— А вы со своими нигилистскими идейками нам вообще не нужны! Хотите парализовать всю работу правительства? Не выйдет! Министр Малербе, вы освобождены от своих обязанностей!
Ван дер Хейден испытал минутное ликование. Сначала Мюллер, теперь Малербе. Еще один его заклятый враг спел свою песенку — на этот раз всего лишь в фигуральном смысле. Но его радость быстро сменилась страхом. В своем деле министр разбирался. Что, если его страшные предсказания сбудутся?
Форстер продолжал орать на остолбеневшего министра:
— Только ваши прошлые заслуги удерживают меня от того, чтобы не отдать вас под трибунал. — Каждое слово источало презрение. — Отправляйся домой, Гельмуд, и отдохни. Ты не годишься для борьбы, но это не твоя вина. Эта задача не всем по плечу.
Трясущийся, с побелевшим лицом, Малербе поднялся и, не оглядываясь, вышел вон из зала.
Форстер не обратил на его уход никакого внимания. Вместо того он повернулся к оставшимся министрам, сидящим в ошеломленном молчании, и улыбнулся:
— А теперь, господа, давайте обсудим более веселый вопрос. Я полагаю, вы все ознакомились с предложением Фредерика сделать африкаанс, наш священный язык, государственным языком страны…
В приемной зала заседаний появился офицер связи. В руках он держал конверт с грифом «Секретно». Он уже был готов войти, но его остановил помощник с кислой физиономией.
— Можете оставить это мне, капитан. Я передам.
Офицер покачал головой.
— Боюсь, я не могу этого сделать. Мне приказано доставить это лично президенту.
Помощник пожал плечами, откровенно показывая свое безразличие.
— Тогда вам придется подождать. Президент распорядился никого не впускать, пока не кончится заседание правительства. — Он скрестил на груди руки и с напускным равнодушием уставился в стену.
— А когда оно кончится?
Помощник взглянул на часы и покачал головой.
— Может, через час. А может, и через два. Кто знает? Кончится, когда кончится. — Он снова протянул руку. — Давайте, капитан. Давайте его мне и отправляйтесь. Какой вам смысл здесь торчать?
— Вы не понимаете! Это дело чрезвычайной важности! — Офицер быстро огляделся по сторонам и понизил голос: — До нас дошли слухи, что кейптаунский гарнизон накануне бунта!
— Слухи? — Помощник высокомерно поднял бровь. — Не думаю, что по этому поводу стоит беспокоить кабинет министров. Во всяком случае, президент Форстер уже заявил, что не желает больше слушать плохих вестей. Вам придется подождать, пока закончится заседание.
— Но…
— Ничем не могу помочь. — Помощник встал перед дверью, заслонив проход.
Бормоча что-то себе под нос, офицер отступил.
Как и их начальство, низшие чины в правительстве ЮАР постигали искусство игнорировать неприятную действительность.
Красные кирпичные стены, бастионы и булыжные мостовые Замка Доброй Надежды напоминали о его более чем трехвековой истории. Пятна алых, розовых, белых и желтых цветов, изумрудно-зеленые лужайки и музеи, полные бесценных полотен, капского серебра и нежного азиатского фарфора, делали старую крепость красивейшим уголком и сокровищницей культуры. В то же время великое множество бронемашин, солдаты в форме и обложенные мешками с песком огневые точки говорили о том, что сейчас эта крепость превратилась в опорный пункт вооруженных сил разваливающейся на части Южно-Африканской Республики конца двадцатого века.
Обычно вид ухоженных газонов замка производил на майора Криса Тейлора успокаивающее впечатление. От них веяло постоянством и порядком, которых сейчас так не хватало на растревоженных улицах Кейптауна.
Но только не сегодня.
Сегодня он ненавидел эти холодные крепостные стены, ненавидел свою работу, а больше всего — своего нового командира, полковника Юргена Рейца. Охваченный этим тяжким чувством, он промчался по длинному коридору к своему кабинету, с трудом сдерживая бушевавшую в нем ярость.
Он только что вышел от Рейца, получив новый набор указаний, еще более абсурдных, чем прежние.
Тейлор был плотный, крепкий мужчина, чуть ниже среднего роста, с песочными волосами и длинным лицом. Хотя его призвали из резерва и ему уже было под пятьдесят, он сохранял хорошую форму. Долгие годы работы на семейном винограднике и плантациях фруктовых деревьев сделали свое дело.
На ходу он крутил шеей из стороны в сторону, пытаясь размять мышцы, которые свело от нервного напряжения. Успокойся, говорил он себе, не давай этому африканеру себя достать.
Каждая встреча с Рейцем вызывала у него раздражение. Подразделение Тейлора, набранное в августе из состава резервистов, было направлено в Кейптаун для подавления массовых беспорядков, а ранее расквартированный здесь батальон регулярных войск был переброшен на север, в Намибию.
Работа была не из легких. Идиотская политика правительства настолько взбудоражила население, что меньше чем за месяц новобранец становился ветераном. День за днем они патрулировали неспокойные районы, такие, как Кейптаунский университет, либо привлекались к подавлению волнений в черных тауншипах. Но беспорядки все нарастали, а политики в Претории норовили возложить вину на чужие плечи.
Министр обороны избрал козлом отпущения бывшего командира батальона полковника Фергюсона.
При воспоминании о нем Тейлор помрачнел. Две недели назад на место Фергюсона прислали это африканерское ничтожество Рейца, который заявил, что получил назначение в 16-й батальон благодаря «особому опыту в вопросах государственной безопасности».
С самого начала он был невыносим, не столько из-за своих дурацких приказов, сколько из-за отношения к происходящему. Зная английский, он говорил исключительно на африкаанс, в то время как большинство личного состава 16-го батальона были английского происхождения. Любую директиву Претории он воспринимал как Евангелие и требовал ее «энергичного исполнения», по его собственному выражению. Но что надлежит делать солдату, когда приказ предписывает «не допускать подрывных сборищ»? Спросите разъяснений у Рейца — и он откусит вам голову.
А такие разъяснения были как воздух нужны и солдатам, и офицерам батальона. Когда они только прибыли сюда, их бросили на поддержание порядка в черных и цветных кварталах. Но теперь их стали все чаще и чаще направлять в белые пригороды и центральные районы города, дабы совладать с неуклонно нарастающей волной антиправительственных выступлений, митингов и других инцидентов «антигосударственной» пропаганды — как правило, под этим подразумевалась порча проправительственных пропагандистских плакатов и прочие мелкие проявления гражданского неповиновения. Солдатам такая служба была не по душе. Им не особенно нравилось применять дубинки даже против безоружных черных и цветных, что же касается своих белых сограждан, то аналогичная практика вызывала у них отвращение.
За последние несколько дней ситуация особенно накалилась. Сначала — слишком правдоподобные сообщения о причастности Форстера к убийству Фредерика Хейманса. Затем — внезапный поголовный арест городского совета, в результате чего в Кейптауне в одночасье был введен военно-полицейский режим. От своих солдат и младших офицеров Тейлор все чаще слышал негодующий ропот, и он был с ними полностью солидарен. Если Карл Форстер и вправду узурпировал власть, допустив убийство Хейманса и его кабинета, то его правление неконституционно. Тогда приказы, которые они выполняют, абсолютно незаконны. Но что они могут изменить?
Тейлор уклонился от напрашивавшегося ответа.
Рейц и слышать не хотел никаких рассуждений о легитимности правительства Форстера или настроениях солдат. Это был тревожный симптом. Тейлор не был особо близок со своим предыдущим шефом, но для заместителя командира было важно по крайней мере понимать намерения начальства. Он помнил долгие разговоры с Фергюсоном, обмен мнениями, обсуждение состояния дел в батальоне — это были вполне нормальные служебные взаимоотношения, основанные на обоюдном уважении.
С Рейцем все было по-другому. Африканер либо обращался с ним как с каким-то недоумком, либо как с врагом. Редко когда он говорил что-либо хорошее в адрес батальона и солдат. Нет, это было ниже его командирского достоинства — он предпочитал громогласно отдавать команды. Между ними установились отношения активной взаимной неприязни.
Итак, Тейлор промчался по коридору, возмущенный глупостью своего командира, правительства и их последних приказов. Комендантский час для всех. И даже для служб экстренной помощи? Никаких сборищ. Но двоих, идущих вместе по улице, нельзя считать нарушителями закона. Такой приказ был безумным и абсолютно невыполнимым.
Он резко остановился в холле, вызывая любопытные взоры проходящих мимо офицеров. Так дальше работать нельзя. Пусть он всего лишь офицер запаса, но он все же профессионал, офицер с десятилетним опытом воинской службы и с отличным послужным списком, и он не позволит запугивать себя начальственными окриками…
Тейлор развернулся и прошествовал назад через коридор, к кабинету полковника. Он постучал, не обращая внимания на бледного, раскормленного адъютанта, который сначала удивленно уставился на него, а затем принял мудрое решение сосредоточиться на перепечатке какой-то бумаги.
Услышав резкое: «Kom», — он вошел, мысленно проговаривая те фразы на африкаанс, которые он скорее всего услышит в ответ на свое заявление. Возможно, это было нелепо, но иногда ему казалось, что Рейц намеренно говорит слишком быстро, чтобы затруднить понимание своих слов.
Войдя в кабинет, Тейлор раскрыл было рот, но увидел, что Рейц говорит по телефону. При виде его полковник нахмурился, но жестом предложил ему пройти, продолжая одновременно кричать в трубку.
— Меня не касается, что они делают, капитан! Они нарушают закон. Разгоните их и поскорее. Возлагаю ответственность на вас лично!
Швырнув трубку, Рейц посмотрел на Тейлора.