Не Тамаки, другая, анонимная девушка, присев на колени, жадно сосет его член. Вытянув длинные пальцы, он ласкает ее грудь, сверху ему хорошо видна работа ее щек. Он и на самом деле протягивает руку к ее волосам, ворошит их так, чтобы безучастное стекло отразило его движения. Они настолько реалистичны, что Миясэ начинает казаться, а не духи ли это их прозрачного счастья или же воскресшие силуэты прежних обитателей? Пытаясь избавиться от этого наваждения, он поднимет руку. «Как лапы большого паука», — проносятся в голове слова Савамуры. «Это рука человека, постаревшего на десять лет», — думает Миясэ, глядя на сложные переплетения набухших вен.
Рассеянно обняв отражений головы незнакомки в оконном стекле, Миясэ отходит от окна и направляется в туалет, где стоит запах хлорвинила. В унитазе плавает обрывок не спущенной вчера салфетки.
Он касается своего восставшего продолжения. Краем глаза Миясэ видит ветровку цвета морской волны. Вот он уже сдирает красный тонкий свитер, жадно мнет груди девушки, запечатывает ей рот страстным поцелуем.
Несколько минут он приводит в туалете дог-шоу с той девушкой. Он ласкает ее лоно, белое от струящегося сока. Блеск обручального кольца на его пальце высвечивает бег таксы, проносится Тамаки с вилкой во лбу, он сжимает талию девушки в крепких объятиях. На рукописи мелкими буквами появляется название газеты: «Компанимару», и тут по туалету разносится крик женщины, Миясэ видит планарию в изгибе ее спины.
Постанывая в тесноте домашнего туалета, Миясэ кончает в унитаз. Как при обратной перемотке фильма, он возвращается в действительность и, набрав в ладони воды, моет свой член, вытирает его носовым платком.
Ноги подкашиваются от усталости, кажется, их тянет вниз земное тяготение. Тихо он открывает дверь туалета.
Перед ним стоит Тамаки.
— Неужели мужчины сами… даже, когда есть жена?
— Бывает. Определенно бывает.
Подняв стакан разбавленного водой виски, Фуруя утвердительно кивает головой хозяйке бара.
— Фу, противно! Как-то не интересно, да, Миясэ-сан?
За Накано-плаза была закусочная, куда Миясэ с друзьями частенько захаживали в студенческие годы. Сейчас там расположился бар под названием «Наполеон». С похорон Юки, бросившейся под поезд, — она служила в домостроительной компании, и там у нее случился нервный срыв, — они с Фуруя больше года собирались где-нибудь выпить. Не раздумывая, тот по телефону дал согласие быть распорядителем свадебного банкета у Миясэ, и вот наконец удалось встретиться. Фуруя постарел и выглядел усталым.
— Ведь бывает же? Вот у тебя невеста красавица, и что, тоже дрочишь?
— Ой, стыдно слушать! — жеманно склонив голову, хозяйка «Наполеона» с улыбкой направилась к посетителю, ожидавшему ее в конце стойки.
— Фуруя, ты совсем не изменился — на вид открытый, а к себе не подпускаешь, — говорит Миясэ, отхлебывая виски.
Вспомнив фигуру Тамаки в дрожащем свете лампы дневного света, Миясэ заскрипел зубами. Как будто не понимая, чем он занимался в туалете, она только проронила: «Ты уже здесь…» После чего сказала, что провалялась весь день, немного побаливает голова. Затем они обменялись бесцветным поцелуем, и Тамаки принялась за мойку.
— Я иногда мастурбирую, втихаря, — пришлось признаться Миясэ. Ему было страшно неловко — он не понимал, с чего начался разговор, тем более, что сам он даже не затрагивал эту неприятную тему.
— Вот! Я и хочу сказать, втихаря! — покачиваясь из стороны в сторону и поглядывая на хозяйку бара, поддакнул Фуруя. Затем повернул к Миясэ свое усталое и пьяное лицо. — Вот у меня старшая уже в школу ходит, понимаешь? Еще одного ждем… Дети-то они все хорошие. Ан нет-нет, да и подрочу.
В молчании Тамаки сделала уборку, потыкала палочками в холодное бэнто. Все это время Миясэ находился в каком-то напряженном состоянии и без удержу нес сплошную ерунду. Соврал даже, что договорился насчет ан-горки, хотя на самом деле даже не думал об этом.
— Послушай, Фуруя, может, посоветуешь какое-нибудь подходящее место для свадьбы?..
— Чего? — Тот театрально изображает крайнее удивление, — Ты мне предлагал быть распорядителем на банкете, а с местом его проведения до сих пор не определился? Осталось всего-то два месяца! Надо поторопиться. Хотя бы зал забронировать!
— Что-то нет у меня уверенности… ни в чем.
Миясэ достает сигарету и кидает пачку на барную стойку. Фуруя бросает взгляд на его лицо в сизом табачном дыму и прикладывается тонкими губами к своему стакану.
— Лихо ты сказанул — нет уверенности! В наше время вкалывают, ни в чем не сомневаясь, одни упертые трудоголики. В себе уверены только те, у кого с головой неладно.
Миясэ смотрит на вазу из венецианского стекла с дешевыми искусственными цветами. В тусклом свете осевшая на них пыль кажется плесенью. Лет пять-шесть назад Миясэ не поверил бы, что Фуруя так заговорит. Окончив университет, он поступил в торговую компанию, откуда был командирован в Таиланд. Еще в университете у него родилась дочка от брака со студенткой младшего курса — они познакомились в кружке. Вернувшись из командировки, он обзавелся тремя любовницами. Несмотря на относительно молодой возраст, его волосы по-стариковски сильно напомажены и зачесаны назад. «Как дальше собираешься жить? Может, пойдешь к нам пиарить — все лучше, чем со зверюшками возиться», — сказал он однажды.
— Послушай, Фуруя… Ты тут на современные нравы сетовал, а вот за моими мозгами-то охотятся.
Фуруя от изумления выпучил глаза и отставил свой стакан. «За мозгами охотятся», — только и смог повторить он. Сидящий напротив пожилой мужчина с нескрываемой улыбкой тянется к вазочке с орешками. «Это как раз у меня с головой не в порядке», — думает Миясэ про себя и чувствует, как краснеют кончики его ушей. Какой нормальный человек будет заниматься онанизмом, только начав совместную жизнь?
— И что же это за редкостная фирма? А?
— Газета «Свастика».
— «Свастика»? — Подняв руки, Фуруя картинно откидывается назад. Сейчас такая рисовка ему уже не к лицу. Разве что фраппировать молоденьких хостесс.
Эта газета публикует некрологи, гребет деньги лопатой от буддийских и синтоистских храмов, из больниц, похоронных агентств, с кладбищ.
— Ну и что?
Стакан замер в руке Фуруя, он дернул бровью, скривил лицо. На вид ему было теперь далеко за тридцать. Поглядывая то на лицо молодого, но уже умудренного жизнью товарища, то на его легкомысленный галстук с лошадками, Миясэ продолжил рассказ о своих проблемах.
— Ну вот, когда я бываю в типографии, то в корректорской иногда встречаюсь с одним темным типом, редактором той газеты. Он-то меня и переманивает, обещает платить пятьсот тысяч, вроде не болтун.
— Ну и что?
Фуруя держал стакан, оставаясь в той же позе, с тем же выражением лица. В лучах подсветки искусственных цветов плавала пыль и клубы дыма от сигареты Миясэ.
— Что, ну и что?
— Будешь менять работу?
— Нет… наверное, не буду…
Фуруя разочарованно вздохнул, закрыл глаза и прислонил стакан виски краешком к толстой щеке.
— Я тебя не понимаю. В кои-то веки хорошее предложение, а ты ломаешься. И Тамаки будет рада.
Миясэ отвел от собеседника глаза и одним махом допил содержимое стакана. Фуруя напомнил ему о любимой, и Миясэ до боли захотелось услышать ее голос. «Вот бы всю жизнь, не расставаясь, ничего не предпринимая, пробыть с ней вдвоем в доме на Готанде, в глухом переулке», — подумал он.
— Нет, она не будет рада…
Лучше уж работать в газете «Свастика», чем собирать материалы о животных за гроши, поверь мне!
Удивившись категоричности тона Фуруя, Миясэ повернулся к нему вполоборота и оперся локтем на стойку. Бросив быстрый взгляд на Миясэ, тот подлил свое виски на остатки тающего в его стакане льда.
— Почему ты так думаешь?
— Все дело в деньгах, вся жизнь в них. Ну, скажи мне, что в этой жизни важнее денег? Я лично не знаю… Вот разве что любовь. Однако если даже она и существует, для женщин это пустой звук…
Глаза Фуруя удаляются, сливаясь в одну точку. «Можно мне?» слышится издалека, и Миясэ протягивает пачку сигарет. Сделав две-три затяжки, Фуруя тушит окурок о края стеклянной пепельницы. Поднявшийся дымок в луче подсветки переносит Миясэ на кухню, где такой же дымок струился под лампой дневного света.
— Извини, Фуруя… — говорит Миясэ, поворачиваясь на своем стуле у стойки. Хозяйка потянулась было за горячей салфеткой, но он остановил ее, жестом показав, что нужен телефон.
Ему вдруг очень захотелось услышать голос Тамаки. Стоило Фуруя упомянуть ее имя, как он подумал о ней как о необычно хрупкой женщине. Может быть, она ведет себя по-детски наивно, но он чувствовал себя заложником любви к ней. Подойдя к серому телефону около двери, Миясэ набрал номер ее квартиры на Футако-Тамагава. Десять гудков длятся целую вечность, наконец слышится ее сонный голос.
— Привет! Я сейчас как раз нашел распорядителя на банкете…
Вдруг она перебивает его:
— Я… тут немного подумала… Завтра на неделю поеду к родителям в Кобе.
Миясэ не успел прийти в себя от этих слов, как разговор прервался.
— Умер? Точно умер? Кто умер? Начальник отдела информации Арима? Так, на первой полосе на пять колонок помещаем извещение, вторую забейте некрологом и сведениями о покойнике. Помер все-таки Арима… Ладно, Тиба! Когда определятся с заупокойной службой и местом похорон, сразу звони. Статья?
Уже три месяца назад написана. Даже с фотографией, там на полке лежит. Вот так-то…
Каждый раз, когда на четвертом этаже в корректорской типографии «Тайё» раздавался адресованный Савамуре звонок и он начинал орать в трубку, Миясэ охватывало раздражение.
Сбоку ему хорошо виден блеск глаз Савамуры, обычно скрытых темными очками.
Как всегда в таких случаях, Савамура был крайне возбужден. Он смеялся во все горло, блестя зубными коронками, и потирал кончик носа большим и указательным пальцами. Наверное, он сам не замечал этой своей привычки. Он был откровенно рад и воодушевлен.