— Черт! — Мой собственный возглас удивления взорвался в ушах.
— Что такое? — Голос техника отозвался на моих чувствах примерно так же.
— Голова. Боже, здесь полголовы!
— Все нормально, — сказала Хокинс смягчившимся голосом. — Это… это не настоящее. Мы находили подобные вещи в рифах, это просто аберрация. Ты пробыл там достаточно долго, выходи.
— Нет, — прошептал я, поднимая светящиеся руки, заключая в них полузаконченный образ лица гидрана. Я видел, что это гидран, хотя глаза его были закрыты. Должно быть, он спал, но на лице его было такое выражение, как будто он был запечатлен в момент восторга. Образ замерцал и исчез, как отражение в воде, когда мои руки замкнулись на нем. Я опустил руки и наблюдал за тем, как он появлялся вновь. Я закрыл глаза, проходя сквозь него, продвигаясь глубже — в миллионы древних грез.
Восприятие матрицы, окружавшей меня, стало казаться чем-то большим, нежели простая разница давления. Я почувствовал, что рифы меняются, неуловимые, как дождь или шелковистая зыбь на воде, вязкие, как масло, мед, смола, пустые, как вакуум, как сделанные наудачу, — как моя жизнь.
Гидраны верили, что рифы священны, чудотворны, что они обладают силой. Я подумал, как они это определили, как составили подобное представление, если никогда не могли, как это делаю сейчас я, погрузиться в них. И еще я подумал, почему такое испытание рифов никак не отражается на их восприятии людьми.
Я отвлекся от этих мыслей, перемещаясь вокруг пульсирующей сферы света. Что-то задрожало во мне, как тронутая струна, — я услышал это непосредственно мозгом, как если бы я был инструментом, а риф играл свою песню на каждом нейроне моего тела. Я прислушался: теперь, казалось, каждое мое движение, каждое легкое изменение поля резонировало во мне — уже не просто цвета или свет, уже работал весь спектр моих чувств. Я слышал музыку, когда дышал, я вдыхал туман и пробовал резкий привкус озона. Мои чувства распахнулись как двери, одно за другим, впуская чистое великолепие ощущений. Мой мозг был протянутой рукой, а риф заполнял его пустоту.
Где-то меня звал голос. Слова стучали как камни по обнаженным нервам. Я отбросил их, пробормотав ругательство, но почувствовал, что они стали бить сильнее.
— Ответь мне!
Я не ответил, поскольку не было слов, которыми можно было бы описать то, что лилось сейчас по всем моим чувствам. Мой мозг был призмой, преломлявшей входящие в меня ощущения в синестезию удовольствия.
Не было границ ни внутри, ни снаружи — только восторг, сладкий, как кислород, которым я дышал. Не нужно было даже дышать, внутри меня не было отдела для дыхания, только чистый жаркий огонь удовольствия, поглощающий меня, пока… я… Я…
Я не мог дышать, втягивал воздух, плотный, как жидкость, в свои легкие. В моей груди родилось ощущение, как если бы что-то вытягивало из меня жизнь.
От звука мои уши стали истекать светом, человеческий голос взывал ко мне, но я не мог вспомнить, чей он, не мог разобрать слов.
— Не… дышу. — Я вытолкнул два слова, как камни, не зная, сможет ли их кто-то понять или хотя бы услышать.
— Возвращайся! — Слова возникли в жидком пламени передо мной. — Возьми себя в руки!
Я посмотрел на свои руки, касающиеся ремня в золотой ауре, не будучи уверенным, что это действительно руки, которые действительно чего-то касаются, что я могу сделать это или даже должен. Я почувствовал, что мое тело развернулось, и не понял, сам ли я сделал это.
— Вытащите… — пробормотал я.
— Вытаскиваем, — сказал голос, или это было просто эхо в моих ушах. Мерцающий запах звука был таким острым, что из моих глаз потекли слезы.
Я больше ничего не сказал, ничего не слышал, ничего не пробовал на вкус и не чувствовал, кроме боли каждый раз, как я делал глоток расплавленного воздуха. Все мое тело было мокрым, будто смерть медленно просачивалась сквозь слои защитного поля. Давление, плотность, вес, внезапные рвущие перепады между плотными массами и пустотами — все было усилено, словно еще какая-то сила помимо моей тащила мое беспомощное тело. Я почувствовал, что обнимающая пелена восторга начинает изменять меня, делать меня отдельным веществом, навсегда разлучая нас.
Но какая-то непреодолимая сила все тащила и тащила меня вперед, заставляя прорываться сквозь материю любой плотности, как молекулу, вырывающуюся с поверхности кипящей воды. Она скрутила и толкнула меня еще раз, бросив сквозь просвечивающий агат стены туда, где не было ничего, кроме света.
Я тяжело упал на землю, когда защитное поле костюма растаяло. Внезапно ко мне прорвался чистый воздух, которым можно было наполнить легкие. Я глотал его в промежутках между приступами кашля, распростершись на камнях, я с радостью ощущал каждый трепещущий мускул в своем теле.
— Кот!
— Что случилось?
— Он дышит?
Знакомые силуэты закрыли небо, и я потерялся в сюрреалистичном лесу ног. Эзра Дитрексен прижал что-то к моему лицу, нагнетая кислород со стимулянтами в мое горло. Я выпрямился и с кашлем стянул это с лица.
— Говорил вам!
Кто-то плакал навзрыд, кто-то бился в истерике. Удивляясь, что это не я, я ухватился за протянутые ко мне руки, встал, пробиваясь через барьер тел, подпираемый ими, и пытался разглядеть, кто это.
Это был Сабан — рабочий, чье место я занял… и чуть не лишился жизни. Я видел, как он пытается вырваться из группы рабочих, удерживающих его. Один из них ударил его — сильно, так, что Сабан сложился пополам. Они хотели, чтобы он заткнулся. Рабочие сгрудились вокруг него, я видел взгляды, которые они бросали на чиновников Тау, на инспекторов, на меня и на членов экспедиции. Я подумал, кого же они на самом деле защищали — его или себя?
Я отвел от них взгляд, отыскивая глазами техника, которая позволила мне отправиться в рифы в поврежденном костюме, которая вытащила меня оттуда как раз вовремя. Хокинс проталкивалась ко мне, отодвигая Эзру и Чанг. Киссиндра подошла и встала со мной рядом.
— Кот, ради Бога, — выдохнула Киссиндра, когда Хокинс наконец добралась до меня.
— Ради Бога, что случилось? — накинулась на нее техник. — Какого черта ты не выходил, когда я велела тебе выходить? Ты не…
— Вы говорите, что это моя вина? — спросил я. Мои продолговатые зрачки застыли на ней.
Она отвела глаза, посмотрела на представителей Тау и инспекторов и пробормотала:
— Нет. Я не говорю этого.
Она держала передо мной какой-то инструмент и заставила меня стоять прямо, пока не получила нужные данные. Ее лицо смягчилось.
— Ты чист. Ты не подвергся действию токсинов. Я глубоко вздохнул, припоминая, что находили разведчики Тау в рифах: ферменты, которые превращали кишки и легкие человека в гниющую грязь, вирусы, запускающие механизм самопроизвольной неконтролируемой клеточной мутации. Мои брюки и рубашка были влажными, испачканными чем-то непонятным, и запах этого вещества был совершенно незнакомым. Я почувствовал, как по телу поползли мурашки.
— Тогда я хочу сказать пару слов. Первое — спасибо.
Хокинс снова взглянула на меня. Ее глаза были колючими, но уже не злыми.
— И вопрос: как часто вы теряете разведчика?
— Повреждения редки, — сказала она, повысив голос и глядя на сжатые губы официальных представителей Тау, на нахмуренные лица инспекторов. — Летального исхода никогда не было.
— Это не совсем то, что слышал я. — Сабан уже успокоился и ничем не выделялся в группе рабочих. — Если это так безопасно, почему же вы используете для разведки в рифах наемных рабочих, а не своих людей?
Она прикусила губу. Вмешался Протс:
— Мы никого не посылаем в рифы, если фактор риска не отвечает нашим стандартам безопасности.
— Уверен, что они весьма строги, — сказал я, и Протс заткнулся. Я посмотрел на инспекторов: — Почему вы не спросите рабочих о том, что происходит здесь на самом деле?
Чья-то рука легла на мое плечо, и кто-то позади меня сказал:
— Не слушайте его. Он просто в шоке. Его не стоило допускать к пользованию снаряжением. У него нет опыта, и он чуть не угробил себя.
Это был Эзра. Я развернулся и стряхнул его руку.
— Это чертово снаряжение было неисправно! Я тут ни при чем.
— Заткнись, — прошипел он. — Все, что ты делал с момента нашего прибытия сюда, это влипал в истории. В виде исключения, неси ответственность за свои действия.
— Эзра, — голос Киссиндры скользнул ножом между нами. — Не ты несешь ответственность за экспедицию. — Она вплотную подошла к нему. — Это не твое дело и не твое право — делать замечания.
— Ладно. Но если ты не делаешь этого, значит, должен сделать кто-то другой, — прошипел он.
Кисс покраснела.
— Почему ты всегда принимаешь его сторону? — указал на меня Эзра, прежде чем она успела ответить ему. — Ты хочешь дать ему разрушить все, что у нас здесь есть? — Он обвел рукой стоящих вокруг нас, но что-то в его лице говорило, что он имеет в виду только себя и ее, их близость.
— Эзра, — сказала она. Ее лицо смягчилось. — Ты не понимаешь.
— А мне кажется, я как раз понимаю. — Он повернулся и пошел прочь, как будто все — и члены экспедиции, и техники, и представители Тау, и инспектора, наблюдающие за нами, — исчезли.
Я проводил его глазами и обернулся, надеясь, что кто-нибудь из инспекторов говорит с рабочими. Если бы.
— Почему вы не спросите рабочих, которые постоянно пользуются этим снаряжением, насколько оно безопасно? И есть ли у них выбор: пользоваться им или нет?
— Они работают по найму, — резко сказал Протс. — Их посвящают в технологию, они ничего не смыслят в системе безопасности Тау. Мы защищаем их таким способом, который они даже не осознают.
— У них есть право отказаться от использования этих костюмов? — спросил я. — Что будет, если они откажутся? — Никто не ответил мне. — У них нет таких прав. — Я повернулся к инспекторам: — Рабочих по найму поставляет ФТУ. Вы должны заботиться об их безопасности, вы должны быть уверены, что Тау не убивает их. Выполняйте свою работу…