– Ты вообще сам-то понимаешь, в чем твоя проблема?
– Не иначе, ты собралась мне объяснить?
– Да ты уже настолько вошел в роль – ах я бедненький, весь такой провинциал, все только и ищут, как меня кинуть, чужаки уже на пороге, вся вот эта хрень, – что в упор не замечаешь, когда с тобой по-хорошему!
– Я не…
– Не можешь рассмотреть у себя под самым носом человека, которому на тебя не наплевать!
Люси разъярилась настолько, что едва не брызгала слюной; ее лицо побагровело. Тимо пытался вставить хоть слово, но безрезультатно.
– А я, между прочим, не техасец, который явился, чтобы забрать твою воду, и не звезда журналистики, покушающаяся на твои долбаные сюжеты! Вот ни разу! Да ты хоть знаешь, сколько я могла найти фотографов? Да в сюжет, который я раскопала, любой вцепится – клещами не оторвешь! Я, между прочим, собственной задницей рисковала, когда сюда поперлась! Думаешь, мне не страшно было?
– Люси, да ладно тебе…
Люси с отвращением махнула рукой и зашагала прочь от него, к забору.
– Можешь подыскать кого-нибудь другого для репортажа, – выкрикнула она, обернувшись. – Выбирай, кого хочешь, не стесняйся. Я к этому сюжету теперь и на километр не подойду. Хочешь, чтобы он был твой, – ну так получай!
– Люси, обожди… – Тимо чувствовал себя полным дерьмом. Он бросился за ней следом. – Я не это имел в виду!
Люси обернулась:
– Вот только не надо оправдываться, Тимо.
Она смотрела с такой горькой смесью обиды и презрения, что Тимо споткнулся на ровном месте. Он явственно слышал, как Ампаро насмехается над ним. «У тебя острый глаз, братишка, и все-таки ты слепой, слепой, слепой!»
«Может, она еще успокоится», – думал Тимо, а Люси уходила.
Или не успокоится. Что, если его слова прозвучали слишком похоже на правду? На то, что он и в самом деле думает о северянке, да так похоже, что уже не загладить? Такое случается, отношения рушатся в один момент. Секунду назад вы еще друзья, а потом ты заглядываешь человеку внутрь и осознаешь, что пить вместе с ним пиво не будешь уже никогда.
Исправляй, пока не поздно, придурок!
Застонав от отчаяния, Тимо снова бросился за девушкой.
– Люси! Да ладно тебе! Слушай, я прошу прощения, хорошо? Прости меня…
Сначала он думал, что все напрасно, но потом Люси обернулась. Облегчение охватило Тимо теплой волной. Она снова смотрит на него. Она смотрит на него, как и раньше, когда все было в порядке. Она его простит. Отношения наладятся. Они вновь станут друзьями…
Потом он почувствовал: что-то все-таки не так. Люси сильно взволнована, ее опаленное аризонским солнцем лицо резко побледнело. И она неистово машет рукой, словно зовет к себе, хочет что-то показать.
Что там? Неужели еще один техасец?
Тимо перешел на бег, на ходу доставая камеру.
Добежал до забора – и остановился как вкопанный.
– Тимо! – прошептала Люси.
– Я вижу.
Он уже снимал кадр за кадром, прямо сквозь проволоку, стараясь запечатлеть сюжет. Глаз у него острый, а сюжет – вот он, прямо перед ними. Вот это наконец поперло! В нужном месте, в нужное время и даже в нужном составе, чтобы сделать репортаж. Он уже стоял на коленях, снимая так быстро, как только мог, жадно впитывая звук цифрового затвора – каждый щелчок означал деньги и еще раз деньги.
«Снял! Снял! Снял!» – повторял Тимо про себя, пока не осознал, что на самом деле говорит вслух.
– Снял! – еще раз сказал он. – Не волнуйся, я все снял!
Люси, с тем же ошеломленным видом, озиралась кругом. Глядела на забор, потом на город.
– Мы должны оформить аккредитацию… Потребуются горючее и какая-то пища… Придется выяснять, что случилось… Кто это сделал… Аккредитация! – Она выхватила телефон и принялась набирать номер с такой же бешеной скоростью, с какой Тимо снимал.
Требовательный голос Люси был лишь неясным гулом, на фоне которого Тимо выбирал углы съемки и менял экспозицию. Наконец она нажала отбой.
– У нас эксклюзивный контракт с «Синьхуа»!
– У нас обоих?
Люси предостерегающе подняла палец:
– Еще раз от тебя такое услышу…
– Извини, коллега, – ухмыльнулся Тимо. – Обещаю, этот был последний.
Люси принялась надиктовывать на телефон начало репортажа, потом остановилась.
– Первый выпуск дадут через десять минут. Ты успеваешь?
– Десяти минут мне хватит выше крыши.
Тимо снимал не отрываясь. Сейчас в кадре были бетонный берег канала и мертвый техасец на той стороне. Собаки прыгали вокруг, пытаясь оторвать еще кусочек от тела человека, который пришел сюда за водой. Все было прямо перед Тимо, весь сюжет целиком.
Тело.
Собаки.
Забор.
Центрально-Аризонский проект.
Огромный канал – и ни капли воды. Лишь тонкая корка стремительно сохнущей грязи на дне.
Люси снова начала диктовать, повернувшись лицом к раскинувшемуся позади Финиксу, но Тимо ее не слушал. Он уже и так знал всю историю целиком. Историю об огромном городе, где никто из жителей еще не подозревает, что их жизнь изменилась навсегда.
Так что Тимо продолжал снимать.
После жаркого дня.Рассказ
Перевод А. Полошака.
– Дай шестигранник, – сказала Шарлин.
Люси задумалась об этических границах журналистики, а потому не сразу потянулась к ящику с инструментами, стоявшему на черепичной крыше. Под пальцами звякнул теплый металл. Ключ, блеснув в лунном свете, перешел из рук в руки, и спутница Люси зашерудила под приподнятым сегментом солнечной батареи. Очертания черного силуэта Шарлин изменились, по глиняной черепице скрежетнуло что-то железное, а затем раздался громкий щелчок, словно весть о вандалах, орудующих в тихом пригороде.
– Подержи-ка, – велела Шарлин. – Надо добраться до сигнализации.
– Про сигнализацию разговора не было, – заметила Люси.
– По-твоему, коммунальные службы оставляют все эти ништяки без присмотра? Людей тут больше нет, но это не значит, что энергетическая компания откажется от лишнего электричества. А теперь будь добра, подержи панель.
Люси со вздохом запустила руку под сегмент батареи. Шарлин щелкнула кнопкой похожего на авторучку фонарика, и его красный луч нырнул в отверстие между панелью и крышей.
– Да, вот так. – Закусив фонарик, Шарлин вгляделась в просвет. – Ох, мать моя женщина…
Люси совершенно не понравился ее тон.
– Теперь-то что?
– Сделали так, что, если разрезать проводок, цепь замкнется и вся чертова крыша окажется под напряжением. Сделай одолжение, не шевелись. Неохота поджариться до румяной корочки.
– Господи… Помнится, ты говорила, что свое дело знаешь.
– А ты, помнится, говорила, что хочешь увидеть реальный Финикс, – усмехнулась Шарлин, после чего перебралась через Люси и стала копаться в ящике с инструментами. – Не знаешь, куда запропастились бокорезы?
– Бокорезы? Я тут стараюсь, чтобы меня током не шибануло!
В темноте сверкнула улыбка Шарлин: белые зубы и черная дыра на месте резцов.
– Что такое? Слишком забористо для твоей статьи?
На эту наживку Люси не клюнула. Она сосредоточенно удерживала панель в приподнятом положении, отгоняя мысли о том, как в тело вгрызаются двести двадцать вольт и способствует ли токопроводимости вспотевшая кожа. Два часа ночи, а температура градусов сорок. Хорошо, если к рассвету упадет до тридцати восьми. Сморгнув пот, Люси против воли представила, как с предплечья срывается соленая капля, замыкает какую-нибудь цепь, и на крыше не остается ничего, кроме обугленной поживы для падальщиков. Грифов, воронов, сорок и так далее.
«Ты, помнится, говорила, что хочешь увидеть реальный Финикс».
С высоты ей открывался почти весь город в долине реки Солт. В прошлом он ночами походил на пеструю мозаику световых пятен до самых гор и границ пустыни, раздвинутых строительными фирмами. Теперь же в этом полотне зияли четко очерченные иссиня-черные дыры, целые кварталы тьмы, будто трудолюбивый ребенок, вооружившись ножницами, вырезал в панораме Финикса отверстия произвольных форм и размеров – дом, улицу, целый район в самой середке этого лоскутного одеяла.
Днем, при свете жгучего солнца, раскидистые пригороды – что Чендлер, что Скотсдейл, что Гилберт, что Эйвондейл или Пеория, Меса или Фаунтин-Хиллс – выглядели примерно одинаково. Везде пыль, везде одно и то же. Ночью, однако, появлялись проплешины. Места, где переусердствовали с откачкой, отчего просел водоносный слой. Места, где дали трещину контракты по гидроразработке и соглашения о разделе водных ресурсов между населенными пунктами. Места, где проект водоснабжения Центральной Аризоны уже не насыщал почву водой, а из-за глубины и ширины депрессионных воронок в колодцах остался только сухой песок. Точки отказа перегруженной системы, черные пятна брошенных домов, куда забредали теперь одни койоты да временами беженец-другой из Веселых Перри.
Финикс Шарлин. Реальный Финикс. Если город и развивался, то лишь в этом направлении.
Наконец Шарлин нашла, что искала, вернулась к панели и, распластавшись на черепице, зарылась в проводку. Вдали на перекрестьях широких городских бульваров урчали машины, но здесь, в заброшенном районе, было тихо, если не считать лязга и щелканья инструментов.
Непросто сочинить статью о тишине, подумала Люси. Почти все репортеры, пишущие о засухе, держались поближе к границам Юты, Невады и Калифорнии, где строчили заметки об аризонском варварстве и Веселых Перри, сбежавших из Техаса навстречу испытаниям, что поджидали их на медианах федеральных автострад.
Бывало, в статьях высказывались версии об ответственных за атаки на Центрально-Аризонский проект, описывая полную уязвимость канала длиной три сотни миль, что тянется по выжженной пустыне лишь для того, чтобы обеспечить Финикс глотком воды из реки Колорадо; строили теории заговора, обвиняя Калифорнию или Лас-Вегас в актах саботажа, направленных на эту последнюю, критически важную внутривенную капельницу, и связывая их с катастрофическим обмелением Мид, Хавасу и других колорадских озер, чьих запасов перестало хватать на всех. Публикации сопровождались красивыми фотографиями голубых водохранилищ с белыми вентилями на фоне красного песчаника. Жонглируя словами «нехватка», «хаос» и «заговор», репортер заканчивал статью, после чего улетал ближайшим рейсом, стремясь вернуться в те края, где из крана по-прежнему течет вода.