melos и logos, музыка и слова; челка библиотекарши Тицианы, список книг, без которых ты никто, все те, что мне пришлось прочитать, пока другим доставались легкие, веселые, развлекательные книжки, часы учебы, драки отца и матери, их крики, книги, что я держу на коленях в электричке и в туалете, заходящее солнце, пусть я больше не гуляю на закате, оценки, которые улучшаются, ухудшаются, осуждают меня. Эти мысли порождают желание сражаться, мстить; время, когда я не могла за себя постоять, прошло, теперь я многое поняла: я умею стрелять, драться, оскорблять, целовать силой.
Я сжимаю руку и, вложив в удар всю беспокойную силу, что кроется в моем хрупком теле, в выпирающих по бокам косточках, бесстрашие человека, вынужденного постоянно бороться, бью Самуэле кулаком по лицу и попадаю в правый глаз. Он отступает на несколько шагов, рассеянно ощупывает рукой подбитый глаз, а другим смотрит на меня; несмотря на то что он наполовину ослеп, Самуэле пытается разглядеть, не прячется ли кто-то еще за моей спиной, но там никого нет.
– Нищеброд здесь ты, усек? Нищий умом, все никак не научишься писать по-итальянски. Кто тебя боится? Папенькин сынок, – кричу я и плюю, слюна попадает ему на обувь.
Не знаю, достаточно ли сильно я ударила, больно ли ему, у меня болят и ноют костяшки, мышцы и сухожилия дрожат, на ресницах слезы от ярости, внутри меня бурлит злость, я должна была выпустить ее, теперь она снова принадлежит этому миру.
Моя злость растеклась по крыше, лежит на солнышке и строит рожи, скользит промеж теней и встает за спинами ребят, моя ярость – резкая, живая, у нее есть лицо, волосы, руки, она носит джинсы, вытертые на коленках, на плече у нее кожаная сумка с разошедшимися швами на одном боку, ее особые приметы – безрассудство и неумение сочетать цвета в одежде. Она нескладная, у нее маленькие, незаметные уши, длинные ноги и крохотные волосатые ступни. Когда она приходит, я снова оказываюсь дома, не в нашей квартирке в Ангвилларе, а в настоящем доме, который мы с Мариано в детстве рисовали мелом на асфальте: «Это д-о-м», – я забираюсь туда, остаюсь среди прочерченных линий.
Я сижу на парапете из смеси бетона и туфа, опоясывающем футбольное поле, учительница физкультуры сказала, что я кособокая, выносливость у меня – как у моллюска, чувство равновесия – как у огурца или у семечки. Она заставила меня трижды оббежать вокруг школы, и мне подумалось, что от окружающих я только такие приказы и получаю: бегать кругами, без достижения цели, без возможности найти укромное место.
Мальчишки из другого класса играют в футбол, кто-то принес из дома бутсы с шипами, кто-то вышел на поле в джинсах и свитере, они развлекаются тем, что как попало бьют по мячу, и он взлетает высоко-высоко над центром поля, ослепительно блестит на солнце, от него не убежать, он как метеорит обрушивается на землю.
– Ты с ума сошла или как? – Самуэле садится рядом со мной, держа руки в карманах; я не отвечаю. – Не все такие добрые, как я, рано или поздно нарвешься на неприятности, – добавляет он, его глаз слегка покраснел, судя по всему, мое нападение не нанесло ему особого вреда, жаль, что я его не выцарапала.
– Ты понятия не имеешь, что такое неприятности, – отвечаю я после минутного раздумья.
Самуэле смотрит на меня, с виду он не зол на меня и не обижен, у него лицо человека, пойманного на вранье, которое он до того тщательно продумал. Парень, который приносит из дома книги и читает их на уроках, не может быть идиотом, раздолбаем, ему не нужна была моя контрольная, он пытался таким образом привлечь внимание.
– Как зовут этого парня? – спрашиваю я, так и не дождавшись от него ответной реплики, и указываю на одного из ребят, у него длинные волосы, и кончики их торчат кверху.
– Не знаю, – говорит Самуэле и достает сигарету, сжимает ее между большим и указательным пальцами, словно хочет разломить пополам.
– Еще как знаешь, я видела, что ты с ним говорил.
– Ты что, следишь за мной?
– Не за тобой, а за ним.
Самуэле поднимается с парапета, зажав сигарету в кулаке.
– Ну так у него и спроси, как его зовут.
Когда он уходит, я не иду за ним, не прошу прощения, не собираюсь признавать, что перегнула палку.
Длинноволосого парня зовут Лучано, я уже спросила об этом у других ребят, я знаю, где он живет, номер его мопеда, оказывается, у его семьи есть огромный трехэтажный дом с двумя садами, мать носит одежду от «Луи Виттон», а отец ездит на «мерседесе» с широким кузовом, я знаю, что Лучано станет застройщиком, как и отец, знаю, что на день рождения ему подарят дорогие побрякушки, знаю, что в школе он популярен, нравится даже девушкам постарше, что они подбрасывают ему записки в рюкзак, на перемене пишут на доске его имя и рисуют рядом сердечки, пронзенные стрелой, изводят его тем, что пытаются втюхать свой номер телефона, отчаянно требуют внимания; я слезаю с парапета и подхожу к сетке, которой обнесено поле, смотрю, как Лучано смеется, как держится, и думаю: «А ведь у богачей такая же походка, как у средневековых бардов, рыцарей, солдат…»
Несколько дней спустя на перемене я говорю Агате:
– Подожди меня у автоматов с кофе, есть одно дело.
И тут же теряюсь в толпе учеников, наводнивших коридор, выхожу в сад и вижу Лучано, сидящего на заборе, он не курит, а жадно глотает абрикосовый сок; я подхожу и смотрю на него, пусть рядом сидят его друзья, здороваюсь, представляюсь, точно мы на официальном мероприятии или на бале-маскараде, пытаюсь держать себя в руках, никаких смешков, никаких полунамеков.
Лучано держит пакетик сока в одной руке, он зеленого цвета, на нем нарисовано два абрикоса, они сплелись веточками и сообщают, что в соке не содержится добавленного сахара; у парня хитрый взгляд, как у хищника, почуявшего добычу, он пожимает мне руку, крепко, но недружелюбно. Мы обмениваемся парой реплик. На мне надетая специально для этого случая черная юбка, я взяла ее у матери и вшила потайную резинку, потому что она мне велика, темные колготки, собранные на талии, кроссовки, купленные на местном рынке в прошлый понедельник, и огромный серый свитер, мое бледное лицо выделяется на его фоне, веснушки кажутся яркими пятнами, а волосы – неестественно рыжими.
– Хорошо, тогда увидимся в кино, – говорю я, не задавая вопросов, будто подтверждая что-то, о чем мы уже условились.
Лучано отвечает – хорошо, спрашивает мой номер телефона, я отвечаю, что мобильника у меня нет, только домашний, на меня накатывает чувство стыда, как будто что-то жжется в районе желудка, потом поднимается к горлу, я задерживаю дыхание, сглатываю унижение, как асбестовую пыль.
Лучано сдерживает ухмылку, но забивает в мобильник наш домашний номер, просит повторить, как меня зовут, он уже успел забыть. Я думаю о спринте до телефона, который должна буду выиграть у матери, чтобы ответить на звонок раньше нее и избежать вопросов о том, кто это, где живет, чем занимается, из какой семьи, как будто наша семья – знак качества и может похвастаться своими отпрысками.
Я немногословна, прощаюсь, не знаю, какой предлог мне придется найти, чтобы сходить в кино, как я туда доеду, чем буду платить, не знаю, кому рассказать, что я никогда не была в кино, разве что на площади летом, когда бесплатно показывали «Мама Рома» – любимый фильм Антонии, меня же он только измучил, так что на середине я уснула от скуки, – не знаю, с кем поделиться, что у нас нет телевизора, что мы перебиваемся радиодрамами, романами, которые по частям печатают в журналах, и книгами – словом, уходящими в небытие вещами, готовыми исполнить свою лебединую песню.
По дороге в класс я слышу, что кто-то наверху окликает меня, подняв туда глаза, вижу Самуэле, он свешивается с террасы, будто хочет спрыгнуть, спрашиваю, чего ему надо, но он не отвечает, исчезает за парапетом, на меня больше не падает его тень.
Вечером я признаюсь Агате, что влюбилась, это ложь, но врать о любви приятно, так я могу почувствовать себя полноценной, частью вселенского порядка, я заставляю Агату поклясться, что она ничего не скажет Карлотте, и добавляю:
– Она ничего не знает о любви.
С остальными одноклассницами мы почти не общаемся, разве что с несколькими девочками из Чезано, которые ездят с нами на электричке, делят с нами время и пространство, – понемногу мы начинаем видеть в них достойных доверия собеседниц. Одна из них, Марта, получает только отличные оценки и делает это с такой обезоруживающей легкостью, что я одновременно раздосадована и уязвлена: кажется, ей не нужно так сильно стараться, как мне, чтобы снискать одобрение; другая, Рамона, – дочка военного, родом из Неаполя, в школе ее часто передразнивают, когда она произносит слишком открытый звук «э», как делают на юге, но она умеет кое-что недоступное мне: смеяться надо всем, пожалуй, кроме крови. Однажды на уроке она порезала палец краем бумаги и, взглянув на него, упала в обморок.
Им я тоже поверяю тайну первого чувства, расписанного по нотам, изученного под микроскопом, искусственного, как конечность на месте той, которую оторвало взрывом гранаты.
Теперь я каждый день рассказываю им новости о Лучано, они думают, что он не позвонит, но я жду и не напоминаю о себе, и вот однажды днем, когда я сижу над домашкой по географии, звонит телефон, я бросаюсь к нему, чтобы ответить, предвкушая, что услышу его голос. Лучано говорит, что в субботу будут показывать боевик, который он бы посмотрел, но, кажется, его не особо волнует, чего хочу я.
Я отвечаю, что тоже собиралась сходить, хотя на самом деле услышала это название впервые, мы договариваемся встретиться на виа Кассия, у кинотеатра «Чак», попасть туда я смогу только на электричке и на автобусе с двумя пересадками, но Лучано не нужно это знать, не думаю, что наше свидание предполагает близкое знакомство, мне надо просто играть свою роль: улыбка, девчонка, поддакивать, мне нравится твой дом, нравится твоя мама, нравится твоя машина, мне нравится, как ты целуешься, нравится твое тело, мне нравится этот фильм, до смерти хотела его посмотреть, как ты догадался?