И Марта стала писать. Почерк у нее был каллиграфический, сам писарь базы в Пяндже хвалил, да и подписывалась Марта красиво. «Красивая Как Цветок». Ребятам нравилось. Да и фото прислала суперское. В костюме девчонки из передачи «Утренняя гимнастика». Ребята любили устраивать Сеансы, глядя на это фото и слушая письма Марты…
Это было уже шестое письмо.
Иван читал его вслух и с выражением:
– Не знаю, Иван, поймешь ли ты меня, но сегодня ночью я придумала человека, который не умел Любить, – писала Марта.
– Почему он так наказан, может быть, всё началось с родителей? – писала она. – Они сошлись поздно, не по любви, а по нужде – знаете это оскорбительную схему? – когда каждый уверен, что ничего хорошего впереди уже не ждёт, поэтому берёт, что есть. Вы одиноки, я чертовски одинок, чего время терять. Оба хотели ребёнка…
– Замуж хочет, – сказал Джику, – мужика хочет.
– Хм, – гмыкнул довольно Иван.
– Читай дальше, – велел он новобранцу Илье Петрохину, которому, из-за его тонкого женского голоса доверяли чтение женских писем с Большой Земли.
– Но, похоже… он недополучил некой радостной искры, потому что с возрастом открылась эта странная маленькая ущербность, – читал за Марту рядовой своим нежным голосом, прикрывая юношеским пухом рдеющие щеки, – влюблялся, и в него влюблялись, но стоило отношениям продлиться дольше полугода, как самая преданная женщина начинала тосковать, объективно говоря, он был внимательным и заботливым, но любые внимание и заботу умудрялся перевести в русло долженствования..
– Чё? – сказал Иван.
– Долги у нее, – сказал Джику.
– Женщины простодушны, – писала Марта, – им на всё достаточно нехитрого резона «потому что я тебя люблю». Цветов принёс, потому что любит, колбаски купил, потому что любит, и спит с ней – потому что любит, а как же иначе? Но человек этот никогда не забывал уточнить: цветы принёс, потому что принято бабам на восьмое марта веники таскать; колбасы купил, потому что должен, вчера у тебя бутерброд съел; а спит – ну так Аня, которая нравится больше, не дала, но с кем-то же надо.
– Аня? – спросил Джику.
– Аня, – подтвердил чтец.
– Что за Аня? – спросил Джику.
– Подружка, – сказал чтец.
– Трахнешь подружку, – сказал Иван.
– Надо попросить фото, – сказал Джику.
– Обязательно попрошу, – пообещал Иван.
– Женился по любви, но радости не прибавилось, – писала Марта, – даже к морю вывозил семью не отдохнуть и развлечься, а исключительно, чтобы укреплять слабые дочкины лёгкие, что бы ни делал для близких…
– Че это она? – спросил Иван.
– Первого мужа вспоминает, – сказал Джику.
– Она же девственница, – тревожно сказал Иван.
– Может, он был армянин, – сказал Джику.
– Не прощу! – сказал Иван.
– Да нет, – сказал рядовой Петрухин, нежно рдея, – это она так ТЕОРЕТИЗИРУЕТ.
– О, – сказал Джику.
– Да, – сказал Иван.
– Читай дальше, – велели они хором рядовому.
–… исполнял всё, что должен, и потому для него было внезапным ударом, когда женщины уходили, – сначала подружки, потом жена, казалось, вокруг какие-то обезумевшие женщины, готовые разбить его и свою жизнь в погоне за призрачными вещами, вроде сладких слов, улыбок и этой проклятой радости, которая у всяких никчемных людей прорывается в каждом жесте, а ему не давалась никогда… – читал рядовой Петрухин.
Американский спутник-шпион, покружив над базой в Баграме улетел. На стол командования НАТО легло фото, на котором два солдата, глядя на снимок, возятся у себя в ширинках. Фотографию увеличили. Это был снимок Джейн Фонды.
– Новогородцев хорошо поработал, – решили в штабе.
* * *
В 1988 году, когда войска СССР вывели из Афганистана, в тесной комнатенке бобруйского гарнизона у экрана сидел взъерошенный мальчишка. Как завороженный, глядел он на экран черно-белого телевизора, по которому показывали «Марафон-1989».
Собирали деньги для жертв сталинских репрессий.
Марафон очень нравился пацану, потому что там в паузах между попрошайничеством показывали выступления советских рок-групп и ансамбля «Голубые береты». Они не только пели, но еще и показывали приемы, разбивали кирпичи головами, подкидывали друг друга на брезенте, в общем, были Крутыми. Мальчонка был председатель пионерской дружины имени Володи Дубинина, и сам Володя (в чем видел мистическое совпадение и обещание большого будущего) Лоринков.
– Хр-р-р, – сказал приехавший после годового отсутствия отец.
Пацаненок с презрением посмотрел на мужчину в кресле. Тот, усталый офицер артиллерии, никогда не носил голубого берета. И в Афгане не служил. Наверное, и по брезенту скакать не умеет, подумал мальчишка, и показал отцу язык.
– А вот я те щас по жопе, – сказал, не открывая глаз, отец.
– Тиран, – подумал мальчишка.
– Совки, – подумал мальчишка.
– Скорей бы демократия и рынок, – подумал мальчишка.
Поймал выразительный взгляд матери, кивнувшей на часы, и со вздохом пошел спать. Гулкая бобруйская ночь ухала в сердце. Не спалось. Мальчонка встал, пошел босой на кухню, выпил квасу. Презрительно поглядел на папашино командировочное удостоверение. Чернобыль какой-то.
– А ведь демократ Горбачев сказал, что там безопасно, – подумал мальчонка, как и все советские дети смотревший прямую трансляцию съезда депутатов СССР.
– Как на курорте, просто пожар маленький, – вспомнил выступление Михаила Сергеевича мальчонка.
– Демократ Горбачев, – с теплотой подумал мальчик.
– Он приведет нас в Рынок и Гласность! – уверенно глядел в будущее мальчик.
– Мы реформируем СССР и пионерию, и станем жить как в США, – думал мальчик.
– Не оплошать бы ему, Горбачеву! – подумал мальчонка.
– Группа Гдляна надежная опора нашему Михаилу Сергеевичу! – подумал мальчик.
– Справятся ли реформаторы нашего дорогого Григория Явлинского с группой ретроградов козла Яковлева? – беспокоился мальчик.
Отец, подумал еще сурово мальчонка. Ну что, что стоило тебе пойти в десант? Носил бы берет! Горько вздохнул еще раз и подошел к двери, взглянуть одним глазком в телевизор. Показывали плачущий зал.
– Мы собрали двенадцать миллионов рублей! – воскликнула ведущая.
– Все они пойдут на пожертвования репрессированным калмыкам и татарам Крыма! – воскликнула она.
Зал плакал.
– А сейчас перед нами выступит ансамбль «Голубые береты» и его шестой состав, – хорошо поставленным голосом сказал ведущий, – и исполнят песню «В Баграме вспоминая луга».
На сцену вышла подтанцовка и стала разбивать кирпичи головами. Два солиста – Иван и Джику, – представила их ведущая, завыли:
– В Баграме, на полосе сто сорок, стояли наши пацаны/тот брат мне, кто воевал за совесть/неважно с какой ты стороны!
Мальчик грустно вздохнул. Мало того, что отец не десантник, так еще и досмотреть «Марафон» не дали!
– Совки, – грустно подумал он.
Пошел в спальню. Поглядел на книгу «Лучшие ныряльщики мира», и пролистнул было на ту страницу, где голозадая ныряльщица-ама из Японии была сфотографирована аккурат сзади. Задница ее светилась белизной в прозрачных водах холодного Японского моря, как загадочная и желанная рыба. Мальчонка потянулся было к себе. Потом вспомнил концерт ВДВ и передумал. Настроение было испорчено.
Дрочить не хотелось.
* * *
В 1991 году Джику привез Ивана в Молдавию, залечивать сердечные раны.
Ведь Марта Красивая Как Цветок оказалась мужиком… Хоть и симпатичным. Он представился Григорцевым и что-то говорил про журнал «Ом», хотя всем порядочным людям было понятно, что это гомосячьи штучки. А журнал был, есть и будет один. «Советский воин».
Так что ребята избили парня, отобрали у него часы и доску на рейки– а тот все причитал «сефрингсефринг», – и поехали в Молдавию.
– Держись за Джику, Иван, – сказала ему старенькая мама с Ярославщины.
Крепко пожала руку другу сына и умерла. Парни отправили ее на родину в закрытом гробу и подались в Молдавию. Здесь, в селе Сороки, Джику женился на пригожей молдаванке Иляне. А Ивану сосватали пригожую молдаванку Наталицу. Еще Иван попробовал вино, вертуты и плацинды, – все это были плохие пирожки на прогорклом масле, но как звучит! – и решил остаться в Молдавии навсегда.
Тем более, что и Наталица настаивала.
– Вы, русские, народ все грубый и дикий, – говорила она, озорно кося блестящим глазом, и споря белеющими зубами с полной Луной.
– А у нас в Молдавии тепло и персики, – говорила она.
– Жопа твоя как персик! – ляпал, покраснев, Иван.
– Озорник, – смущалась Наталица.
Но кое-что позволяла. Она называла это «подавить персики». Свадьбу сыграли в доме культуры, трехэтажном, из мрамора. Чтобы его построить в Сороках, в России пришлось объявить бесперспективными 3 деревни, срыть их и залить водой, а русское быдло, которое не умеет работать, переселить в город.
Сэкономленные деньги и перевели в Молдавию.
– Мы, молдаване, поем и танцем, – пели и танцевали молдаване вокруг Ивана.
– Ай, смуглянка, молдаванка, – пел он, поглядывая на Наталицу.
– В Афганистане, в черном тумане, – пели они хором с Джику, обнявшись.
Ту-то и грянула война в Приднестровье.
Но афганское братство, оно крепче «Момента» и обострения межнациональной обстановки в одной, отдельно взятой республике СССР.
И история наших друзей доказала это в очередной раз.
Джику спрятал Ивана от погромов. А потом, разбудив поутру Ивана, дал тому котомку с хлебом и солью, и, спрятав друга под возом пахучего сена, поехал к железнодорожной станции. На дорогах было неспокойно.
– Жена побудет тут, а как успокоится все, возвращайся, – говорил Джику.
– Спасибо тебе, братан, – говорил Иван.
– Наше боевое братство, оно же важнее всего, – говорил Джику.
– Да и против русских мы, простой народ, ничего не имеем, – сказал Джику.
Проводил друга в автобусе беженцев, смахнул слезу, и вырыл автомат.
Надо было торопиться, ехать в Бендеры, иначе, говорят, опоздаешь.