это раздувается пожар мировой революции
разливается по миру итогом ночной поллюции
мы зальем весь мир малафьей классово-обостренной
революция будет звучать так: пыщ-тыдыщ пыщ-тыдыщ
мы прорвем противоречий классовных гнойник словно прыщ
мы залечим вождя товарища Ленина шанкр сифилитический
чтобы и дальше разрабатывал планы на будущее мозг его аналитический
чтоб и дальше вождь мог с броневика своего речь произность
а по праздникам на елке песню про зайку-пролетария выводить
мы реки повернем вспять и горы сроем
мы всех врагов буржуазных партии уроем
но это все в будущем, а пока
не будет у нас лет семьдесят
простого хлеба и молока
– Ну, как? – спросил он.
– Говно-с ваши стихи, – честно ответил Адмирал.
– Пали!!! – заверещал матрос-поэт.
– По врагу революционной России! – зазвенел голосом старший матрос.
– По Адмиралу! – крикнул он.
– Пали!!! – крикнул он.
Грохнули винтовки. Помело снег по льду, бросило горсть в лицо Адмиралу. Тот стоял, не падал. Старший матрос подошел к нему. Сказал:
– В прорубь классового врага! – сказал он.
Обхватил сзади Адмирала, потащил к проруби. Адмирал вдруг потерял всяческое достоинство, стал вырываться.
– Эй, эй… что такое? – закричал.
– Господин Изимбеков, по сценарию такого нет! – кричал он.
– Мы же… сериал…! – кричал он.
– Про Колчака мля, – кричал он.
– Да что ж ты делаешь, ирод! – кричал он.
– Караул, группа, съемочная! – кричал.
– Да что ж ты тво… – крикнул он напоследок,
Ушел головой под лед. Матрос, глубоко дыша, оглянулся. Уставив пустые, накокаиненные глаза, в команду свою, и в тех, кто с камерами, мирофонами да осветительными приборами сзади шли, сказал:
– Вот так мля… со всеми… – сказал он.
Сел на снег. Зарыдал. Ахнула помощница режиссера, уронив стаканчик с кофе на лед. Крикнула:
– Изимбеков… сука! – крикнула она.
– Наркоман гребанный! – крикнула.
– Ты же нашего… да ты же «звезду» российского кино… – крикнула она.
– Самого Костю Хабенского… – кричала она.
– Да ты утопил! – кричала она.
– По-настоящему!!! – крикнула она.
Бросила группа к проруби. Да поздно. Непроницаемо чернела вода Баренцева моря…
…Адмирал не сразу поэтому заметил рыбу, которая к нему подплыла. Все-таки на глубине ста метров очень темно, да и погодные условия в Заполярье… Рыба светилась зеленоватым.
– C’est ça, мон адмираль, – сказала она.
– Мы тут все на глубине светимся, – сказала она.
– Захочешь жить, не так раскорячишься, – сказала она.
Вздохнула. Поплавала вокруг, задевая хвостом щеку Адмирала.
– А сейчас, – сказала рыба.
– Я почитаю вам свои стихи, – сказала она.
ты морячка я судак
ты рыбачка я ишак
ты в воде а я на суше
ты никак и я никак…
– Нет, – сказала она, подумав.
– Я, впрочем, другое хотела почитать, а это с корабля навеяло, – сказала она.
– Водные экскурсии к достопримечательностям Крыма, – сказала она голосом экскурсовода, проводящего морские экскурсии к достопримечательностям Крыма.
– Скажем, лучше вот это… – сказала она.
Закрыла глаза, стала декламировать:
Мамалыга лыга лыга
Мама лыга лыга мама
Мамалыга мамалыга лыга лыга
мама мама
лыга мама мама лыга
лыга лыгамама лыга
лыга мама
мама лыга
лыгы ма
ма лыга
лыга
лыгалыга мамалыга
мамалыга мамалыга
ла
малыга…
Откашлялась. Спросила:
– Ну как вам? – сказала она.
– Это мне наживкой навеяло, – сказала она.
– Мужики постоянно на мамалыгу пытаются поймать, – сказала она.
– На подсосе… – сказала он.
– Неплохие стихи, – сказал Адмирал.
– По крайней мере, только мне читали другие и гораздо хуже, – сказал он.
Помолчали.
– Скажите, а вы правда киноактер Хабенский? – спросила рыба.
– Ну… да… в смысле да, был, – ответил Адмирал.
– Слушайте, этот ваш мусор в «Улице разбитых фонарей», – сказала рыба.
– Казанова мля… – сказала она.
– Ну полный улет, – сказала она.
– Вы уж простите за мат… – сказала она.
– Дичаю, – сказала она.
– Гм… – сказал Адмирал.
– Не моги бы вы развязать мне руки? – спросил Адмирал..
– Конечно, – сказала рыба.
Пристроилась сзади, принялась обсасывать веревку жесткими губами. Когда Адмирал освободился, то сказал:
– Благодарю, – сказал он.
– А сейчас не могли бы Вы показать где верх, а где низ… – сказал он.
– А вы уверены, что не хотите остаться, – сказала рыба.
– Ну… – сказал Адмирал.
– Все дело в том, что я…. – сказал он.
– В общем я Вас обманул, – сказал он.
– Я не актер Хабенский, я Адмирал, – сказал он.
– Тот самый? – сказала рыба, помолчав.
– Тот самый, – сказал Адмирал.
Встал, отряхнул штаны. Достал из-за спины треуголку. Сказал цеременно:
– Адмирал Трех Морей дон Христофор Колумб, – сказал он.
– Очень приятно, – сказала рыба.
Полетала еще немного вокруг Адмирала, а потом сложила крылья и бросилась в воду. Адмирал вздохнул. Никогда, никогда он не видал летающих рыб. Путешествие обещало быть заманчивым. С бочки на мачте крикнули.
– Земля, земля!!!
…перед кораблями, грациозно покачиваясь, всплыла неторопливая туша Кубы.
Папахи на бровях
– А теперь, – сказал Иван Васильевич Чапаев.
– Я почитаю вам свои стихи, – сказал он.
Встал, надвинул папаху на лоб так, чтоб сросшихся, как бабочка, бровей коснулась, и, – поглядывая с пригорка на Днестр, – откашлялся. Ребята, – вся бригада чапаевская, – в ногах у командира легендарного сидевшие, слушали внимательно. Кто травинку задумчиво кусал, кто – руки за голову закинув, – в небо глядел. Анна Леопольдовна, медсестра отряда, чистила меланхолично пулемет «Максим» бельгийской сборки, да натирала лошадиную упряжь. Баба, она и есть баба, подумал Иван Васильевич – вот – вот белые погоней дойдут и порубают нас тут всех, а ей лишь бы пол помыть да манду протереть. На то она и баба, подумал. В лицо ветер ударил привольный – с правого берега Бессарабии. Поднял бурку комдива, отчего тот стал похож на диковинную птицу с черными крылами, бьющими вразнобой. Отряд молчал. Комдив сказал:
в тот день, когда на крыше дома взорвались огни
диковинным и жарким фейерверком
мы были с Вами, Анна, не одни
и пусть я щерился на вас берсерком
пускай валил Вас с ног одним ударом
кряхтя, потея, применяя жим,
французский
увы, мы с Вами больше не лежим
в том закутке, где накидали сена
для лошадей моих бойцы. они унылы.
голодны, потасканы и звезды
не отражаются в глазах
увы и ах
наш айсберг потерпел крушенье
нашедши в атлантических пустынных областях
Титаник свой под флагом белым запустенья
и знаете, сейчас, на палубе залитой
в мгновение все всепоглощающей волной
я Вам хочу сказать лишь – силуэты стерты,
мы – забыты
так дай присунуть
с тобой, в тебе и под тобой
мы поплывем неведомой медузой:
телесный цвет, конечностей четыре, две спины…
дорогу нам уступят ламантины
и бронированный лангуст укажет путь миграции —
туда, где все дельфины,
киты и котики бросают мяч
блестящими носами. о, как они игривы.
вери вери мач
туда, где плещутся белесыми телами
нарвалы, кашалоты и киты
и ты, и ты, и ты, тытытытытыты
и твои ляжки, белые, как у коровы
конечно, я о стеллеровой, ты
богиня антлантического региона. сама
подскажешь что и как, куда войти
и где прибиться
волной приливной, закачавшись у камней
и сладостным оргазмом мамифьеров —
так кличут млекопитающих французы, —
взорвемся, словно два фонтана из кита
о, две твоих груди. ну, что за красота.
ну, а еще пещеры
страсти, глубокий грот, где воздуха осталось для меня
немножко, о совсем чуть-чуть
буквально децл…
…Иван Васильевич отошел на свое место. Сел. Снял с головы папаху, не чувствуя ветра – так горело лицо. Смущенно не поднимал глаз от костра. Сказал:
– Ну как, робя? – сказал он.
– Недурно, – сказал Фурманов.
– Недурно? – сказал Чапай, сатанея.
– Тебя интеллигентишка, мне прислали жилы вынимать? – сказал он.
– Ты как товарищ скажи! – рубанул он.
– Хорошо али как? – сказал он.
Товарищ Фурманов пожевал травинку – жрать было нечего, за последние пять дней погони все зерно подъели, а местные давно в лесах попрятались, – и сказал.
– Хорошо, Чапай, – сказал он.
– Хорошо, товарищ, – сказал он.
Чапай кивнул, глянул на Анну Леопольдовну. Та, молча, собрала «Максим», блестевший в свете звезд, и поставила на пригорке. Вернулась в круг, задом крутя. Бойцы, хоть от голода и ослабли, смотрели на Анну Леопольдовну с товарищеским интересом. Блестел глазенками молдаванчик, отрядом на правом берегу подобранный. Сирота лет двенадцати, – из пролетариев, должно быть, – сидел на пепелище, да плакал. Взяли с собой его красноармейцы, из солидарности. Ну, а еще как консерву, если со жратвой совсем прижмет. Звали мальца Анатол, а фамилия его была Плугару. Ну, или наоборот. Чапай глянул с пригорка. Вышла Луна, осветила долину. Всадников пока не было видно. Но белые рядом, знал Чапай. Вот бы Гриша Котовский объявился, подумал Чапай…
– Вот бы Гриша… – сказал кто-то задумчиво.
Никто не поддержал. Отряд отступал вот уже несколько месяцев, после того, как армия товарища Буденного потерпела неудачу в буржуазной Польше. Чапай решил ошеломить врага неожиданным отступлением и ушел не на восток, а на юг, в Молдавию. Но в Бессарабии попал в засаду, бойцов потеряли половину… чудес не ждал никто. Тем более, все были коммунисты и материалисты, о чем дали клятву, вступая в партию во время одного из привалов. Почему-то, вспомнил красноармеец Сухов, им при этом пришлось целовать Анну Леопольдовну между ног. Повернулся набок, мотню раздувшуюся со стыдом прикрывая. Вспомнил…