Отвечаю, что это не его дело и не нужно за мной следить.
Он говорит, что ни за кем не следил, просто ехал забрать подругу из города и тут заметил меня – длинные ноги, странная прическа, я сама на себя не похожа.
Я разглядываю его: новая рубашка, но уже с помятым воротником, приторный запах одеколона бьет в нос, слишком сильный и резкий, глаза красные, как будто он обкурился, шнурки развязались, – но я ему рада, думаю, так происходит со всеми неправильными людьми: приятно встретить кого-то похожего на тебя.
– Помнишь парня, с которым я встречалась, Лучано? Вы еще его дом обнесли. Он мне сегодня сообщение отправил, хотел пожелать удачи на экзамене в понедельник. Написал на телефон, который мне достался за его счет, – говорю я, подходя поближе.
Кристиано хохочет, и меня тоже пробирает на смех.
– А я знал, что он тот еще имбецил, мы у него в шкафу нашли белого плюшевого медвежонка и трусы, которые он еще в садике носил.
Кристиано двигается вперед, ближе к рулю мопеда, и передает мне шлем.
Я сажусь на сиденье, расправляя порядком надоевшую неудобную юбку, мопед срывается с места, Кристиано, как всегда, гонит, точно изголодался по скорости, выезжает обратно на главную дорогу, не освещенную фонарями, она идет вдоль озера, мимо леса и полей, здесь пахнет зеленью, хвоей, что падает на землю с сосен.
Дорога нашей жизни, дорога, которую мы знаем как свои пять пальцев, с которой озеро видно лишь вдали, но целиком, от одного берега до другого, самое темное пятно в окружающей его тьме; дорога, ведущая к Музею авиации, к закрытому в семидесятых годах свинг-клубу, к питомнику с растениями и статуями ангелов, к виллам на скалах, к лисицам, которые могут броситься под колеса, если не заметить их вовремя.
Я покрепче обхватываю Кристиано за талию: во-первых, я замерзла, во-вторых, так правильно.
Немного погодя он спрашивает:
– Готова?
Я понимаю, к чему нужно быть готовой, а к чему нет, и отвечаю:
– Да.
Кристиано жмет на газ и выключает фары.
Мы ныряем в темноту.
Пожар
1. То, насколько ты изменилась, мимикрировала, превратилась в копию Агаты, хотя, я думаю, тебе никогда не стать такой же, как она.
2. Твои раздражающие попытки вытащить меня гулять втроем, вовлечь в разговор, несмотря на то что мне явно неинтересно.
3. Чрезмерные усилия, которые ты приложила к организации моего дня рождения, а точнее восемнадцатилетия, хотя праздник в итоге был совсем не похож на то, чего хотела я.
4. Безразличие, которое ты неоднократно продемонстрировала по отношению к нашей дружбе – дружбе, принадлежащей только нам, в которой нет места для третьих и четвертых лиц.
5. Ваш несчастный плакат: я сложила его и засунула в шкаф к другим вещам, которые не хочу видеть каждый день; прилагательное «смелая», хоть я и объясняла, что мне оно не подходит.
6. Дискотеки, во время которых вы сторонились меня, потому что я встречаюсь с Андреа и не желаю тереться о других представителей мужского пола, которые случайно окажутся рядом.
7. Звонки домой, которые стали все реже, а потом прекратились, неотвеченные вызовы, наш секретный код, наша тайна… вот в чем моя главная претензия – у нас не осталось секретов.
8. Сообщения, в которых полно беспокойства и заботы, хотя в жизни мы стали общаться холодно и отстраненно.
9. Выпускной экзамен: ты не пришла поддержать меня, да, я сама просила тебя этого не делать, но это запрет, который следовало нарушить, а ты этого не поняла, а потом твой выпускной экзамен, на который ты пригласила и Агату тоже, а в конце выразила благодарность «моим подругам», это отвратительное множественное число, куда ты впихнула и меня.
10. То, что ты, зная о моем прошлом, решилась отойти в сторону, поставить точку и начертить новый разносторонний треугольник. Я ненавижу треугольники, я за прямые линии, соединяющие две точки и никуда не отклоняющиеся.
Как и просили, для Ирис я составила список, отметила каждый проступок, которым она задела меня за последние несколько лет. После того как я отдала ей этот список – я написала его на бумаге и сама отвезла ей домой на велосипеде, – на несколько недель между нами повисло молчание.
Я сижу дома у Андреа, время к вечеру, уже стемнело, вокруг тесно жмутся друг к другу домики, оранжевые и желтые картины на стенах, автоматические ворота, живые изгороди похожи на тени, а мы с Андреа голышом лежим под простыней в его постели, прячемся, он говорит:
– Давай притворимся, будто мы исчезли, что никому нас не найти, нас обоих.
Наше дыхание под хлопковой тканью кажется горячим, тела мягкие и влажные, мои рыжие волосы повсюду, забиваются в рот, залезают под мышки, падают на глаза и ослепляют. Но я все равно думаю, что это жалкое, тесное пространство кровати, эта близость тел – лобок, ключицы, пальцы ног – нравятся любой версии меня, задире и драчунье, пугливой и дерзкой, отчаянной и невоспитанной.
Я смотрю на Андреа вблизи, осознаю, что мне хочется рассматривать недостатки в его внешности, я приглядываюсь, чтобы отыскать их: родинка на крыле носа, шрам на губе, острые кончики ушей, крупный кадык, что становится еще более заметным, когда он сглатывает слюну, кости местами слишком сильно выпирают, не особо заметные мускулы – он явно не уделяет им должного внимания, – бледная кожа, даже летом, руки с длинными, как будто женскими пальцами, коротко остриженные ногти, то, что он не повышает голос, даже когда злится, черные точки на спине, сухая кожа на коленях.
В его комнате стоит двуспальная кровать, есть выход на небольшой балкон, на краю стола сложены отглаженные матерью рубашки, стены плотные, покрашены в голубой цвет, оттенок сентябрьского неба, я тайком подглядываю за его миром, тяжело дыша и прижимаясь к его телу, пытаюсь слиться с ним, раствориться в этом теле, как шов после операции, такой, которым латают глубокие раны, организм должен поглотить его, сделать своей частью.
Телефон вибрирует, приходят какие-то сообщения, но я их не читаю: сейчас меня нет, мы исчезли, как говорил Андреа, и пусть кричат, пусть зовут по имени, все равно нас не найдут.
Когда я выхожу на улицу, у меня припухшие губы, в ногах ощущение жара, я смотрю на экран и вижу, что пишет Ирис: она прочитала список и теперь хочет извиниться, потому что поняла, сколько боли мне причинила, говорит, оставила в моем почтовом ящике свой список – десять пунктов, которые помогут начать все сначала.
Я неподвижно стою рядом с велосипедом в мерцающем свете фонаря, ощущаю, что теперь они оба, Андреа и Ирис, снова принадлежат мне, я отвоевала их, сохранила, несмотря на нападки и вторжения третьих лиц, которые всеми силами пытались нас разлучить.
Мое нутро где-то в районе живота полнится этой уверенностью, гордостью, я вскакиваю в седло и кручу педали, убрав руки с руля, напеваю под нос песню Джанны Наннини, недавно услышанную по радио:
Я возвращаюсь в исходную точку,
Погашу свет – и ты исчезнешь,
Пара мгновений,
За этим туманом,
За бурей —
Ясная, долгая ночь,
Она подойдет к концу,
Но именно нежность —
Вот что нас пугает.
Я поступаю на философский факультет, назло, из вредности, в наказание, бросив вызов, я и мой аттестат с отличными оценками, я и мои неприлично длинные волосы, мои выгоревшие на летнем солнце ресницы, мои худеющие бедра, моя усыхающая грудь. Меня привела туда та часть моего характера, что вечно стремится доказать всем: я тоже чего-то стою. Они твердят: курсы переподготовки, медицина, хирургия, работа в офисе, – а я отвечаю: Мартин Хайдеггер.
Поступить на факультет иностранных языков казалось слишком просто, как и на филологический или на политологию, мне необходимо найти бедствие на свою голову, хватить через край, вытащить из морской воды самую костлявую рыбу и разом проглотить ее. Во рту чувствуется металлический привкус от слишком усердного жевания, болтаются остатки неудачной трапезы, и я не знаю, сплюнуть их в траву или проглотить, запив литром апельсинового лимонада.
Я позвонила Мариано и сказала ему:
– Теперь я буду изучать Маркса и наконец пойму, что такое капитализм.
Брат смеется.
Вся моя учеба похожа на тесный контейнер без окон, плотный параллелепипед, хозяйственную постройку, которой никогда не стать полноценным зданием, мне пришлось с нуля и в режиме чрезвычайного положения создавать новое пространство, чтобы вместить свою интеллектуальную деятельность. Для этого я изобрела ритуалы, установила сроки и скорость работы, составила календарь.
Часто я занимаюсь у себя в комнате, она никак не изменилась в лучшую сторону, наоборот, с годами становится менее яркой и более безликой, она похожа на комнату детей, которые уехали на каникулы, бросили в углу баскетбольный мяч, оставили на кровати смятое постельное белье с медузами и морскими звездами.
На стену у шкафа я повесила расписание занятий, список книг, которые нужно прочесть, список книг для углубленного изучения отдельных тем, список книг, которые нужно отксерить, список книг, которые я уже отксерила, список книг, которые я нашла, список книг, которые я не нашла, список книг, которые я успела возненавидеть, список слишком больших книг, чтобы их можно было полностью отксерить, и поэтому придется читать в библиотеке, список книг, которые невозможно прочитать, список книг, на которых я выместила всю свою злость, список книг, в которых не хватало страниц, список недостающих страниц.
Чтобы учить, запоминать и понимать, мне нужно писать, другого способа нет, поэтому я исписываю страницы блокнотов и тетрадей заметками, вопросительными знаками, многоточиями, незаконченными фразами, фамилиями известных людей, написанными с ошибками, рисую стрелочки, соединяющие даты и события в схему, записываю названия книг в кавычках, неточные и записанные в спешке цитаты, чтобы как-то связать между собой понятия, мне нужно сосредоточиться, очистить пространство вокруг себя, выжать и выдоить каждую клетку мозга.