Ярко светили звезды, пронизывая своим холодным, резким светом сухой и разреженный горный воздух.
На металлических подставках, расставленных в вымощенном кирпичом внутреннем дворике, горели факелы, создавая средневековую атмосферу. От сигарет поднимался терпкий дым, смешиваясь с запахом жарящегося мяса. Небольшие группки скромно одетых людей толпились возле вертела, на котором готовилось барбекю. Их низкие, гортанные голоса и неожиданные взрывы смеха далеко разносились в ночи.
Склонившись над отделанной кафелем стойкой в кухне, Эмили наполняла бокалы прохладительными напитками и минеральной водой с лимонным запахом. Девушка хмурилась. Еще ребенком она считала друзей отца скучными и грубыми мужланами. И обрывки разговоров, услышанных ею во дворе, не изменили этого впечатления.
Она уже услышала достаточно, чтобы почувствовать головную боль. Все эти люди, большинство из них высокопоставленные чиновники, были на удивление бессердечны. Презрительные словечки типа «каффир» легко слетали у них с языка, когда они, как нечто само собой разумеющееся, обсуждали перспективу «перестрелять пару-другую тысяч из числа самых строптивых черножопых ублюдков, чтобы усмирить остальных». При этих словах все с умным видом закивали. Кто-то даже заметил, что «черные не уважают ничего, кроме твердой руки и длинного кнута».
При мысли об этом Эмили побелела от гнева и с силой шмякнула наполненный бокал на поднос. Выплеснувшаяся жидкость запачкала ей рукав и длинный белый фартук.
— Послушай, милая! Сейчас же успокойся и убери с лица эту отвратительную ухмылку, иначе скомпрометируешь своего несчастного отца! Ведь ты не хочешь этого? — Каждое слово так и дышало злобой.
Рассердившись еще сильнее, Эмили обернулась к угрюмой старухе, стоявшей у стойки рядом с ней. Высокая и худая как щепка, одетая в бесформенное черное платье, Беатрис Фильюн верой и правдой служила отцу Эмили, работая экономкой с тех пор, как девушка помнила себя. И все эти годы они были лютыми врагами.
Эмили было отвратительно, что деспотичная старуха постоянно пытается сделать из нее «настоящую» бурскую женщину, которую волнуют только желания мужа, здоровье детей да слово Божье. А экономка ненавидела Эмили за то, что та желает идти своей дорогой, не считаясь с условностями и правилами приличий, принятыми в их среде.
Их общение за все эти годы было бесконечной чередой ссор и обид, так что отношения между ними были напрочь лишены теплоты или дружеского участия. В этих стычках в значительной степени сформировалась личность Эмили, единственной дочери своего рано овдовевшего отца.
Но с тех пор, как она в отчаянии позвонила отцу, чтобы вытащить Иэна из тюрьмы, вся ее жизнь переменилась. Мариус ван дер Хейден был страшно сердит на дочь за ее «греховную» связь с американским репортером, с человеком из того разряда людей, которых он называл не иначе, как «аморальные иностранцы без Бога в душе».
Эмили так и не могла понять, что же раздражало отца больше: собственно ее знакомство с Иэном или страх перед тем, что кто-нибудь из его противников сможет использовать этот факт против него в политической игре. Впрочем, самым тяжелым было то, что его гнев давал Беатрис Фильюн власть над Эмили.
И экономка не преминула этим воспользоваться.
— Ну, милочка, разве я не права?
Эмили поняла, что старуха ждет ответа, и сдержала готовые сорваться с языка злые слова. Что толку ссориться с Беатрис — это все равно не поможет ей вырваться из ловушки, в которую она сама себя загнала, помогая Иэну. Эмили молча взяла полный поднос, повернулась и пошла в тесный, освещенный светом факелов двор.
Пытаясь подавить раздражение, она обходила группы мужчин, чтобы те могли взять у нее с подноса бокал. Ее всегда страшно бесила их способность словно не замечать ее. О, они были достаточно учтивы — в своем роде, относясь к ней с тяжеловесным покровительством. Никому и в голову не приходило даже сделать вид, что они видят в ней нечто большее, чем просто женщину, представительницу пола, Богом предназначенного лишь для замужества, деторождения и домашней работы.
Она остановилась под душистыми, развесистыми ветвями акации, которую посадил еще ее дед. На подносе было больше пустых, нежели полных бокалов, но ей не хотелось покидать относительную тишину внутреннего дворика. Возвращение на кухню не сулило ничего, кроме новых колкостей, слетающих с острого, как бритва, языка Беатрис.
Эмили глубоко вдохнула свежий и прохладный ночной воздух — она хотела побыть в тишине аллеи, чуть в стороне от освещенного факелами патио. Это было единственным местом во всем Трансваале, по которому она скучала в Кейптауне. Отцовский дом стоял на вершине невысокого холма, возвышающегося над плоской, открытой долиной. Пологие зеленые склоны спускались к петляющей по долине речке с берегами, поросшими деревьями, — полноводной во время летних дождей, но совершенно пересохшей сейчас. В душе Эмили всплыли воспоминания о беззаботном детстве, вытеснив огорчения и печали сегодняшнего дня.
— Послушай меня, наш лидер — это гений! Пророк, отмеченный печатью Божьей!
— Ты верно говоришь, Пит.
Эмили замерла: голоса доносились из-за дерева. Черт побери! Неужели она нигде не сможет найти хотя бы минутного уединения? Она притаилась, скрытая от говорящих низко свисающими ветвями акации, в надежде, что мужчины, кто бы они ни были, скоро уйдут.
Из-за дерева потянуло сигаретным дымом.
— Помнишь барбекю, которое он устраивал в своем загородном доме примерно месяц назад? За две недели до того, как эти черные свиньи убили Хейманса и всю его продажную клику?
Его собеседник рассмеялся.
— Конечно, помню. Говорю тебе, Пит, сначала я решил, что он затянул свою обычную бодягу: стал рассказывать нам, что надо готовиться к великим переменам, когда мы возьмем власть, и все такое. Но теперь-то я понял, что у него было озарение, потому что он наделен даром предвидения, истинно как царь Соломон.
У Эмили свело живот: Карл Форстер… пророк? Сама эта мысль показалась ей богохульственной. Но за напыщенными словами этих набожных людей, возможно, скрывалась страшная правда. Так порой симптомы страшной болезни можно не распознать за проявлениями более легкого недуга. До сих пор Эмили считала, что своим восхождением к высотам власти Карл Форстер обязан жестокому нападению АНК на «Голубой экспресс». Но это было лишь видимостью. Неужели Форстер заранее знал о засаде?
Господи, подумала Эмили в смятении. Если это действительно так… Она припомнила события последних недель, и они предстали теперь перед ней в ином, зловещем свете. Мгновенное возмездие за нападение на поезд. Головокружительный по скорости захват Форстером власти. Немедленное провозглашение чрезвычайного положения и карательные меры против чернокожих южноафриканцев, — меры, которые могли быть спланированы лишь за несколько дней или даже недель до того, как весть о нападении на «Голубой экспресс» достигла Претории. Все сходится. Вдруг она ощутила во рту какой-то соленый вкус и поняла, что случайно прикусила себе губу.
Один из мужчин снова заговорил, на этот раз тише, так что Эмили пришлось напрячь слух.
— Лишь одно меня тревожит, Хенни. Не могу заставить себя доверять всем тем, кем наш вождь себя окружил. Особенно…
— Этому симпатяге Мюллеру? — .закончил за него фразу другой.
— Ja. Попомни мои слова, Хенни, он нам еще попортит кровь.
Хенни зажег спичку, поднес ее к сигарете, и пространство вокруг дерева на мгновение озарилось светом.
— И тут ты прав, Пит. Кстати, ван дер Хейден тоже разделяет наше мнение. Но что мы можем с этим поделать? До тех пор, пока Мюллер выполняет грязную работу, вождь будет ему доверять и прислушиваться к нему. Никто не выкидывает топор, пока он еще острый.
— Значит, мы тоже должны точить топоры, друг мой. И у меня как раз есть на примете шея…
Они медленно двинулись от дерева, чтобы присоединиться к людям, сгрудившимся у вертела, и их голоса постепенно стихли.
Мужчины ушли, а Эмили все стояла, не в силах пошевелиться, погруженная в собственные мысли. Мюллер… знакомое имя. Она слышала, как отец с презрением произносил его. И Иэн. Но кто такой этот Мюллер? Очевидно, какой-то чиновник в форстеровском министерстве правопорядка. Чиновник, которого недолюбливают сослуживцы и который делает для Форстера «грязную работу». Скорее всего, он в курсе, знал ли Форстер заранее о готовящейся засаде АНК на «Голубой экспресс».
Ее руки сильнее сжали поднос. Как бы поделиться возникшими у нее подозрениями с Иэном? Уж он-то сообразит, как объединить собранные ею частички информации в логичный и связный репортаж. Сердце Эмили забилось от возбуждения. Может быть, это и станет тем «большим прорывом», которого так ждал Иэн. Если удастся собрать доказательства, такой репортаж станет самой большой сенсацией южноафриканской истории последних лет.
Возбуждение стало сильнее, когда она поняла, что это дело может иметь гораздо более далеко идущие последствия — последствия политического характера. Для африканера нет ничего гнуснее предательства. Так какова же будет реакция его соотечественников, когда они узнают, что их президент — всего лишь хладнокровный убийца, готовый всадить своей жертве нож в спину?
Эмили даже не сопротивлялась, когда Беатрис Фильюн, обнаружив ее возле акации, потащила назад, на кухню.
Глава 7РЕШИТЕЛЬНЫЕ ШАГИ
Стены маленькой, без окон комнаты были сплошь увешаны картами и разного рода схемами; каждая представляла собой составную часть хорошо продуманного плана подготовки операции «Нимрод», рассчитанной на восстановление господства ЮАР в Намибии. Все эти карты и схемы были специально подготовлены министром обороны к последнему брифингу, который он устраивал для Форстера и членов его Государственного совета безопасности.