– Понимаю, что это не входит в ваши должностные обязанности, сержант, – многозначительно кивнула Астор. – Мы вам будем очень признательны.
– Ну и самое главное, пожалуй, – это внушить вашей дочери, чтобы она наконец вняла доводам логики и здравого смысла, – сержант покосился на укутанную до макушки Сьюзан и не смог сдержать улыбки. – А в остальном она у вас молодец.
– Я знаю, – кивнула Астор. – Она вся в отца.
Когда сержант покинул дом, женщины остались в спальне вдвоем. Сьюзан порывалась было устроить сына к себе в комнату на ночь, но Астор категорически этому воспротивилась.
– Испытания делают мужчин сильнее, ты разве не знаешь?
– Некоторые их губят, – возразила Сьюзан и осеклась, увидев выражение лица матери. – Прости, я случайно.
– Мне нравится Ирвин. В нем действительно есть что-то земное, настоящее. Истинно ирландское, если ты понимаешь, что я имею в виду. С таким не страшно.
– Э-э… Да, наверное… – смущенно хмыкнула Сьюзан. – Он и на похороны Питера Бергманна приехал. Хотя мог бы и отказаться.
– Ах вот как? Достойный поступок.
– Пришло мало людей поначалу, а потом подтянулась группа… В общем, я не к тому. После того как все закончилось, я пошла к отцу на могилу. И там встретила женщину, которая, по ее словам, умеет говорить с мертвыми. Она слушает их, или что-то подобное, мне показалось, что она немного не в себе. Но я все равно не сдержалась и спросила ее, слышала ли она, что говорит мой отец.
– И что она ответила?
– Только одно слово: «Морриган».
– Название его лодки?
– Да, именно, она не могла знать его, не зная отца, ведь так?
– Не обижайся, но ты слишком доверчива. Крушение лодки и пропажа твоего отца было довольно громким делом тех лет. Вполне вероятно, эта женщина где-то читала о том случае, а возможно, она профессиональная мошенница, которая выманивает деньги у родственников умерших.
– Она не просила денег. Но ты права, мне тоже показалось, что здесь что-то нечисто, – выдохнула Сьюзан с облегчением.
– Кстати, благодаря твоему Питеру Бергманну я продвинулась в своей группе по фотографии. Наш куратор хочет выставить тот снимок на пляже в Дублинской фотогалерее, представляешь?
– Я рада слышать, что хоть кому-то его смерть принесла радость.
– Ну что ты, я не это имела в виду. Тем более все уже закончилось, ты сделала все, что могла.
– Нет, не все, далеко не все. С момента, когда я стала интересоваться этим делом, у меня все чаще возникает чувство, что я делаю нечто очень существенное, по-настоящему важное. И чем дальше я продвигаюсь, тем сильнее это ощущение. Теперь, когда я ушла с радиостанции, я поняла, как много было у меня возможностей помочь людям, реально помочь, но я всегда оставалась лишь их слушателем, в лучшем случае – собеседником.
– Это называется профессионализм, дочка.
– Нет, это называется бездействие. Равнодушие, – решительно возразила Сьюзан. – Не жалею, что ушла оттуда. Я снова стала слышать себя и других и понимаю, что слишком долго была глуха к тому, что важно.
– В таком случае я за тебя рада.
– Хорошо, что ты приехала. Может, останешься ночевать? Ляжем вдвоем, поболтаем.
– Думаю, это хорошая идея. К тому же у меня с собой те фотографии отца. Уже пару дней вожу в сумке. Можем посмотреть.
Астор полезла в сумочку и извлекла оттуда стопку. Сьюзан с трепетом приняла их у матери и стала рассматривать черно-белые снимки. Отец с гитарой; в модной черной куртке в окружении друзей; на пирсе в смешной мятой шляпе и длинным спиннингом в руках, молодой и счастливый.
– Глаза совсем не изменились, – с грустью произнесла Сьюзан, продолжая листать фотографии. – И волосы такие густые и кудрявые! Смотри, а тут он с дедушкой у нас в прежнем доме. Здесь они так похожи, – она провела пальцем по лицам, застывшим на пленке. – Я почти не помню дедушку, и ты совсем о нем не рассказывала…
– Моей вины в этом нет. Он сам не был любителем говорить о себе. Видимо, и меня приучил. У него сложилось особое отношение к прошлому, к событиям, которые с ним происходили. Он считал, что если прошлое и способно влиять на будущее, то только лишь когда его тревожат.
– Мужчины в нашей семье умели выразить свои мысли.
– Это так. Но в нем говорила обида. Не уверена, что имею право рассказывать об этом. Твой дед строго-настрого запретил когда-либо поднимать эту тему. Но столько лет прошло, думаю, вето уже может быть снято. Мой отец был дезертиром во время Второй мировой. Запретная тема, принесшая много боли нашей семье.
– Мой дедушка тоже был ирландским дезертиром?
– Тоже?
– Совсем недавно я говорила об этом в эфире…
– Сейчас неохотно об этом вспоминают… Не то время, да и стыд. Правительство признало свои ошибки, хоть и неофициально. Да, ирландские дезертиры – так их называли во всем мире, подразумевая несправедливость, с которой столкнулись тысячи наших солдат, смельчаков, сбежавших из Ирландии сражаться с нацистами на стороне англичан. И только в нашей стране они были просто дезертирами. Их сочли предателями и оставили жить с этим осознанием. Хорошо, если бы только это. Но отцу не давали работать, мы жили впроголодь. Когда появилась ты, он запретил маме и мне поднимать эту тему, вообще касаться ее. Ты не должна была знать об этом.
– Так вот почему ты так мало о нем рассказывала.
– Начав говорить, я непременно выдала бы его тайну, потому что она наложила отпечаток на все стороны его жизни. Он будто помешался. Ходил днями, стучась во все двери, доказывая, что последовал зову сердца, что у них не было и в мыслях предавать свою страну. Он требовал амнистии. Ну, сначала требовал. Потом просил, а потом старался сделать все, чтобы об этом забыли. Он хотел стереть эти годы из памяти – своей, нашей, окружающих, но отовсюду на него лилось лишь презрение. С нами боялись общаться соседи, со мной никто не дружил, только один хромой мальчик был ко мне добр, да и то потому, что был приезжим и другие ребята не желали играть с ним. Нашей семье приходилось выпрашивать у соседей еду, одежду, деньги.
– Это ужасно, мама, мне так жаль это слышать.
– Это сделало всех нас сильнее.
– Мистер О’Фаррелл, один из моих радиослушателей, тоже носит этот статус до сих пор.
– Он герой, дочка. Ты должна выразить ему свое уважение при первой же возможности. К сожалению, дедушка до этого не дожил. Отказываясь говорить об этом, он не давал людям, ну тем, которые на самом деле понимали, что к чему, даже возможности поблагодарить его за свой поступок.
– Дедушке нечего было стыдиться. Как жаль, что он умер не героем. Хотя о чем это я? Он и есть герой.
– Только не официально, – с горечью подвела итог Астор.
– Я дала слово мистеру О’Фарреллу, что постараюсь как-то сдвинуть это дело с мертвой точки. Но из-за последних событий совсем закрутилась, и это вылетело у меня из головы. К тому же я даже не знаю, с чего можно начать.
– Что ты хочешь сделать?
– Вернуть им статус героев, тот статус, которого они по-настоящему заслуживают. Пока остались в живых те, кто до сих пор числится дезертирами.
– Хочешь изменить то, что оставалось неприкосновенным несколько десятилетий?
– Ты сказала, что я должна выразить ему свое уважение. По-моему, нет лучше способа, чем восстановить справедливость. Разве ты не согласна? Хочешь сказать, что никогда не думала об этом?
– Думала, разумеется. Но что я могу одна против устоявшихся правил!
– Ты можешь поднять старые контакты, у тебя же остались связи в мэрии, с министерством, есть выходы в Дублин, в конце концов.
– Хорошо, я постараюсь. А ты должна кое-что пообещать взамен.
Сьюзан метнула на мать испепеляющий взгляд.
– Оставить Питера Бергманна в покое? Не проси. Это неравнозначные просьбы.
– Даже после поджога? Сьюзан Уолш, ты такая же упрямая, как и твой отец. Ответь хотя бы, почему?
– Потому что моя просьба, по крайней мере, выполнима.
– Здравствуй, Слайго! Меня зовут Сьюзан Уолш, и это новый выпуск подкаста, посвященного неизвестному человеку, найденному на пляже Россес-Пойнт.
Несколько дней назад мой дом подожгли. Неизвестный или неизвестные хотели напугать меня, заставить остановить поиск правды. Что ж, с таким же успехом они могли бы попытаться остановить катящийся со скалы валун. И если тот человек, кто совершил это, кто поставил под угрозу жизнь моего сына и мою собственную, если он слышит меня сейчас, то я хочу, чтобы он запомнил одну вещь. Я ирландка. И если ты хоть немного знаешь о том, что стоит за этим словом, то без труда поймешь, что нет на свете большей радости для ирландца, чем гордость, честность и справедливость.
Да, поначалу мой интерес к делу Питера Бергманна был вызван любопытством. Потом я позволила себе поверить, что занимаюсь поиском истины. Но теперь, когда я понимаю, что мне противостоят некие люди, мой долг – не просто найти правду, но восстановить справедливость. На этом я и буду стоять до конца.
В самом начале расследования этого дела, когда я общалась с сержантом Дэли, то случайно оговорилась и назвала происшедшее убийством. Помню, как удивился Ирвин, он воскликнул: «Нет никаких оснований полагать, что это убийство!» А я не могла понять, почему так решила, – видимо, это было лишь интуитивное соображение, высказанное вслух. Но теперь, когда я вижу, как кто-то сознательно пытается остановить мое расследование, я предполагаю, что, возможно, сама того не зная, озвучила версию, которую не берет в расчет полиция.
Сейчас Питер Бергманн – или, если быть точной, мужчина, называвшийся этим именем, – обрел покой. Его тело погребено на городском кладбище Слайго, и его могила не покинута. Она засыпана цветами добрых людей, которые сочли своим долгом посетить церемонию погребения, принести знаки уважения. Но во мне нет того же самого покоя.
Я не делаю громкого заявления о том, что Питера Бергманна убили. Но я хочу, чтобы эту версию не сбрасывали со счетов. Тихая смерть, о которой так много мне твердили, оказалась не столь уж тихой. Кое-кто хочет спрятать все концы в воду, сделать так, чтобы об этом деле побыстрее забыли. И это явно не сам почивший, упокой Господь его душу. Нет, за этим стоит кто-то другой. Кто? Обещаю, что выясню это, чего бы это мне ни стоило.