нять одну форму на другую можно, а вот как стратегия для сторонников атлантизации/метисации/глобализации он неприкосновенен. Поэтому неудивительно, что уже после всех разговоров о провале мультикультурализма (как пел А. Галич, «это, рыжий, все на публику») приток мигрантов в ту же Германию вырос фантастически — с 48 589 чел. в 2010 г. до 1,5 млн. чел. в 2015 г. И это не может не тревожить европейцев. Чужие, становящиеся все более агрессивными, съедают их пространство, отдавливают европейские низшие и средние слои от общественного пирога.
Хотя западноевропейцы выдрессированы социальной инженерией позднего капитализма и натасканы на конформизм, они, пусть пассивно, но не очень поддерживают иммиграционную политику ЕС. Растет негативное отношение к исламу. Так, в 2013 г. 77 % голландцев заявили, что ислам не обогащает их страну, а в 2015 г. 55 % во время опроса ответили, что более не хотят присутствия мусульман в стране. Согласно опросам 2015 г. во Франции, 67 % высказались в том смысле, что мусульманские ценности несовместимы с европейскими, а 73 % выразили негативное отношение к исламу. Однако, повторю, все это остается на уровне пассивного ожидания (редкое исключение, подтверждающее правило, ПЕГИДА в Германии) действий правительств по защите населения от эксцессов, связанных с мигрантами. Последние, однако, не только не защищают своих, но жестко подавляют любые попытки активизации антимиграционных действий, пропагандистски обрабатывают, по сути дрессируют граждан кнутом политкорректности. Разумеется, есть и такие, кто по механике «стокгольмского синдрома» готов почти слиться с мигрантами в экстазе, но таких меньшинство.
Реагируя на молчаливое недовольство власти, ЕС пытаются оправдать свою политику, используя три блока аргументов, которые можно свести к следующему: 1) эта политика делает страны Европы, их население богаче; 2) она создает культурное разнообразие; 3) нынешний мультикультурализм не идеален, но его нужно развивать и совершенствовать; 4) европейское население стареет и не воспроизводится демографически — женщины не рожают достаточное количество детей.
Вся эта аргументация насквозь лжива. Посмотрим, как опровергают ее серьезные европейские аналитики, и кое-что добавим от себя.
На самом деле политика иммиграции делает европейцев не богаче, а беднее. Поскольку на вновь прибывших, которые еще не получили работу (нет языка, квалификации и т. п. или вообще не хотят работать), распространяются выплаты «государства собеса» (welfare state), точнее, того, что от него осталось, бремя на местное население увеличивается. Де-факто это признают сами высокопоставленные европейские клерки, призывающие граждан ЕС потуже затянуть пояса. Так, в 2012 г. в интервью Меркель сказала: «Если сегодняшняя Европа дает 7 % мирового населения, производит 25 % глобального ВВП и финансирует 50 % глобальных социальных выплат, то ясно, что нужно больше работать, чтобы сохранить наше благосостояние и наш образ жизни. Все мы должны перестать тратить больше, чем мы зарабатываем».
Налицо явное противоречие: если растет число неработающих мигрантов, то, выходит, немцы должны работать за них, а следовательно — на них, позже уходить на пенсию и т. п. И еще вопрос: если «мы хотим сохранить наше благосостояние и наш образ жизни», зачем нам люди, которые не просто не вписываются в этот образ жизни, но бросают ему вызов и являются для него угрозой?
И последнее: нет никаких доказательств, что миграция увеличивает ВВП.
Что касается разнообразия, то здесь уже цитировавшийся Д. Марри ставит сразу два вопроса: 1) а что, разнообразие — это самоцель? это универсальная цель? 2) а что — Европа недостаточно разнообразна?
В каждой культуре есть положительные и отрицательные качества. Где гарантии, что мигранты несут положительные качества? Практика демонстрирует совсем противоположное. И если разнообразие — универсальная цель, почему атлантистские элиты не заботит развитие этого разнообразия в мусульманском мире, например, в Саудовской Аравии? Почему «мульти-пульти» ограничивается Европой? Нет ответа.
Если мультикультурализм не идеален, как «изящно» выражаются его адепты и он был таков при 50 тыс. беженцев в год — даже такое число создавало почти неразрешимые проблемы, то каким образом эту политику можно совершенствовать при 1,5 млн. беженцев в год, при экспоненциальном росте миграции? Показательно, что самой серьезной проблемой атлантистские элиты считают не рост числа беженцев, а рост антимиграционных настроений в Европе.
Европа, действительно, стареющее общество и к тому же она перенаселена. А ведь мигранты едут не в Шотландское нагорье, не на север Финляндии и не в самую безлюдную часть Франции — плато Межан на юге Центрального массива, а в города, таким образом еще больше усиливая перенаселенность и снижая качество жизни. Европейцы, действительно, демографически не воспроизводятся. Такое воспроизводство требует 2,1 ребенка на семью, в Европе эта цифра — 1,23. Но почему европейские женщины рожают мало или вовсе не рожают? Потому что не хотят детей? Нет. Согласно опросам, 55 % британских женщин хотят иметь 2-х детей, 14 % — 3-х, 5 % — 4-х и более, но они не могут себе этого позволить из-за низкого и постоянно снижающегося (в том числе и из-за притока мигрантов) уровня жизни.
Впрочем, десятилетия мягкого тоталитаризма выдрессировали большую часть европейцев на оруэлловский манер и многие предпочитают роль терпил: события в Кельне и других городах Европы продемонстрировали это со всей ясностью, тем более, что ровно в годовщину кельнских событий, мигранты, словно издеваясь над немцами и другими европейцами, повторили секс-атаки в нескольких городах Европы — Аугсбурге, Инсбруке и др. При этом нужно отметить, что кельнские события европейский интеллектуальный мейнстрим ничему не научили: когда 31 января 2016 г. в газете «Le Monde» французский писатель Камель Дауд опубликовал честную статью о секс-атаках в Кельне, на него с критикой набросилась целая свора социологов, историков и публицистов, обвинившая его в исламофобии и в том, что он выступает с правых позиций.
Те, кто занимает принципиальную позицию по вопросу ислама в Европе, получают удары с двух сторон — от исламистов и от мигрантофилов-мультикультурастов. Удары в прямом смысле: так, в Нидерландах были убиты Пит Фонтейн и Тео Ван Гог; немало угроз получила Ориана Фалаччи. В той же Германии критики салафитов, например Хамед Абдель-Самад, вынуждены жить под защитой полиции.
В идейном поле удары по критикам мультикультурализма наносятся по двум линиям. Первая — «тирания вины». Сторонники мультикультурализма изображают доколониальный мир Азии, Африки и доколумбовой Америки как рай, в который вторглись злодеи. Их мазохистский тезис — «европейцы должны каяться за свои завоевания и колониализм». Здесь сразу же возникает вопрос: а арабы и турки не должны каяться за завоевания в Европе, за работорговлю?
Смягченная версия этой линии — стремление резко повысить оценку значения арабской культуры в (и для) истории Европы и представить мусульманские халифаты Андалузии в качестве мира толерантности и прогресса науки. В таком подходе много натяжек и лжи, на которые обратила внимание французский медиевист Сильвия Гугенхайм. В одном из своих эссе она показала, что древнегреческие тексты спасали действительно арабы, но вовсе не мусульмане, не знавшие древнегреческого языка, а сирийские христиане. На Гугенхайм тут же обрушился вал критики, ее обвинили в исламофобии. Впрочем, реальных аргументов ее оппоненты не привели, а вот она убедительно продемонстрировала сомнительность ряда трусливых и фальшивых схем, призванных обеспечить историческое обоснование мультикультурализма.
Вторая линия подавления противников мультикультурализма — попытка провести аналогию между спасением мигрантов и спасением евреев и, соответственно, между негативным отношением к мигрантам и антисемитизмом. Здесь, однако, мигрантофилы попадают впросак. Дело в том, что, как было показало выше, повсюду в Европе, прежде всего во Франции, в связи с увеличением числа мигрантов растет антисемитизм. Но даже это не останавливает сторонников насильного внедрения мультикультурализма и мультиэтничности. В чем же дело?
У развития мультиэтничности несколько причин. Первая по счету (но не по значению) причина носит тактический характер — это неспособность западноевропейских правительств, Евросоюза решить проблему, даже если такое желание было бы. Когда атлантистская верхушка Евросоюза поняла, что иммигранты не собираются возвращаться в свои страны и к тому же большая и все увеличивающаяся их часть интегрироваться в европейское общество не спешит, они попытались убедить европейцев, что Европа и должна превратиться в мультиэтническое, мультикультурное общество — и это хорошо. За этой позицией — неспособность правительств повернуть вспять процесс иммиграции, неспособность защитить своих граждан от мигрантов, нежелание сознаться в своих ошибках — ведь тогда придется их исправлять. Как вынуждена была признать активная сторонница иммиграции, член правительства лейбористов Сара Спенсер, «не было никакой политики интеграции (специальной политики интеграции мигрантов. — АФ.). Мы просто верили, что они интегрируются». Читаешь такое и вспоминается восточная поговорка: «Диво-баня: там и тут воду решетами льют, брадобрей у них верблюд». Вот только расплачиваться за действия верблюдов и козлов в человеческом обличии приходится рядовым европейским гражданам.
Вторая причина курса атлантистских элит на создание мультиэтнического общества — классовая. Повышение рождаемости в «старой Европе» требует повышения уровня жизни нижней половины европейского населения. Однако именно понижение этого уровня является сутью проводящегося с 1980-х годов экономического курса неолиберализма, который есть не что иное как сверхэксплуататорская фаза глобального финансиализированного капитализма.
Повышение уровня жизни коренных европейцев нижней и нижнесредней половины социума предполагает определенное перераспределение доходов в пользу нижней половины общества, как это имело место в 1945–1975 гг., которые во Франции с легкой руки социолога и футуролога Ж. Фурастье именуют «les trentes glorieuses» — «славным тридцатилетием». Однако вся социально-экономическая политика в Европе последних — неславных — сорока лет была направлена на изменение этой ситуации, на перераспределение в пользу верхов, на усиление эксплуатации, на рост неравенства.