— Ты вообще не спала? — Дима хмурится и обнимает за плечи, чтобы помочь вытянуться во весь рост.
— Спала…
Я не узнаю его пальцы, их короткие и непривычно бережливые прикосновения. Если закрыть глаза, то можно представить на его месте Пашу. Я сделала так на площадке, чтобы уговорить себя подойти к Диме и сказать всё, что задумала. Но мираж все же рушится, у Димы резкий мускатный одеколон и запах тела иной, густой и обволакивающий. Было время, когда я любила его, утыкалась в крепкое плечо мужа и дышала им, вдох за вдохом.
Давно было.
Дима обходит машину и садится рядом, немного подвигая меня. А я собираю ноги под себя и утыкаюсь лицом в коленки, и угадываю, как сверху опускается пиджак Димы. Он укрывает меня и бросает водителю короткое “в загородный”. Я даже благодарна ему, потому что меньше всего хочу сейчас оказаться в нашем доме. Я вообще никуда не хочу, согласна на салон немецкого внедорожника, ведь Дима до сих пор не пришел в себя. Он по-прежнему скован невидимой веревкой и не трогает меня. Убрал руки и молчит, хотя его странное напряжение передается мне по воздуху.
Он прочитал меня за день, догадавшись, что у меня появился другой, но я “слышу” его также тонко и объемно. И его штормит сейчас. Я, как в своей голове, слышу его наотмашь сталкивающиеся мысли, в нем злым эхом гуляет недавняя злость, но она пока проигрывает новым ощущениям. Он, наверное, впервые за долгое время вспоминает, что я живая и не могу сдержать любой удар, на который он решился, что есть предел и что, быть может, я не заслужила жизни, которая как долгая воронка в ад.
Может, хватит…
— Приехали, — коротко бросает Дима и дотрагивается до моего плеча.
Я поднимаюсь и откидываюсь на скрипящую спинку, а потом потерянно оглядываюсь по сторонам. Вижу опускающиеся автоматические ворота и двухэтажный коттедж, который муж купил в прошлом году. Я ни разу не была в нем, но кивала на рекламный проспект, когда он выбирал планировку.
— Он красивее, чем на фотографиях, — произношу шепотом и перевожу взгляд на широкий балкон на втором этаже, он украшен горшками с красными цветами и витым черным поручнем. — Ты поменял ограждение…
— Какие таблетки тебе дал Паша?
— Не помню название, — я, правда, не помню.
— Откуда он их взял?
— Я дала ему. Еще два месяца назад, когда твой врач выписал мне рецепт. Я не стала их тогда принимать, но отдала ему на крайний случай.
Дима замолкает, и мы сидим в абсолютном тишине несколько минут. Потом он просыпается беспокойным толчком и распахивает дверцу до скрипа петель. Вытаскивает меня из машины и вновь подхватывает на руки. Снова его крепкий запах, прямо в легкие, и мне неприятно первые мгновения, но я привыкаю. Как привыкала каждый раз, когда оставалась с ним один на один.
Я сама не знаю, чего жду, но Дима продолжает меня удивлять. Он заносит меня в нетронутый жизнью дом, где каждая плоскость сверкает новизной и лоском больших денег, и опускает в глубокое кресло рядом с барной стойкой. Пока я безучастно рассматриваю большую столовую в прибрежном стиле, он ставит чайник и возвращается ко мне со стаканом воды.
— Выпей, — Дима вкладывает стакан в мою ладонь и опускется вниз, резковатыми движениями снимает с меня туфли и отбрасывает их в сторону. — Или отнести в спальню?
— Нет, не надо.
— Я не буду лезть к тебе, — неожиданно добавляет он. — Я имел в виду, поспать.
Его заостренный до предела взгляд упирается в порванный край моей юбки, и Дима до побелевших костяшек сжимает подлокотник кресла.
— Можно я посижу здесь?
Мне нравятся светлые оттенки комнаты с голубыми акцентами. Спокойно и красиво, и можно представить как за окном набегают морские волны.
Дима молча забирает пустой стакан и возвращается к кухонному островку. У нас бывали времена затиший и пустых диалогов, не касающихся насмешек и оскорблений, но все равно в сердце распускается уверенность, что сейчас происходит что-то важное.
Впервые.
Как водораздел.
— Нужно заказать доставку, — Дима смотрит в холодильник и, судя по его недовольному лицу, тот пуст. — Японскую? Или итальянскую?
— Мы надолго здесь?
— Хочешь уехать? — хлопает дверца холодильника, и голос Димы становится ближе. — У тебя важные дела в городе?
Я качаю головой.
— Хочешь, чтобы уехал я?
— Честно? Я хочу, чтобы ты поспал. На тебя больно смотреть, Дима, ты выглядишь хуже меня.
— Боишься, что я опять сорвусь?
Прорезаются его фирменные противные интонации, и я отворачиваюсь. А он понимает, что сорвался именно сейчас, Дима рвано выдыхает и переключается на шкафчик. Он слишком грубо бросает на столешницу стаканы и заваривает чай из пакетиков.
— Другого нет, — произносит он, ставя стакан на столик рядом со мной. — Но он зеленый, как ты любишь.
— Спасибо.
Он уже хочет уйти, но я выставляю руку и почти что истеричным выпадом хватаюсь за его широкое запястье. Я не могу обхватить его, Дима всегда напоминал мне скалу, массивную и с острыми краями, об которые можно порезать пальцы. Нужна осторожность и умение, и я ведь умею, выучила, как главный урок жизни, какой нужно быть рядом с ним, чтобы не спровоцировать, а иногда даже усмирить.
В первые года мне удавалось это лучше, а потом надоело и не осталось сил изображать из себя другого человека. Я решила ничего не доказывать ему и стать чужой. Пусть обжигает ударами, но не лезет в душу.
Дистанция.
Но сейчас она рвется. И я угадываю, что он тоже выдохся и устал от нее и хочет, наконец, увидеть мое лицо по-настоящему. Вспомнить его.
— Я не пила тогда. Стас насильно влил в меня, зажал пальцами подбородок, — я кривым взмахом очерчиваю свой подбродок и зачем-то сжимаю его, — и заставил открыть рот. Я пошла с ним в зал, потому что туда еще позвали Савелова. Мы не должны были остаться наедине… Да я и подумать не могла, что он способен на такое. Он хотел изнасиловать меня, Дима.
Я смотрю в глаза мужу и с трудом отгоняю мысль, что это не сон. Он никогда не позволял мне говорить о том ужасном дне.
— И я рада, что ты убил его.
Глава 20
ДМИТРИЙ
Что с ней?
Она смотрит прямо в глаза. Не сквозь, обдавая презрением, а именно на меня. И говорит ровным уверенным голосом.
Говорит о Стасе. О том дне.
До меня постепенно доходит смысл ее слов и я на тупом повторе прокручиваю их в голове еще раз. Та раскалывается от всего дерьма, что я выпил и принял, но ее фразы гудят поверх блядского шума.
— Ты сопротивлялась?
— Да, на мне были синяки… Не знаю, как ты не заметил.
Не знает? Блять, она не знает?!
Я первые дни к ней вообще не подходил, чтобы не приложить ее голову об стенку со всей силы. Я уехал, бухал и трахал всё, что двигается. Одной шлюхе пришлось отстегивать огромные отступные и улаживать скандал в отеле. Девке не повезло, она оказалась до скверного похожа на Ольгу и я отпустил себя, изощренно проделал с ней всё, что пришло на ум под коксом. Секса грязнее у меня не было никогда, самого тянуло блевать от одних воспоминаний еще неделю.
Хотя всегда знал за собой правду — я жестокий сукин сын, но Оля познакомила меня с новым уровнем. Я оказался гнусным и поехавшим сукином сыном.
С этой правдой и живу.
Но сейчас какого-то хера легче. Смотрю на нее и не вижу красную тряпку. Живое напоминание, как на мне оттоптались и с пьяным весельем прокатились на члене моего друга. Почти, он не успел вставить… Я стащил его с нее и тут же пристрелил, а потом резко развернулся и свалил, чтобы не выстрелить еще раз.
Уже в нее.
Красный закат перед глазами полыхал так, что я мог.
— Хотя да, — Ольга нарушает повисшее молчание первой. — Синяки успели зажить, когда ты появился.
— Я трахнул тебя, — это я помню ярко, оглушающей вспышкой из прошлого, до деталей. — Ты мне слова против не сказала.
— Я испугалась, — она кивает и переводит взгляд на свои пальцы, которыми до сих пор держится за мое запястье, — у тебя рубашка была в крови…
— Я подрался.
— … манжет оторван с мясом. Я впервые увидела тебя таким.
— Каким?
— Каким ты стал с тех пор. Но тогда был самый первый раз, как знакомство с тобой новым. Оно мне трудно далось, — она порывается закрыть лицо руками, но делает над собой усилие и остается передо мной без преград, даже глаза не прикрывает. — И ты не хотел ничего слышать, запретил даже упоминать тот день и произносить его имя вслух. Я не понимала почему, я так хотела с тобой поговорить, мне нужно было выговориться и обнять тебя, как мужа. Сильного, надежного, ты ведь спас меня от него в тот вечер...
Она проводит большим пальцем по моей коже и внутри чиркает яркая искра.
— Но ты начал творить страшные вещи, если не со мной, то вокруг, и я закрылась. Научилась кивать, научилась ненавидеть тебя, когда ты сделал это со мной на том диване. Помнишь? — она поспешно отмахивается, пугаясь собственного вопроса. — Правда, меня не хватило надолго. Невозможно жить бок о бок с тем, кого презираешь всем сердцем, так только скорее сойдешь с ума. И я выбрала безразличие, вырастила его в себе по крупицам и смогла со временем не замечать всего того, что происходит вокруг.
Меня всегда бесило именно это. Как будто ей плевать… Как неживая кукла, которую нужно хорошенько встряхнуть, чтобы добиться малейшей реакции.
— Ты прав, мне нужно лечь, — неожиданно произносит она и переносит ладони на подлокотники, собираясь с силами, чтобы оттолкнуться. — На первом этаже есть спальни?
— Нет, только на втором.
Жена кивает и опускает лицо, на котором тут же проступает сильная усталость. Беру ее и отношу наверх, в “нераспечатанную” спальню. Я ни разу здесь не ночевал, но собирался завалиться и поэтому дом приготовлен. Кровать заправлена и хрустит свежими простынями. Рывком сбрасываю на пол покрывало и опускаю Олю на матрас. Зависаю, потому что не могу отвести глаза от ее красивого лица и фигуры… Она кажется совсем маленькой на огромной кровати.