Может, мне следовало закричать: это ты меня тревожишь, мучаешь меня, конечно, ты и весь остальной мир, да и все то, чего у меня нет. Телевизор, фильмы на канале «Италия 1», мелирование на волосах, карточки с футболистами, геймбой, плейстейшен, «Расхитительница гробниц», книжки, которые ты мне запретила, обувь в стразах «Лелли Келли», чупа-чупсы, которые можно сосать круглые сутки и не выслушивать, что от этого выпадают зубы, сигареты, которыми можно затянуться и не бояться, что закружится голова и придется прилечь на лавку, секция плавания, волейбола, театральный кружок, мобильник, который звенит и звенит, не переставая, день рождения в «Макдональдсе», сумочка Guess, которая сочетается с обувью, тысячи, миллионы кроссовок Adidas и Nike, купальники Sundek, футболки с Винни-Пухом, сборники летних хитов Festivalbar, диски Бритни Спирс, дневные походы на дискотеки, миникары, мопед с неоновой подсветкой вокруг подножки, жвачки «Биг Бабл», чтобы жевать их на уроках, дым от сигарет, который можно ловить руками, блестящие глаза моего брата – все это меня мучает, как и рыбки, что плавают молча, пока люди наезжают на меня. Поэтому девять по итальянскому мать воспринимает как рану: ее дочь пишет отличные сочинения, но они сочатся злобой, попусту тратит красивые слова на рассказы о мерзостях.
Учеба заканчивается, и Лучано с семьей уезжает на Сардинию, где у них есть вилла и яхта, он даже не думал пригласить меня, за все время наших встреч я не получила ни одного подарка, судя по всему, он не желает делиться со мной своей роскошной жизнью, он предпочитает запереть меня в стенах школы, в прогулках по окрестностям, ему нравится видеть меня голой в своей комнате, но не в обществе близких друзей.
Когда мы всем классом идем в кафе в честь окончания учебного года, я заказываю только пиццу «Маргарита», ведь из всего, что есть в меню, она самая дешевая, пью воду с газом, на мне огромная толстовка, как у баскетболиста, обруч для волос, в котором я похожа на учительницу из воскресной школы; вдруг к нам заявляется Самуэле с привычной парой друзей, он пьян, пошатываясь, идет к столу, хлопает в ладоши перед учительницами, семенит к центру зала, раскланивается, рассыпается в благодарностях, потому что его снова не перевели в следующий класс.
Никто не двигается с места, мы как картина, изображающая череду отъездов и прощаний, руки лежат на бумажной скатерти, ноги скрещены под столом, наши учительницы будто гипсовые статуи, аллегории мизерных зарплат и надменных коллег.
Я встаю из-за стола, обхожу его, иду к Самуэле, беру его под руку и тащу к выходу, он что-то бормочет, но поддается.
– Шуруй домой.
Я оставляю его на улице, смотрю на пришедших друзей – они все те же, что были на крыше.
– Ты весь год ни черта не делал, так что не закатывай тут сцен, – говорю я ему; Самуэле бледный, лоб покрыт потом, во рту будто что-то бурлит.
– У тебя что, камень вместо сердца? – пытается спросить он, но тут же сгибается пополам, его тошнит на землю прямо передо мной, рядом с канализационным люком, я смотрю на то, как по асфальту растекаются его желудочные соки и остатки ужина в забегаловке.
Развернувшись спиной, я возвращаюсь в кафе, я не дам испортить себе вечер, у меня заслуженно хорошие оценки, богатый парень, впереди целое лето, а для моих сверстников лето как воскресная месса в церкви, берег реки после долгого заплыва, глоток воздуха после поездки в транспорте с закрытыми окнами, как украшенные к празднику улицы.
Я снова сажусь за стол рядом с Агатой.
– Что случилось? – испуганно смотрит на меня подруга.
– Его стошнило. – И отрезаю кусочек от уже подсохшей пиццы.
– Он меня напрягает, но все-таки его немного жалко, – говорит Агата, понизив голос.
– Пицца остыла, – заключаю я, пережевывая моцареллу, больше похожую на известку, а затем с грохотом – звяк-звяк – бросаю нож и вилку на тарелку.
– Его зовут Бэтмен.
– Кого?
– Кролика.
– Ты же сказала, Лори.
– Теперь нет, он все равно ничего не заметит.
Рядом с домом Ирис разбит маленький огород, обнесенный изумрудно-зеленой оградой, в нем растут салат, помидоры, капуста, брокколи и кролик по имени Бэтмен, его так зовут из-за черного окраса и потому, что он сражается со злом – давит брюшком улиток, которые покушаются на савойскую капусту.
Ирис – первый человек в Ангвилларе, чей дом похож на наш; мы живем в паре километров друг от друга, и у них не социальное жилье, но сама квартира напоминает нашу: кухня, ванная, две спальни, небольшая гостиная.
Наши вьетнамки уже все в земле, а Ирис продолжает искать Бэтмена среди стеблей бамбука, к которым ее дедушка привязывает помидоры сорта «Сан-Марцано».
– Здесь раньше жил попугай по кличке Хохолок, – говорит она, указывая на высокую пустую клетку.
Я не спрашиваю, что случилось с пернатым питомцем, но срываю с грядки с клубникой одну ягоду, еще незрелую, ее кислый сок спускается в самый желудок.
Каждый день мне приходится изобретать новый способ добраться до озера.
Недавно мальчик из семьи, в доме которой убирается моя мать, решил, что велосипед ему не нужен, и он по наследству перешел мне, теперь я учусь кататься на нем возле дома, уже упала дважды, колени все разбитые, как у маленьких детей, пока что я не могу куда-либо ездить на нем, поэтому пользуюсь маршруткой, она доезжает до озера, или иду пешком пару километров до дома Ирис, а там, вдали от родительских глаз, нас подбирают Медведь и Грек, хотя ездить вдвоем на мопеде нельзя, или же всех подвозит бабушка Марты на желтом, как болгарский перец, «Фиате Пунто».
Ирис делит комнату с сестрой, на стенах висят их детские фотографии и бело-голубые вымпелы – у них в семье болеют за «Лацио»; книжный шкаф Ирис показывает с большой осторожностью, ведь пока у нее немного книг, в основном она берет книги в библиотеке; впрочем, Ирис методично перечисляет названия всех тех, что она успела прочитать и запротоколировать: она завела специальную тетрадь, куда заносит каждую прочитанную книгу, отмечает, понравилось ей или нет, – и хоть подруга и не показала мне эту тетрадь, у меня появилось стойкое желание заиметь такую же, я и не думала завести ее, заполнять, я уже и не помнила многое, а сколько еще предстоит прочесть! Они кажутся мне отрядом палачей: рано или поздно все непрочитанные книги меня расстреляют.
Агата получила «неудовлетворительно» по английскому и летом уехала в Англию на языковые курсы, и теперь мы с Ирис видимся каждый день. Я продолжаю упорно не замечать Карлотту, не справляться о ее делах, и если кто-то спрашивает о ней, отвечаю наигранно и с театральной жестикуляцией:
– Какая еще Карлотта?
У нас с Ирис установился один и тот же летний распорядок: встречаемся в десять, до пяти сидим у озера, потом назад, чтобы успеть к ужину, ведь и мне, и ей запрещено целый день не показываться дома, в пятницу, субботу и воскресенье можно гулять вечером, главное – вернуться до десяти, иначе Антония позвонит в полицию – не понарошку, а взаправду, – звонит, и ее друг-карабинер отправляется искать меня, чтобы привести домой, спрашивает у всех в округе:
– Где дочка Антонии, той, рыжей?
Ирис протягивает мне Бэтмена, у него мясистые уши, лоснящийся черный мех, белое пятно на морде, острые зубы – кажется, вот-вот цапнет.
– Он не кусается, – уверяет Ирис, по выражению лица угадав, о чем я думаю.
Я зарываюсь пальцами в блестящую шерстку, костюм темного рыцаря, его желтые глаза – точно два лимона, брошенные в таз с водой.
Минут через пятнадцать с улицы доносятся звуки клаксонов, мы с Ирис хватаем рюкзаки, где лежат полотенца, солнцезащитный крем, книги: я уже несколько недель делаю вид, что увлечена «Идиотом» Достоевского, она страницу за страницей глотает «Мартина Идена» Джека Лондона, то и дело вздыхает и иногда спрашивает, что значит то или иное слово, из самых заумных. Я еще не поведала Ирис историю со словарем, хотя продолжаю читать его, а недавно начала подчеркивать слова, потому что это единственная бумажная книга, которая принадлежит мне безраздельно, которую не нужно возвращать, я обвела красным несколько слов: «робкий», «безлунный», «антропоморфность», – должно быть, подруга поняла, что я умею управляться со словами и их значениями.
А июнь все так же проходит среди пляжных полотенец, расстеленных на черной и твердой почве, прыжков в воду вниз головой – прежде чем нырнуть, нужно забраться кому-нибудь на плечи, – вместе с мороженым «Альгида» из летнего кафе, пластиковыми стульями, в тени зонтиков с надписью «Кока-Кола», в сопровождении моего загара, что ложится пятнами, поэтому я похожа на теленка, украденных у отца темных очков, они мне велики и сваливаются с носа, стоит мне чихнуть, рыжих волос, которые я никогда не собираю в хвост, хотя под ними потеет шея, лишь бы не показывать свои слоновьи, обезьяньи уши, и веснушек на руках и ногах, они вылезают повсюду, как будто так проявляется моя раздражительность. Иногда Медведь просит у официанта за стойкой в кафе ручку и соединяет эти точки, тогда на моей коже проявляются морские звезды, летучие мыши, мельницы, состоящие из родинок и веснушек.
Но больше всего я люблю бороться в воде. Когда мы не играем в «передай мяч», не пробуем делать стойки на руках и кувырки, я прошу Ирис забраться мне на спину; взгромоздившись друг на друга, мы, две девушки, бросаем вызов всем вокруг, ведь так мы в два раза сильнее и ловчее, в четыре раза больше жаждем сражаться и побеждать.
Если затевается соревнование, кто дольше продержится под водой, я не могу остаться в стороне: скрещиваю ноги, закрываю глаза, резко выпускаю весь воздух из легких, чтобы, оттолкнувшись от поверхности, оказаться на дне, затем начинаю считать, приучаю себя не сдаваться, шевелю руками, чтобы задержаться внизу и не всплыть, терплю, пока не закружится голова.
Ирис не любит смотреть, как я ухожу на дно, она старается держаться поблизости, внимательно изучает поверхность воды там, где я нырнула, и, не увидев пузырьков воздуха, опускает пальцы в воду и принимается описывать ими кру