Он его видел… Братья Томми показали ему водяного. Он же тоже с ними связан, он берет у них сигареты, а может, и еще что… Прибрал к рукам все отцовские дела, снюхался с другими уголовниками, может, даже с тем нариком, что был у нас дома… Но он берет меня на пушку, хочет посмотреть, как я себя поведу.
— Не понимаю, о чем ты, — сказала я.
— О'кей, о'кей… что, спросить нельзя?
По части соврать я не хуже его. А может, и лучше. Он поверил — я видела это по его глазам. Хотя…
Вечером я сидела в своей комнате. Господи, какая безнадега! Жизнь постепенно отбирает у меня свободу выбора, и вариантов остается все меньше и меньше. Герард требует наличные, а я даже не знаю, с чего начать. В магазине? Если бы можно было как-то подобраться к неохраняемой кассе… Или в учительской в школе пошерудить по карманам и сумкам на вешалке? В лучшем случае несколько сотен.
Есть и еще одна, последняя возможность. Кое-кто готов платить, чтобы посмотреть на голых маленьких девочек, а лучше полапать или еще что… В седьмом с нами училась девчонка, она так зарабатывала. Дома у нее было примерно так же, как у меня, и, наверное, у нее, как и у меня, не было выхода. Тусовалась в центре, общалась с какими-то подозрительными типами. Она и объяснила, что надо иметь терпение, только и всего. Постоишь у Клиттербадета,[27] и к тебе обязательно подойдет тип с маслеными глазками и предложит какую-нибудь похабель. А дальше иди за ним в подземный гараж или в общественный туалет рядом с «Домусом».
Но она очень скоро куда-то исчезла. Я даже не помню, как ее звали. Зато помню, что мне тогда стало стыдно от одной мысли, что я могла бы заняться тем же. Но, как говорится, надо взвешивать плюсы и минусы. Стыдно, не стыдно, но если другого выхода нет…
Зазвонил телефон. Был уже одиннадцатый час, так что это не мог быть кто-то из школы или из социальной службы. Может, профессор немного оклемался и хочет поговорить. Или мама звонит из какой-нибудь телефонной будки — тогда она пустится в идиотские объяснения, почему так поступила… Может, и мать — хочет снять с души камень.
После нескольких звонков телефон замолк. Я пошла к брату. Он заснул, не выключив лампу. Я подоткнула ему одеяло и погасила свет. Прихватила из шкафа карманный фонарик и пошла вниз.
Темнота на улице была такая, что собственной руки не видно. Я ехала к морю. По ящику говорили, что мы опять находимся в области низкого давления, и не соврали: на небе ни одной звезды, не переставая идет дождь, не сильный, но косой и колючий. Я нахлобучила капюшон.
У моря я спрятала велик в кустах и пошла напрямую через поле. Заброшенный хутор в такой темноте не виден, но можно догадаться, что вон тот сгусток темноты у края поля — это он и есть. Струйки дождя стекали по капюшону, на брови и щеки все равно капала вода.
Чем дальше от шоссе, тем темнее становился мир. Ноги то и дело увязали в глине. Один раз оступилась в какой-то ямке и подвернула ногу — слава богу, не сильно, боль быстро прошла. Я не решалась зажечь фонарик — в такой темнотище его видно издалека.
Я подошла к северному фасаду. В темноте он выглядел еще жутче, чем днем. Выбитые окна, провалившаяся крыша… Каждый раз, когда я бывала здесь, мне почему-то представлялись картины давних времен, когда здесь жили люди… картины давних времен, не имеющих ни малейшего отношения к моей проклятой жизни. Я заставила себя смотреть в другую сторону, в темноту, туда, где в самом дальнем углу бывшего сада был выкопан погреб.
Я зажгла лампу, только когда убедилась, что со всех сторон прикрыта деревьями. Снимала ветки с люка и слышала водяного. Он не спал. И он знал, что пришла я, а не кто-то другой.
Я открыла крышку люка и чуть не потеряла сознание. Оказывается, он светится в темноте! Так иногда светится море, морской огонь… биолюминесценция, вспомнила я научное название, только он светился намного сильнее. Свечение исходило от всего его огромного тела, от чешуи, а особенно от глаз. Волшебный нежно-бирюзовый свет падал на стены, на потолок, на воду… повсюду метались таинственные тени… это было так нестерпимо красиво, что у меня защипало глаза… Наверное, он далеко видит в море: все его тело — как огромная шахтерская лампа.
Он неподвижно лежал под самой поверхностью, светился и смотрел на меня. Я рад, что ты пришла, почему тебя так долго не было? — спросил он. Я ответила — были причины.
Я села, как и в тот раз, на нижнюю ступеньку. От него исходил сильный запах — моря, водорослей и еще чего-то, чему я не знала названия. И я сидела и думала обо всем, что случилось за последние дни, а водяной слушал и задавал вопросы… даже не вопросы, это были вопросы и одновременно ответы, вопросы и ответы были неразделимы, они прятались друг в друге, как прячется жемчужина в раковине.
Он поднял из воды руку и протянул ко мне. Коготки ласково сомкнулись на моем запястье, а перепонки между пальцами словно приклеились к коже. Рука была очень теплой, намного теплее моей. Он закрыл жаберные крышки, двинулся ко мне, и лицо его рассекло поверхность воды… его рот, почти человеческий, и все же не человеческий, открылся, он глубоко вдохнул и медленно опустился назад.
Странно, но я не мерзла. От водяного шло такое тепло, что я расстегнулась. Молния на куртке вжикнула, и я вдруг осознала, какая вокруг тишина. Дождь кончился. И вдруг я встрепенулась. Шаги! Чавканье глины под сапогами.
Его взгляд оставался спокойным — если он и слышал что-то, это что-то его не пугало.
— Подожди, — сказала я. — Сейчас приду.
Поднялась по лестнице и откинула крышку люка. Дождь кончился, ветер тоже стих. Единственное, что я слышала, — голос водяного. Не ушами, а я даже не знаю чем: не бойся… никто не хочет тебе зла, все образуется, все будет хорошо…
Томми стоял в двух метрах от меня.
— Это ты, Нелла?
— А кто же еще?
— Откуда мне знать… ничего же не видать. Темно, как…
Он поставил что-то на землю.
— Рыба. Целый ящик. Прямо с баркаса. Он, наверное, проголодался.
Томми улыбнулся — я разглядела белую полоску зубов даже в темноте.
— Я очень за тебя волновался. В школу ты не ходишь, на звонки не отвечаешь…
— Много чего произошло… А как ты узнал, что я здесь?
— Был у тебя дома… Постучал — никто не открывает. Ты забыла запереть дверь. Я вошел… Роберт спит у себя, а больше в доме никого. Ну я и подумал — где тебе еще быть, как не здесь?
Он подвинул ногой ящик.
— Я помчался домой и спер ящик с рыбой. Раз уж ты здесь…
Томми подошел и обнял меня за плечи.
— Рассказывай.
И я рассказала ему все. Про сбежавших родителей, про то, как я боюсь, что нас разлучат с Робертом, про пожар у профессора. Про пожар он уже знал, но не знал, что это дело рук Герарда и его банды. Он не знал, что у Герарда какие-то темные дела с его, Томми, братьями, что Герард требует с меня денег, самое позднее — послезавтра, и что я ума не приложу, где взять сумму, которую он требует, и что я вне себя от страха. Я разревелась и ненавидела себя за это: пока ничего страшного не произошло, никто не умер, у меня нет права раскисать, твердила я себе — но ревела, ревела и не могла остановиться.
— Я поговорю с братанами, — сказал Томми. — Может, они попытаются его урезонить. И, кстати, у меня есть эти деньги. В крайнем случае, дам тебе взаймы.
Я пришла в «Кварнен» точно в назначенный срок. Герард и на этот раз был один. Он стоял у одного из застекленных сундуков для игры в пинбол. Небрежно мне кивнул, бросил в щель монетку и продолжил игру. Я села за тот же столик, что и в тот раз, ни о чем не думая, прислушиваясь к клацанью направляющих шарик лопаток, к звоночкам бонусных очков, к сухой барабанной дроби, когда играющему предоставлялась премиальная игра. Он посмотрел на табло, чтобы запомнить соотношение очков, и подошел к столику:
— Деньги принесла?
Я отсчитала деньги прямо на столе: четырнадцать сотенных ассигнаций и десять десятикроновых.
В игровом зале, как и в тот раз, никого не было, если не считать девушки у кассы. Она протирала полотенцем ножи и вилки, поднимала каждый предмет и рассматривала на свету. Герард сложил деньги в стопку и пересчитал еще раз.
— Все правильно, — сказал он. — Киоск ограбила?
— Взяла взаймы.
— Может, у Томми? Он жаловался на меня своим братьям. И что? Нет уж, Доска, бизнес есть бизнес.
Он положил деньги на стол и посмотрел на яркое, разноцветное игровое поле, где мигала лампочка в ожидании следующей игры.
— Сказать по правде, я очень огорчился, когда узнал, что ты втягиваешь их в наши с тобой дела. Знаешь, когда кто-то на меня настучал в полицию и Л-Г, я тоже огорчился. Это же наши с тобой дела, при чем тут они?
Его красивые янтарные глаза будто остекленели.
— Я заработал две премиальные игры, — сказал он. — Если хочешь, можешь сыграть одну из них. Выиграешь — и с этим покончено. И Томми не нужно будет болтать о вещах, которые его не касаются.
— Мне надо домой.
— К Роберту?
Мне очень не понравилось, что он назвал брата по имени, как будто они были чуть ли не приятелями. «Недоделанный», «ублюдок» или «зассыха» для Герарда было бы куда естественней.
— И не забудь взять деньги, — сказал он.
— Что?
— Они мне не нужны. Ты нарушила правила.
Я не знала, что на это ответить. Никак не могла сообразить, что он имеет в виду.
— Доиграю свои премиальные игры и ухожу, — сказал Герард. — Учти, что первый же, кто сядет за этот столик и увидит деньги, сунет их в карман. Так что подумай хорошенько.
Это были даже не мои деньги. Томми утром снял их со своего банковского счета, уговорил мать написать письменное разрешение. И поговорил насчет меня с братьями. Что они сказали Герарду, я не знала, да и не хотела знать. У меня было единственное желание — чтобы весь этот дурной сон побыстрее закончился.
— И еще вот что, Доска… деньги я не возьму, но это не значит, что мы квиты.