– Есть дожить! – молодцевато выпятив грудь, гаркнул Артем.
– Отставить, – снова улыбнулся фон Шульц. – Сейчас вместе со мной вернешься на берег. Отправляйся в расположение отряда водолазов, собери вещи и возвращайся на канонерку.
На пристани, перед тем как распрощаться, фон Шульц положил Артему руку на плечо и негромко произнес:
– В казарме ни с кем не разговаривай. Ни с водолазами, ни с офицерами. Будут настаивать, поясни, что переведен в особую группу под моим командованием, дал подписку о неразглашении и не имеешь права говорить ни слова. Катер с «Черноморца» ждет матросов после увольнения в семь часов у причала в Артиллерийской бухте. Не опаздывай.
– Спасибо, Макс Константинович!
В расположение отряда Артем шел легким, пружинящим шагом. И дышать ему было легко: давящая на плечи тяжесть неопределенности и обида незаслуженного обвинения, сжимавшая горло, отступили. Впервые за последние десять дней он был спокоен. Его оправдали, он занят важным и нужным делом. Мир вновь приобрел устойчивость, и от этого морская свежесть, принесенная послеполуденным бризом, сама собой вливалась в легкие.
Он был уверен, что поиски «Черного Принца» увенчаются успехом.
«Ребе Шломо Бенцион обещал мне длинную счастливую жизнь, в которой будет все, даже клад с золотыми монетами, – думал Артем. – Сколько мы гадали, что за клад такой может мне выпасть, и вот теперь все становится понятным».
Казармы пустовали, отряд был на работах или учениях. При виде Артема дневальный на воротах удивленно раззявился.
– Чего рот раскрыл? – спросил Артем, останавливаясь возле караульной будки.
– А Гераська объявил, что ты загремел на всю ивановскую. Под суд, а потом в Сибирь. Мол, больше тебя не увидим.
– Вранье, – отмахнулся Артем. – Вещи мои еще не забрали?
– Пока нет.
– Ну, я пойду соберу.
– А где ты теперь-то?
– Не могу говорить. Секрет.
– А-а-а, – протянул дневальный. – Ты это, Артем, учти, Гераська здесь. Рыщет по части, как серый волк.
– Ладно, спасибо.
В казарме было пусто, чисто и тихо. Он подошел к гладко застеленной койке Митяя, поглядел на свою рядом, так же гладко застеленную, и тяжело вздохнул. Всего десять дней отделяли его от совсем другой действительности, в которой он, как сейчас становилось понятно, был счастлив.
Артем сел на свою койку, посидел несколько минут, словно возле могильного памятника, и стал собираться. Спустя пять минут он с «сидором» за плечами прошел мимо будки, махнул на прощание дневальному и быстрым шагом двинулся по улице.
Пройдя несколько сот шагов, он вдруг остановился как вкопанный. «Бушлат! Я же забыл бушлат! Он остался висеть на вешалке между кроватями».
Стремительно повернувшись, Артем бросился назад. Ему совсем не хотелось возвращаться, но выхода не оставалось. Будка дневального была пуста, видимо, он отошел на минуту по неотложному делу.
«Увидит Герасимов, – подумал Артем, – понесет бедолагу по кочкам».
В казарме было по-прежнему тихо. Лучи вечернего солнца заливали оранжевым светом аккуратно заправленные койки и чисто выдраенный пол. Артем снял бушлат с вешалки и собрался натянуть его, как сзади послышались шаги.
– Так-так, – раздался скрипучий голос Герасимова. – Матрос Шапиро сбежал из тюрьмы, а теперь крадет казенное имущество.
– Меня оправдали и выпустили, – сказал Артем. – Я зачислен в особую группу и должен прибыть к месту прохождения службы со своими вещами.
– Глупости! – оборвал его Герасимов. – Эту чушь в синагоге будешь молоть. Завтра я выясню, кто тебя выпустил и куда зачислил без моего ведома. А сейчас дневальный мне доложил о грязном гальюне. Марш на уборку. И чтобы через час все очки сияли, как яйца у кота.
Артем не ответил. Взял «сидор», подхватил бушлат и двинулся к выходу из казармы.
– Стоять! – рявкнул Герасимов. – Я тебе приказываю стоять!
Не обращая внимания на его слова, Артем пошел по проходу казармы, огибая Герасимова. Тот сделал два шага вбок, загородив дорогу, размахнулся и влепил Артему звучную пощечину.
– Если ты слов не понимаешь, морда жидовская, – прошипел белый от ярости капитан-лейтенант, – придется тебя кулаком поучить.
Щеку Артема обожгло от удара, а в грудь словно плеснули кипятка. Уронив «сидор» и бушлат, он что было силы ударил Герасимова кулаком в нос. Тот рухнул как подкошенный, затем с трудом встал на четвереньки и поднял залитое кровью лицо.
– А это уже трибунал, – прохрипел он. – И каторга.
Артем носком ботинка разбил Герасимову рот.
– Это тебе за Бочкаренко, сука! – крикнул он и со всего маху вмазал ногой по ребрам.
Герасимов взвыл и скрючился.
– А это от меня за гальюн, – носок ботинка попал точно в ухо, голова дернулась, словно у тряпичной куклы, раздался громкий хруст, капитан-лейтенант ойкнул, засучил ногами и замер, раскинув руки.
Артем отходил от вспышки бешенства несколько минут, а когда пришел в себя, понял, что натворил. Первым делом он оттащил с прохода тело Герасимова и задвинул его под койку. Затем выхватил из-под подушки ближайшей койки полотенце, вытер кровь на полу и бросил полотенце на лицо капитан-лейтенанта.
«Вот я и убийца, – подумал Артем. – И не в бою, а по собственной воле. Страшный, огромный грех…»
«Замолчи, – оборвал он ход собственных мыслей. – Об этом еще будет время подумать. Сейчас надо сообразить, как выпутаться».
Он несколько раз глубоко вздохнул и прошелся по проходу казармы. Ничто не напоминало о событиях последних минут, оранжевый свет мягко вливался в окна, темные тени от коек казались мирными и домашними. Что под одной из них лежит труп, невозможно было представить.
«А ведь дневальный разговаривал с Герасимовым после моего ухода, – сообразил Артем. – И не видел, как я вернулся. Значит, если сейчас незаметно выбраться из расположения водолазной команды, я окажусь вне подозрений».
В высоком деревянном заборе, ограждавшем тыл казармы от улицы, была доска, из которой Митяй вытащил два гвоздя. Он иногда опаздывал из увольнения и, чтобы не объясняться с дневальным на воротах, проникал в расположение команды через этот проход. Знали о нем лишь они вдвоем, и, если кому-то из начальства не пришла в голову мысль укрепить забор, уловка Митяя может напоследок послужить и Артему.
Гвоздей по-прежнему не хватало, Артем отодвинул доску, высунул голову и огляделся. Улица была пуста, как земля в первый день творения. Протиснувшись через проход, он надел бушлат, повесил на плечо «сидор» и пошел в сторону Артиллерийской бухты.
Добравшись до причала, он узнал время у проходившего офицера. До отправления катера оставалось больше часа. Артем спустился на берег, отыскал сухой валун и сел, уставившись на море.
«Герасимова никто не станет искать. Найдут его, когда водолазы вернутся в казарму, к ужину. То есть не раньше семи с половиной – восьми вечера, а то и позже. Кто станет заглядывать под кровать, когда нужно переодеться, умыться и бежать на камбуз? К тому времени дневальный сменится. В общем, доберутся до меня не скоро, если вообще доберутся. Дневальный может про меня не вспомнить. А если и вспомнит, то скажет, что я ушел до того, как Герасимов послал его проверить гальюн. Других свидетелей нет, я же буду от всего отпираться. Скорее всего, так это дело и заглохнет».
Артем смотрел на обкатанную волнами старую пристань, на рыжие и зеленые камни у берега, на белую пену, с шипением накрывающую эти камни и тут же убегающую назад.
«С людьми все будет в порядке, – думал он, – а вот как быть с Богом? Сегодня я нарушил одну из главнейших Его заповедей: не убий. Своими руками отнял жизнь у человека».
Он вдруг ощутил, как на него снова накатывает вал кипящей ярости, и вскочил на ноги.
«У человека? Ладно, надо мной он издевался, потому что я еврей. Это страшно обидно, несправедливо и недостойно, но хоть поддается пониманию. А Бочкаренко чем ему не потрафил? Ведь он погубил его ни за что, из мелких карьерных соображений. И эту подлую тварь ты называешь человеком? Все мы для него букашки, которых он безжалостно давит сапогом!»
Артем несколько раз глубоко вдохнул, словно перед погружением в воду, оттолкнул гнев и снова уселся на валун.
«Давил. Больше Гераська не будет никого унижать, ни над кем издеваться и ни одну живую душу погубить тоже не сможет. Будем считать, что он получил по заслугам. Но за какие грехи Всевышний выбрал меня орудием наказания?»
Он вдруг понял, что перестал видеть море. Слезы наполнили глаза, и вместо волн и пены он видел только режущий лиловый блеск.
«Откуда взялась во мне эта безжалостная ярость? С детства меня учили, что разум управляет сердцем, и мне казалось, будто этот урок я усвоил и сделал частью самого себя. И вот сердце вышло из повиновения, да еще как вышло! Впервые в жизни я потерял голову и плохо понимал, что делаю. Не разум вел меня, а злоба. Разве так подобало вести себя человеку, изучившему столько мудрых книг?»
Вдруг стало тихо. С моря поплыл вечерний туман. Волны беззвучно накатывали из тумана, выплескивались на берег и, разбившись о камни, бесшумно отползали в туман.
– Я понял, что произошло, – негромко произнес Артем. – Я ел их еду, я пил с ними водку, я жил с ними одной жизнью и стал, как они, грубым, беспощадным, бешеным. Стал зверем.
От ужина он отказался. Сложил вещи на свободной койке в кубрике «Черноморца», ушел на палубу, отыскал укромное место за шлюпкой и сел, прислушиваясь к плеску воды за бортом. Спустя несколько минут, вопреки всем переживаниям и угрызениям совести, Артем вдруг ощутил теплую волну счастья.
До чего же хорошо было вдыхать свежий морской воздух, крепко опершись спиной о борт канонерки и слегка покачиваясь вместе с ней. Видеть проступающие на темном бархате неба крупные звезды и едва улавливать, но все-таки различать игру духового оркестра на Приморском бульваре. Все это было куда приятней, чем валяться в пыльной темноте под койкой с переломленной шеей.
Он уже хотел сказать, что не стоит так себя грызть из-за того, что злодей получил по заслугам, но тут на палубе раздались голоса. Артем узнал говоривших, это были молодые водолазы из Кронштадтской школы.