Двора-Лея хмыкнула и, не найдя что ответить, пожала плечами.
Расстояние от Яффо до Тель-Авива, которое пеший человек мог вразвалку пройти за полчаса, скрипучая арба преодолевала больше часа. Касторовые деревья по сторонам дороги степенно качали красновато-фиолетовыми рассеченными листьями на длинных черешках, мимозы с желтыми цветами источали сладковато-медовый аромат.
– Меняющий место меняет судьбу, – словно заговоренная повторяла Двора-Лея, идя за арбой рядом с мужем. – Что ждет нас на новом месте, Лейзер, что нас ждет?
– Только хорошее, – отвечал Лейзер, беря жену за руку.
– Хотелось бы верить, – обвив пальцами его пальцы, она сжала их, ища утешение в твердости мужской ладони.
– Думай о хорошем, Дворале, и будет хорошо, – повторял Лейзер. – Всевышний посылает нам только те трудности, на которые мы настроены. Человек сам притягивает на себя свои беды. Думай о хорошем, Дворале!
На новом месте жизнь пошла по-другому. Очень скоро, навещая подругу на постоялом дворе, Двора-Лея с отвращением зажимала нос, пробираясь по усеянным отбросами, вонючим улицам Яффо.
– Как я не видела этого раньше, где были мои глаза и нос? – спрашивал она саму себя и не находила ответа. Возвращаясь домой, Двора-Лея каждый день мылась проточной водой из водопровода в своем доме.
– В чистом теле чистые мысли, – усмехался Лейзер и, вдохновленный сияющими глазами жены, частенько следовал ее примеру.
Как-то раз Артем вернулся домой в конце недели раньше обычного.
– Мне надо до начала субботы поговорить с Эфраимом, – объяснил он матери.
Хотя Тель-Авив населяли формально нерелигиозные люди, субботу в нем соблюдали. Перед началом сумерек Народный бульвар перегораживали железной цепью, чтобы запоздавшие дилижансы из Иерусалима и другие конные повозки не могли въехать. Речь не шла о религиозном рвении, к субботе в Тель-Авиве относились как к древнему красивому обычаю, освященному веками ревностного исполнения.
В одних домах женщины благословляли субботние свечи, другие их зажигали без благословения, в третьих вообще ничего не делали. Синагог не было, и они даже не значились на генеральном плане застройки. Но желающие молиться собирались в частных домах. В Тель-Авиве набралось два или три миньяна.
После ужина все жители, нарядно одетые, высыпали на бульвар. Здоровались, обменивались новостями за неделю и прогуливались. Четыреста метров в одну сторону, до сикоморы, растущей возле железной цепи, а затем четыреста метров в другую, до киоска Витмана. Киоск, разумеется, в субботу был закрыт, но газовый фонарь рядом с ним, первый газовый фонарь на Святой земле, ярко освещал гуляющих.
В доме Эфраима религиозные правила исполнялись с большой тщательностью, поэтому после зажигания свечей и до самого исхода субботы он не говорил о делах.
– Что ж там такое у тебя творится? – спросила Двора-Лея, удивленная столь ранним появлением сына.
Он всегда приезжал после полудня, и она ждала его с кипящим самоваром и свежим, только что из духовки, медовым пряником. Пряник пока существовал в виде теста, а к самовару она еще не прикасалась.
– Эфраим прислал пять новых рабочих, тейманцев[21]. Хочет дать работу не арабам, а своим. Желание правильное, только мне с ними одно горе.
– С евреями всегда непросто, – философски заметила Двора-Лея, сажая в духовку медовый пряник.
– Ты права, – рассмеялся Артем. – И незадача именно в том, что они евреи. Представляешь, каждый обеденный перерыв они садятся под дерево и уминают целую гору апельсинов. Ну ладно, пару-тройку штук на человека, но они их едят без счета. А работают спустя рукава. Ты не поверишь, они съедают почти все, что успевают собрать. Первый раз я пропустил, на второй тоже. На третий не выдержал, подошел. «Что же вы делаете? – спрашиваю. – Написано в Торе, нельзя красть!» И знаешь, что они мне ответили? «Ах, Святая Земля, Святая Земля! Все тут для евреев. Ешь свежие фрукты, слушай слова Торы, ах, Святая Земля!»
Двора-Лея расхохоталась.
– Ну и что ты намерен предпринять?
– Да вот, поговорю с Эфраимом. Пусть забирает их обратно. Мне такие работнички не нужны.
– Неужели ты не сумеешь справиться? Вон с арабами как ловко все устроил.
– Мама, я не могу брать в оборот еврея с пейсами, который молится три раза в день и говорит благословение на каждый кусочек, который подносит ко рту. Но и смотреть спокойно на такое безобразие я не могу. Об этом и хочу поговорить с Эфраимом.
– Ладно, беги к нему прямо сейчас, пока пряник подойдет. А я зайду на минутку к ребецн Хае.
– На минутку, – хмыкнул Артем. – Смотри, не сожги пряник.
Силы небесные сыграли с Дворой-Леей свою игру. И хоть мудрый Лейзер не раз объяснял жене, как устроен механизм небесного воздаяния, но не зря написано в старых книгах: женщины малорассудительны. Наверное, не все и не всегда, но общее свойство, присущее большинству представительниц лучшей половины человечества, именно такое.
– Пойми, Дворале, – говорил Лейзер, – женщина столь высокое существо, что ни ангелы, ни серафимы, ни даже сам Всевышний не могут вынести ей приговор. Что же делает небесное воинство? Оно посылает женщине ситуацию, в которой кто-либо из ее знакомых оказывается в таком же положении, как она сама. Женщина, разумеется, высказывается по его поводу четко и однозначно, и эти ее слова применяются к ней самой, в качестве приговора. Поэтому, умоляю, Дворале, меньше судачь. А если и говоришь о ком-то, суди всегда в сторону добра и оправдания.
– Да кто тут судачит? – возмущалась Двора-Лея. – И где ты видел, чтобы я кого-нибудь осуждала?!
– Не видел и не слышал, – немедленно соглашался Лейзер, давно усвоивший, что спорить с женой бессмысленно и бесполезно. – Я говорю про тебя в качестве примера, не более того. Как говорится, для наматывания на ус.
– Вот на свой и намотай, – резонно отвечала Двора-Лея. – У меня усов нет.
Попрекнув мужа желанием снова стать служкой у нового ребе, Двора-Лея тем самым предначертала собственную судьбу. Поначалу она заходила к соседке, ребецн Хае, просто выпить чаю, потом стала обсуждать с ней свои планы, затем принялась помогать ей по хозяйству. А когда ребецн решила пуститься в торговлю, Двора-Лея взяла на себя практическое исполнение ее задумок. Прошло совсем немного времени, и она, сама того не заметив, превратилась в добровольную доверенную помощницу ребецн.
При этом Двора-Лея была уверена, что все делает по своей воле, исключительно из симпатии и приязни. Возможно, так оно и было на самом деле. Но кто его знает, где кроется это самое дело, в чем оно состоит и как его мерить?
Покамест в глазах Тель-Авива Двора-Лея стала верной служанкой ребецн Хаи. Так или не так, но она была преданна ей куда больше и безогляднее, чем когда-то ее муж был предан Чернобыльскому ребе.
Эфраим жил в большом доме на улице Лилиенблюм. Это было солидное каменное здание в два этажа, с колоннами и высокими стрельчатыми окнами. Оно совсем не походило на обсаженные деревьями уютные домики Тель-Авива, но Эфраим хотел настоящий дом, такой же, в каком он вырос. Родители Эфраима по житомирским меркам были весьма состоятельными людьми и поэтому жили в особняке, подобающем их положению. Когда единственный сын, невзирая на их просьбы и увещевания, все-таки перебрался на Святую землю и прочно осел на ней, они передали ему значительную часть своего состояния. С помощью наследства Эфраим завел дело и выстроил большой дом в Тель-Авиве.
Артем взбежал по гранитным ступеням высокого крыльца под затейливым портиком, увенчанным фронтоном, и постучал в дверь. Никто не отозвался. Тогда на правах близкого знакомого он потянул за ручку, вошел и обомлел.
Если бы хрустальная люстра, подвешенная под потолком на золоченой цепи, сорвалась с крюка и упала ему на голову, Артем удивился бы меньше. В гостиной, положив на стол прелестную ручку, спиной к нему стояла Варвара Петровна, Варенька.
Ошибки быть не могло, он прекрасно помнил темно-синее, лишенное украшений платье, гладко собранные волосы, стан, такой соразмерный и так хорошо ему знакомый. Он вспоминал его тысячу, нет, миллион раз, он видел его во сне, он помнил каждое движение маленьких грациозных рук, и вот эту ладонь, с таким изяществом лежащую на скатерти.
Артем сделал несколько решительных шагов к Варе. На звук его шагов она обернулась, и…
Нет, это была не она. Но милое, серьезное лицо и отстраненный, холодный блеск глаз так походили на Варины, что он, как когда-то в Кронштадте, мгновенно покрылся холодным потом и густо покраснел.
– Вы к кому? – спросила девушка Вариным голосом, и Артем, не удержавшись, прошептал:
– К вам, Варвара Петровна.
– Простите, не расслышала, – улыбнулась девушка, и Артем в ту же секунду понял, что снова пропал.
– А, вот ты где, Бейле, – раздался от дверей голос Эфраима, и через секунду тот уже входил своим размашистым шагом в гостиную.
– Аарон, – воскликнул Эфраим при виде гостя, – а ты как здесь? Ты ведь всегда возвращаешься перед самой субботой. Что-нибудь случилось?
– Да нет, все в порядке, – еле выговорил Артем внезапно пересохшими губами.
– Ну слава Богу! Давайте я вас познакомлю. – Эфраим протянул одну руку девушке, а другую Артему.
– Эстер-Бейле, моя дочь, вернулась из Парижа с годовых учительских курсов. Учительница гигиены! В нашем жарком климате очень важная дисциплина. А это – Аарон, помощник на плантации и, смею надеяться, мой друг.
Артем смотрел на Эстер-Бейле и не верил, не мог поверить. Конечно, черты лица у нее были совсем другими, чем у Вари, но общий облик, и особенно фигура, полностью совпадали. А платье! Откуда она взяла Варино платье?!
– Вы так смотрите на меня, – очень серьезно сказала девушка, – словно встретили после долгой разлуки.
– Нет-нет, но на вас платье, которое носила моя знакомая дама из Кронштадтской школы водолазов.
– Там учились дамы? – со смехом воскликнул Эфраим, пытаясь разрядить возникшее напряжение. – Вот не знал!