Жители берегов разошлись, и Осберн с мужами из Ведермеля отправился домой, да и остальной народ Восточной долины разбрёлся по домам. А жители Западной долины, опасаясь обидеть гномов, собрали с места сражения тела павших разбойников. Их погребли в земле, недалеко от того места, где беседовали с жителями Востока. Над телами воздвигли высокий курган, который и по сей день зовётся Разбойничьим курганом. Общим же счётом в том бою убили воины Восточной долины семь десятков и ещё семерых разбойников.
Глава XXXVОсберн спрашивает совета у Железноголового
Прошли дни, и наступило лето, а Осберн всё ещё был в Ведермеле. Он по-прежнему выполнял самую разную работу, и ничуть не хуже, чем раньше. И всё же люди дивились, что, хотя в общении со всеми юноша и казался спокойным и дружелюбным, тоска его по воинам, павшим в Битве у Расколотого холма, лишь немного стихла. Он часто сидел, беседуя со Стефаном Едоком, уже исцелившимся за это время от своих ран. Считали даже, что юноша учился у Стефана некоему тайному знанию, ибо полагали, что Стефан сам им владеет. Каждый третий день Осберн ходил в одиночку к Излучине Расколотого холма и просиживал там весь день до заката, но так и не узнал ничего нового об Эльфхильд. Впрочем, он на это и не надеялся. С того берега ему поведали, что в Холмах Хартшоу никто так и не появился, что дом и двор стоят заброшенные, да такими, похоже, и останутся.
Когда же до праздника летнего солнцестояния осталось лишь три ночи, Осберн после долгой беседы со Стефаном уложил в заплечный мешок немного припасов и под вечер отправился пешком вверх по склонам холмов к предгорьям, в ту самую маленькую долину, где он впервые встретил Железноголового. Там он сел у ручья на траву, поел, а когда стемнело, как может стемнеть июньской ночью, лёг и заснул, уверенный в полной своей безопасности. Проснулся юноша, когда уже занялась заря. Он умылся в ручье, оделся и сел в ожидании восхода, и когда солнце встало и лучи его засверкали на чём-то блестящем, поднимавшемся над вершиной холма как раз напротив юноши, Осберн уже знал, что это пришёл его друг Железноголовый, пришёл в том самом обличии, в котором впервые явился юноше. Именно этого Осберн и ожидал.
Он поднялся, чтобы поприветствовать друга, и Железноголовый подошёл к нему, обнял и поцеловал, а Осберн заплакал от жалости к себе и проснувшейся надежды. Тогда Железноголовый произнёс:
– Я знаю, почему ты пришёл ко мне. Не так давно я возложил на тебя свои руки, чтобы укрепить твоё тело пред предстоящим приключением, теперь же тебе хотелось бы, чтобы я так же укрепил твою душу. Я сделаю для этого всё, что могу, но сперва мы поедим даров Ведермеля, чтобы ты смог увидеть, как крепко я люблю тебя и ту землю, что тебя взрастила.
Осберн встал, разжёг огонь и приготовил пищу. Они ели в своё удовольствие, как хорошие друзья, а когда наелись, Железноголовый спросил:
– Теперь ответь, поведаешь ли ты свою историю, зная, что она мне и так уже известна?
Осберн ответил:
– Я бы хотел её рассказать.
– У нас ещё есть время, – кивнул Железноголовый, по-дружески улыбаясь, – так что не торопись.
Осберн тут же приступил к рассказу. Не тратя слишком много слов, он больше всего говорил об Эльфхильд, о том, какой она была в последнее время, как нежны были её речи и как на них отзывалось его сердце. И когда он окончил, Железноголовый спросил:
– Хочешь ли ты и дальше жить среди твоего народа в Доле?
Осберн ответил:
– Я хочу жить и умереть там, и жить так, как живёт народ моих отцов.
Железноголовый сказал:
– Тогда тебе следует исцелиться от твоей беды – ты должен забыть свою любовь и своё томление или хотя бы думай о прочих делах больше, чем об этом. И я не хочу, чтобы мой воспитанник стал брюзгой среди своих родичей, ведь от этого и неудача приходит.
Осберн нахмурился:
– Так я не излечусь. Разве я не знаю, что она тоже охвачена печалью и томлением? Разве могу я оставить её, словно подлец, что бросает раненого друга пред лицом сильного противника?
Железноголовый улыбнулся. Он спросил:
– Ты не излечишься? Хорошо. Тогда тебе не следует и оставаться в Долине среди родичей, забери свою печаль в чужие земли, где никто не напомнит тебе, каким весёлым ты был прежде.
– Так я и сделаю, – согласился Осберн. – Пусть так и будет, если уж ты этого хочешь. Но разве ты не скажешь ещё чего-нибудь, чтобы воодушевить меня перед долгим путешествием?
– Скажу, – произнёс Железноголовый. – Скажу, что хотя мир и велик, но в нём есть много дорог, и мне кажется, что среди них найдётся такая, на которой вы с Эльфхильд встретитесь.
Осберн сказал:
– Будь же счастлив всю жизнь, произнёсший эти слова! Смотри, как просветлело моё лицо, когда я услышал их!
Железноголовый произнёс:
– Это надежда, сын мой. Она быстро вспыхивает и так же быстро угасает. Но я собирался дать тебе вовсе не её. Я бы хотел, чтобы твоя надежда не покидала тебя, пока ты ещё не свершил все предначертанные тебе подвиги. Вспомни-ка, ты сам как-то сказал Эльфхильд, что единственный способ переправиться через Разлучающий поток – это одному из вас, а то и обоим, пуститься в странствие. Скажи же мне теперь, что ты намерен делать в ближайшие дни?
Осберн ответил:
– Я уже думал об этом и решил, что когда окончится праздник Середины лета, я распрощаюсь со своим народом и поскачу в Истчипинг к сэру Медарду. Мне кажется, он как раз тот, кто сможет направить меня на путь свершений.
Железноголовый сказал:
– Пойдёшь ли ты один или возьмёшь с собой кого-нибудь? Например, Стефана Едока, это человек знающий и, как я уже намекал тебе, наш друг.
– Ты приказываешь мне взять его с собой, господин? – спросил Осберн.
– Нет, – ответил Железноголовый. – Я лишь спрашиваю, что ты думаешь на этот счёт.
Осберн сказал:
– Тогда я отвечу тебе: я решился идти совершенно один. Не хочу никаких напоминаний о Ведермеле, чтобы я не загрустил по нему и в один прекрасный летний день не повернул обратно да чтобы не взлелеял свою печаль. Более того, Стефан опытен и силён в бою, а я считаю, что хорошо бы кто-нибудь вроде него остался присматривать за ведермельской удачей. Если я свершу задуманное и, счастливый, вернусь домой с почётом, или же наоборот, если я не совершу ничего, но погибну далеко от дома, хотя, возможно, и не без чести, я буду уверен в том, что род мой процветает и Ведермель стоит на этой земле, на радость своим жителям, словно Ведермель – это живое существо и даже мой верный друг. Я уже много раз думал об этом – с удачей или без неё, в горе или в радости.
– Славная речь, храбрый мой сын! – произнёс Железноголовый. – Верно, ты понимаешь, что в сердце своём я желаю тебе удачи. И вправду, видно, я посеял в твоей душе семена надежды, и назову их бесстрашием.
И он заговорил о другом, дружелюбно, по-доброму, и Осберн думал, что великое дело – заслужить любовь такого благородного и великодушного существа. Так вот чудесно и провели они день, а когда приблизился закат, Железноголовый произнёс:
– Теперь мне следует вернуться в свой дом, в дом минувшего времени, а тебе – в твой милый Ведермель. Вижу, ты выберешь верный день для начала пути, честь по чести, и домочадцы одобрят твой выбор, да и попрощаешься ты со всеми весело.
Они поднялись, но прежде ещё, чем повернуться лицом к западу, Осберн спросил:
– Господин, когда я увижу тебя вновь?
– Кто знает? – ответил Железноголовый. – Может, мы встретимся, когда ты меньше всего будешь того ожидать: на пустынном болоте, или во время жестокой схватки, или у самого твоего смертного одра, а может, и вовсе не увидимся больше за всю твою земную жизнь.
– А тот дом, куда ты сейчас уходишь, мы встретимся когда-нибудь там? – спросил Осберн.
– Конечно, думаю, встретимся, но, скорее всего, не ранее, чем окончатся дни твоей земной жизни. Пока же – прощай, и пусть твоя храбрость впредь не покинет тебя.
Сказав так, он развернулся, и вскоре исчез из виду, а Осберн направился своей дорогой, в Ведермель, не смотря в ту сторону, куда ушёл его друг. Теперь юноше казалось, что он охотнее отправился бы на восток, к приключениям, а не к своему любимому дому. Он представлял себе день расставания, когда тронется в путь, и день этот казался ему тусклым и хмурым, ведь его надежда омрачится печалью и беспокойством.
Глава XXXVIСтихи, поведанные Осберном жителям Долины
Теперь всякий, видевший Осберна, думал, что тот уже оправился от ужасных воспоминаний, тяжким грузом лежавших на его сердце со дня сражения с разбойниками. И все сильно радовались этой перемене, ведь приятно видеть такого славного юношу счастливым. Вскоре наступил праздник летнего солнцестояния, и его справляли у Расколотых холмов, и это, как мы уже поведали читателю, был самый большой из всех пиров, что устраивали в Долине. Всем казалось, что на празднике Осберн пребывал в прекрасном настроении, чувствуя себя весёлым как никогда. В тот день тщательно и торжественно следили за выполнением всех обрядов, что полагаются в праздник летнего солнцестояния: за Катанием Огненного колеса, Растопкой Тюков и Скаканием через Огонь, – но кроме того, перед полуднем, ещё прежде, чем начались эти игры, в обеих церквях Всех Святых, как полагается, исполнили святую мессу за упокой тех, кто мужественно пал в сражении с разбойниками. И наконец, когда летней ночью уже почти стемнело, как обычно бывает перед рассветом, жители обоих берегов, выстроившись в ряд с двух сторон Разлучающего потока, пропели друг другу следующие стихи. Затянули жители Западной долины, а за ними вступили и жители Восточной. Пели они так:
Быстрый закат и короткая ночь,
Мало потерь и много добычи,
Пшеницы обильно, и отдых обычен,
Враг и невзгоды отогнаны прочь.
Замерло солнце – то лета макушка:
Свищет коса и кукует кукушка.
Лето пройдёт, и приблизится осень.