Гавани Луны.
Я так и назвал роман.
* * *
Единственное, что ужасно бесило меня в наших с любимой отношениях, была, как я уже упоминал, газета «Экспресс-газета» в которой Постоянно писали про Любимую какие-то гадости. Например, на целом развороте они пытались убедить всех, что Максим – дурочка. Хотя это не так, и Любимая производила впечатление интеллектуально развитой девушки.
Она даже в жюри литературной премии «Национальный бестселлер» как-то была!
И пускай писали, что это все ради проформы и рекламы, но я-то знал, что настоящая Максим это не певичка-однодневка, вроде какой телки из «Блестящих», и что она пришла к нам если не навсегда, то уж точно надолго.
Как Алла Борисовна Пугачева.
Жалко только, что эти уроды из «Экспресс-газеты» ни хера не понимали и продолжали поливать Любимую помоями. Хотя я совершенно Четко и Ясно дал понять им в анонимном электронном письме, что если они не прекратят, то это для них плохо кончится. Да, совсем забыл – одну из комнат своей квартиры я, после того, как вынырнул на поверхность с кассетой Максим, я переоборудовал в спортивный зал, установив там штангу, скамью, шведскую стенку и гири.
«Гребанный ваш рот козлы…» – начиналось мое письмо.
Я понимаю, что для писателя это звучит грубо, но журналисты, они привыкли ухватывать самую суть сразу, так что нечего писать продолжительное вступление. Они его все равно вычеркнут! Так что я был краток. После чего стал ждать следующего номера газеты. И он вышел. На первой полосе было фото Любимой, сзади, и броско огромными буквами:
«Я спал с Максим».
И пониже и помельче:
«Сзади она была похожа на кабачок» – говорит нам Иван Трохин, продюсер центра…
Статья была еще грязнее, чем обложка. Якобы этот самый продюсер был влиятельным человеком, а Любимая – еще когда пробивалась в Москве – пришла к нему и отдалась. «Я потрахал ее чуть сверху, чуть сзади, ничего особенного» – говорил он. После чего добавлял, что она безголосая…… красит волосы… что она по документам никакая не «Максим», а Фаня Абрамовна Шитман-Милославская, и что он имел ее и «по-кавказски» – честно говоря, я не очень понял, что он имеет в виду, видимо, они танцевали лезгинку?… в интернете данных на этот счет не оказалось, – и что она была не страстной и скучной… и что она помылась и ушла, а он забыл про нее. Наглый, тупой, лживый завистливый козел! Я так и написал это в редакцию, с подложного адреса, но они не реагировали. Только разместили маленькую заметочку в следующем номере.
«Маньяк певички Максим угрожает редакции»
После чего меня забанили и я не мог посещать страницу.
Но мне было уже все равно.
Ведь я знал, что она приезжает к нам, в Молдавию.
* * *
Сделать себе удостоверение было делом пяти минут. У всех журналистов удостоверения просрочены, это раз, и все они их вечно теряют, это два. Так что я сам кое-что напечатал и вырезал кусок бумаги, потер синей краской – вроде размазанной печати, – и заламинировал. После чего позвонил со специально купленной карточки в «Молдова-концерт» и договорился об интервью, представившись журналистом местного популярного издания. Я требовал эксклюзива, пообещав в ответ четыре полосы рекламы. Я мог бы пообещать и десять. Ведь я не был журналистом местного популярного издания.
– У вас будет пятнадцать минут, – сказали мне.
Я заверил, что мне и пяти хватит. Так оно и случилось. Когда в комнату вошла она, такая… простая, обыденная в этих своих потертых джинсах, почти без макияжа… я был в легкой прострации всего пару секунд. Я поразился тому, какая она… Естественная. После чего раскрыл дипломат, достал пистолет и пристрелил охранника. Мне было жаль его, но я не был уверен, что плечи это из-за свитера. Рисковать нельзя было.
Он неловко взмахнул руками и упал спиной на горшок с фикусом.
–… – молча посмотрела она на меня.
– Все это покажется вам недоразумением, – сказал я.
– Но потом вы поймете, что так надо было, – сказал я.
Молча встал, закрыл дверь, и, схватив ее за руку, вытащил через черный вход. Затолкал в машину, – к сожалению, в багажник, – и тронулся.
Только тогда до нее дошло и она стала кричать.
* * *
В квартире, первым делом, я ее связал и посадил на кровать. Вынул кляп изо рта. Обыскал. Почему-то, нашел паспорт.
– А зачем вам паспорт? – сказал я.
– А ты в Москве бывал, псих? – сказала она.
– Попробуй без паспорта пройтись, – сказала она.
– Первый мент твой, – сказала она.
– Учти, тебе за меня голову отре… – сказала она.
– М-м-м-м, – сказала она, потому что я сунул ей тряпку в рот.
– Вам нет нужды мне угрожать, – сказал я.
– Возможно, все это покажется вам смешным, – сказал я.
– Но постарайтесь хотя бы на секунду отнестись к моим словам серьезно, – сказал я.
– Я Люблю вас, – сказал я.
– Это возможно, сказал я.
Она в негодовании покачала головой, широко раскрыв глаза от ярости. Я кивнул. Любимая была такая… забавная в своем негодовании. Я улыбнулся.
– В старину люди влюблялись по портрету, – сказал я.
– Чем мы хуже, Любимая? – сказал я.
– Конечно, вы думаете, что попали к маньяку, – сказал я.
– Это совершенно типичная ситуация, – сказал я.
– Но это неправда, и вы убедитесь в этом, как бы… – сказал я.
–… неправдоподобно это выглядело, – сказал я.
Раскрыл паспорт.
– Фаня??? – сказал я.
– Вы и правда Фаня Аб… – сказал я.
Вытащил тряпку.
– Ты что, антисемит? – сказала она.
– Да нет конечно… – сказал я.
– Стоп, не хочу начинать с вранья, – сказал я.
– Да… – сказал я.
– Поймите правильно, это Молдавия, – сказал я.
– Быть антисемитом это для нас норма, – сказал я.
– Ты меня тоже пойми, – сказала она.
– Это Россия, – сказала она.
– Весь шоу-бизнес из людей с ненастоящей фамилией для нас тоже норма, – сказала она.
– Ничего, – сказал я.
– Мне все равно, – сказал я.
– Я люблю Вас, – сказал я.
Подумал. Она сидела, руки за спиной, вся такая негодующая, разгоряченная… Смотрела на меня волчонком. Как в клипе на песню «Ты обманул мои надежды, милый», где она, в роли школьницы, глядит на парня, разбившего ей сердце.
Я не удержался, и потянулся было поцеловать ее. Она отпрянула. Я вспомнил. Да, обстоятельства еще не те. Я сказал:
– Простите, – сказал я.
– А что еще из этого правда? – сказал я.
– Из чего? – сказала она.
– Из статьи в «Экспресс-газете» – сказал я.
– Я не читаю статей в «Экспресс-газете» – сказала она.
–… – молча ждал я, и смотрел на нее.
– Правда не читаю… меня забанили, – сказала она нехотя.
–… – ждал я.
–… ну, многое, – сказала она.
– Но на кабачок я НИКОГДА не была похожа, – сказала она.
– Козлы!!! – сказала она.
Я молча встал и вышел из комнаты. Вернулся с рюкзаком. Открыл. Вынул пакет, развернул. Если бы она могла, она бы отпрянула. Перед ней лежала голова.
– Ш-ш… – у нее дрожали губы.
– Спокойно, сказал я.
– Присмотритесь, – сказал я.
Она зажмурилась и отвернулась. Я подал плечами. Я сказал:
– Мне все равно, что вы спали с мужчинами как шлюха, – сказал я горько.
– Мне все равно, какое у вас прошлое, – сказал я.
– Для меня вы чисты, – сказал я.
– Я очень люблю вас, – сказал я.
– Это голова журналиста «Экспресс-газеты» – сказал я.
– Он приехал вчера, с вами, – сказал я.
– Освещать гастроли, – сказал я.
– Я выманил его, и убил, – сказал я.
– Я отрезал ему, живому, голову, – сказал я.
– Последнее, что он увидел, был ваш портрет, – сказал я.
– Последнее, что он услышал, были мои слова о том, за что он умирает, – сказал я.
– За Вас, – сказал я.
Молча разрезал веревки у нее на руках и ногах, вышел, закрыл дверь. Припал к замочной скважине. Стал наблюдать. Она повернула голову и медленно раскрыла глаза. Всмотрелась в голову.
Потом улыбнулась.
* * *
На восьмые сутки – ее уже разыскивал Интерпол, – мы ужинали спагетти с овощами по-сицилиански. Я все еще связывал ей ноги, хотя она перестала бояться и, кажется, все-таки оценила мой Поступок.
Ну, в смысле голову долбоеба из «Экспресс-газеты».
Мы ели, разговаривали, я попросил подать мне соль, и тут мы поругались впервые. Как сейчас помню, речь шла о содержании текстов. Ее и моих. Я говорил, что мне нравится нерочитая безыскусность ее песен, которую я нахожу восхитительной. Это настоящий постмодернистский изыск, сказал я. Изящный, очень… тонкий. Но что иногда мне бы, – как эстету, – может быть, хотелось, чтобы она проявляла больше сложности в своих текстах.
Тут она и сказала, что совершенно не понимает, что я говорю, и вовсе не конструирует свои песни искусственно.
– Я пишу от сердца, – сказала она.
– Когда пацан любит девчонку, – сказала она.
– А девчонка пацана, – сказала она.
– Слишком много слов не нужно, – сказала она.
– Они чувствуют сердцем, – сказала она.
Я посмотрел на нее молча и почувствовал, как у меня забилось сердце. А ведь она права, подумал я. Как же я привык все… усложнять, подумал я. Отложил нож, вилку, перегнулся через стол, взял ее лицо двумя руками, и поцеловал в губы. Она не сопротивлялась. Но и не отвечала. Я не осуждал ее за это. У нее были причины так делать.
– Я люблю тебя, – сказал я.
– У тебя есть причины мне не отвечать, – сказал я.
– Я просто все усложнял, – сказал я.
– Но один раз, – сказал я.
– Ты сняла все лишнее с моего сердца, – сказал я.
– И я тоже смог написать что-то простое… – сказал я.
– Потому что чувствовал сердцем, – сказал я.
– Что же, – сказала она, глядя мне в глаза.
– Я дам почитать, – сказал я.
Ночью над окнами повисла полная Луна, и я подумал, что, хоть это и было восхитительно, со всей этой историей пора кончать. Она не полюбила меня, а поиски становятся все активнее. К сожалению, убитый охранник и обезглавленный кретин из «Экспресс-газеты» не оставляли мне выбора.