Артем рассказывал обо всем, кроме Варвары Петровны и Маши. Когда он добрался до «Камбалы», отец встал и начал прощаться: к полуночи ему надо было вернуться к ребе. Двора-Лея согрела бак горячей воды, Артем умылся до пояса и, упав на свою кровать, тут же провалился в тяжелый пьяный сон.
Пока он мылся, мать спрятала под его подушкой пакетик с чудесным яблоком ребе Хаима. Она не сомневалась ни одного мгновения, что оно поможет так, как помогало всегда.
Лейзер никогда не вмешивался во врачебные дела супруги. Только один раз, после очередного чудесного исцеления, он, видимо, в шутку, но почему-то очень серьезным тоном назвал ее праведницей.
– Да поди ты! – засмеялась Двора-Лея, понарошку замахиваясь на мужа половником. – Ну какая из меня праведница? Один скандал, да и только!
– Написано в наших старых книгах, – ответил Лейзер, – что о мужчине в этом мире все знают только двое: его жена и Бог. А как ты думаешь, кому все известно о женщине?
Двора-Лея промолчала, а Лейзер, не дожидаясь ее ответа, продолжил:
– Конечно, яблоко, благословенное самим ребе Хаимом, занимает в этом мире особое место. Но я не знаю, продолжалось бы так долго его чудодейственное влияние на больных без неоглядной веры моей жены.
Артему приснился Приморский бульвар в Севастополе. Они с Митяем стояли напротив памятника затопленным кораблям и, опершись о балюстраду, смотрели на зеленые волны, лижущие основание памятника. Из глубины моря дул свежий ветер, он трепал ленточки бескозырок и холодил тело до самых костей. Но этот холод почему-то был приятен Артему.
Он искоса поглядывал на Митяя, прекрасно понимая, что тот умер, и все хотел о чем-то его спросить, но не решался. Наконец он собрался с мыслями и раскрыл рот, чтобы задать вопрос, но Митяй, опередив его, приложил указательный палец к губам и указал глазами на кого-то слева. Артем повернулся и увидел подходящую Варю.
Она шла, нет, плыла легко и беззвучно по брусчатке бульвара, как проплывает по морской глади тень облака. Воздушные ткани ее сиреневого платья тоже, казалось, состояли из перетекающих друг в друга теней, и мягких дуг, и плавных обводов.
– Вари нет, – сказал себе Артем. – Она умерла, это сон, марево, наваждение. Что угодно, только не она!
Артем говорил, а Варя подходила все ближе и ближе, улыбаясь открыто и щедро, как никогда не улыбалась ему при жизни. И от этой ее улыбки, от полноты наконец случившегося счастья он был готов умереть прямо сейчас, чтобы тоже стать воздушным сиреневым облаком и поплыть по небу вместе с другим облаком по имени Варя.
Пока Артем спал, родители сидели в горнице, перед чисто прибранным столом и рассматривали бутылку водки, почти опорожненную их сыном. Лейзер не смог оставить жену и решил, что на этот раз придет позже. Ребе поймет и простит.
– Что ж это такое, Лейзер? – недоумевающе повторяла Двора-Лея. – Что случилось с нашим мальчиком?
Лейзер долго не отвечал, наблюдая, как играет в стекле бутылки огонь керосиновой лампы. Потом медленно заговорил, взвешивая каждое слово. Он не надеялся, что жена поймет его объяснение, Двора-Лея жила в своем мире, существенно отличавшемся от того, где пребывал Лейзер. Но слова должны были быть произнесены.
– Написано в наших старых книгах: нет радости без мяса и вина. Мясо расширяет понимание сути вещей, а вино сужает. Как же так? Как две противоположные по своей сути вещи могут приводить к одному и тому же результату?
Часы на стене негромко пробили три. Лейзер заметил, как веки у жены стали слипаться и как она, спохватившись, широко распахнула глаза.
– Дворале, пойдем спать, – ласково предложил он, но жена всплеснула руками и фыркнула:
– Говори, говори скорее!
– У всякой вещи свое место под солнцем, – продолжил Лейзер. – В давние времена, когда святой Храм в Иерусалиме еще не был разрушен, мудрецы говорили так: я сегодня не смог разобраться в сути вопроса, потому что не ел жирного мяса. Это не просто слова, а свидетельство. Видимо, в то время жирное мясо не усыпляло, как сегодня, а пробуждало.
– Ну в самом-то деле, Лейзер, – отгоняя сон, спросила Двора-Лея. – Какое отношение имеют к нашему мальчику мудрецы и жирное мясо?
– Дослушай до конца, Дворале, – терпеливо произнес Лейзер. – Во время Храма людям было о чем призадуматься, и расширенное понимание мира приводило к радости. Сегодня от глубокого размышления о сути вещей можно лишь впасть в отчаяние. Потому радость приносит не расширение, а сужение сознания. Так что успокойся, Дворале, наш сын все делает правильно.
– Опять напустил тумана-а-а, – зевнула Двора-Лея. – Вот так всегда с тобой, Лейзер, ни на один вопрос от тебя невозможно получить вразумительного ответа. Красивые слова да гладкие фразы, а что делать, делать-то что? Когда твой сын сопьется, не приведи Господь, и будет валяться по канавам возле шинка, как какой-нибудь украинский крестьянин, не про нас будет сказано, какие красивые слова ты тогда найдешь?
– Ты правильно заметила, Дворале, не про нас это сказано. Аарон не сопьется. Все будет хорошо. Иди спать.
Артем проснулся от солнечного света, наполнившего комнату, и с удивлением понял, что проспал всю ночь. Он опасливо прислушался к своему телу. Боли пока не было. Тогда он осторожно приподнял руку, ожидая электрического удара. Удар грянул, но куда слабее того, что он ожидал.
Медленно передвигая ноги, он сел, впервые за последнее время не заскрипев зубами. Вставать было мучительно, но если раньше он не мог сдержать стона, то сегодня хватило плотно сжатых губ. Он хотел спросить себя, что произошло, как вдруг вспомнил болезни своего детства и непременный плотный мешочек в изголовье. Наклонившись, он засунул руку под белую мягкость слежавшейся под головой подушки и сразу его нащупал.
Распрямившись, Артем вдруг сообразил, что проделал это почти без боли, как прежде, до рокового погружения.
– Сынок, – услышал он голос матери. – Тебе легче, сынок?
Двора-Лея стояла в дверях комнаты, с тревогой наблюдая за Артемом.
– Да, мама, – улыбнулся Артем. – Это против всех правил, но мне легче.
Двора-Лея бросилась к сыну, крепко обняла его и сладко разрыдалась.
Яблоко ребе Хаима или упорная вера Дворы-Леи продолжали творить чудеса. Артем быстро пошел на поправку. Спустя две недели кессонная болезнь полностью оставила его тело, а через месяц он полностью вернулся к прежнему состоянию здоровья. Медицинский факт, не поддающийся разумному объяснению, но, несмотря на полное отсутствие такового, реально свершившийся.
За месяц Артем вышел из дома всего два раза. Через день после приезда отец отвел его к ребе Шломо Бенциону. В его доме ничего не изменилось. Когда они вошли – отец легко, бесшумно, двигаясь с уверенностью человека, знающего скрип каждой половицы, и Артем, тяжело опираясь на палку, – ребе сидел за столом, углубившись в разложенные перед ним книги. Он изучал около десятка манускриптов одновременно, отыскивая сведения по тому или иному вопросу.
Услышав звук шагов, ребе поднял голову, и Артема, как всегда при встрече с праведником, поразил его взгляд. На морщинистом лице, густо обложенном седыми волосами, ослепительно и ярко сияли чистейшие голубые глаза.
Артем протянул ребе квитл, бумажку с заранее написанными просьбами, но тот, вместо того чтобы развернуть и прочитать, просто прикрыл квитл ладонью. Потом отец объяснил Артему суть происходившего.
– У обыкновенного человека каждый орган выполняет только одну задачу. Глаза видят, язык чувствует вкус, нос обоняет, уши слушают. У праведника тело достигло совершенства, поэтому любой орган может исполнять любую роль. Как-то я заметил, что ребе Шломо Бенцион, когда пьет чай, держит кусочек рафинада в ладони, а потом выбрасывает сухой серый порошок в мусор. Я не поленился и не побрезговал, и попробовал тот порошок. Он был абсолютно безвкусный, ребе рукой вытянул из него всю сладость. Поэтому, когда он прикрыл ладонью твой квитл, он прочитал его так, словно поднес к глазам.
Артем долго думал, что написать, взвешивал на разные лады и раскладывал по всяким полочкам и в конце концов написал всего два предложения. Он попросил здоровья и сердечного спокойствия.
Накрыв квитл ладонью, ребе еще раз смерил Артема взглядом и перевел глаза на страницу лежащей на коленях книги. Он так внимательно разглядывал ее, словно ни Артема, ни Лейзера не было в комнате. Спустя несколько минут он поднял голову и опять прожег Артема взглядом.
– Со здоровьем я не вижу причин для беспокойства, – сказал ребе. – Ты здоров. А вообще я тебе завидую. Тебе предстоит длинная и очень интересная жизнь. Ты столько увидишь и столько узнаешь. Да, завидую.
Он снова перевел глаза на книгу, и Лейзер потянул сына за рукав, давая понять, что аудиенция завершена. Стараясь не шуметь, они начали пятиться к двери, как вдруг ребе снова заговорил:
– У тебя большое и доброе сердце, Аарон. И оно обязательно найдет себе утешение.
Уже выйдя на улицу, Артем вспомнил о вопросе, который не решился написать в квитле. Он хотел задать его сам, но почему-то начисто позабыл во время аудиенции. Золото «Черного Принца» и есть те сокровища, о которых говорил ребе два года назад?
Медленно продвигаясь к дому, Артем думал, что на свете нет ничего случайного и у его внезапной забывчивости тоже есть причина. Видимо, с Небес закрыли врата понимания, то есть ему не положено знать точного ответа на вопрос. Пока не положено.
Второй визит был нанесен околоточному. Надо было официально заявить о демобилизации и возвращении, дабы власть дланью могучей и мышцей простертой произвела нужные пометки в соответствующих документах. Двора-Лея вручила Артему десятирублевую ассигнацию:
– У Егора Хрисанфовича без барашка в бумажке дела не сладить. Отдай его сразу, сынок, прямо как войдешь.
– Нет, мама, – возразил Артем. – Служивому человеку другой барашек надобен. Сходи в лавку, возьми штоф водки.
– А не мало будет, сынок? Штоф-то куда меньше стои