недобитый, недоповешенный фашист