— «Плющить»… интересное словечко. — Засмеялся отец Евтихий, отламывая кусочек лепешки и кладя на нее янтарный пластик сушеной дыни. — Аяна не сделала ничего плохого, за что ее «плющить»? Пусть будет счастлива в будущем браке. Бабушка Лермонтова — дама суровая и, прямо скажем, взбалмошная, но мы ее несколько остудим. России нужны поэты, России нужны дети поэтов, и лично я просто по-людски рад, что нашлась барышня, усмирившая буйную душу Михаила Юрьевича.
— Я тоже рад за нее. Если она решила поменять тысячелетнюю жизнь на пусть короткую, но среди любимых людей, то это ее право. — Я приподнял стакан и отсалютовал им попу. — Ваше здоровье.
— Тысячелетия в пустоте, Захар-бай, они пусты. Крикнешь в пустоту — и ни ответа, ни привета. Нет радости среди пустоты, ни людской, ни божьей. — Поп улыбнулся и также отсалютовал мне стаканом. — Вот вы — Князь речной и морской. Вы ж среди людей обитаетесь. Да, воды здешние вам подчиняются, но тянет вас к людям, ибо воды неразумны. Потому вы и спасаете кого можете, в силу разумения своего и возможностей.
— Не всегда получается. Я не бог, силы мои конечны. — Я поглядел на попа. — Пока люди не поймут, что они на самом деле дети Божии. И не станут вести себя именно заветам Его следуя, будут беды идти вслед им и по пятам их.
— Увы, человек слаб и грешен. — Согласно кивнул священник, насаживая на вилку кусочек вяленой осетрины. — Но мы просим вас — не стоит лезть в дела церковные. Ибо великую смуту учинить сможете.
За улыбкой священника явственно лязгнули металлом мечей и доспехов полки крестоносцев.
— Не лезу и лезть не собираюсь. Но знайте — старые боги появлялись здесь. С разрешения Отца сущего, но были. Локи, Мара, Лада… это только те, кого я лично видел. — С лица священника медленно сползла улыбка. — Они не лезут в дела людей, но они здесь были. И еще: я собираюсь передать Василию Алексеевичу статуи богинь Артемиды и Афродиты, исполненных во времена Александра Македонского древними ваятелями. Они точно богинями как свои изваяния одобрены, аватары богинь сказали это мне лично. Потому прошу вас, как представителя основной церкви России, присмотреть за доставкой и установкой этих статуй в музеи Санкт-Петербурга. Это наиболее безопасный из вероятных вариантов. И богинь успокоит, и городу дополнительную защиту придаст. Пусть и небольшую.
Отец Евтихий медленно перекрестился, прошептал про себя какую-то короткую молитву на греческом, вроде как. Потом посмотрел на меня, и кивнул.
— Я сделаю, как вы просите. Генерал-губернатор такой дар мимо императора пронести не сможет, так что быть этим изваяниям в царском музее. А они красивы? — В глазах попа зажегся просто мальчишеский интерес.
— Да. Очень. Богини все-таки. — Я улыбнулся и кивнул. Не знаю, что будет дальше, но поживем — увидим.
С попом, а также с подошедшим позднее майором Озеровым, мы сидели долго. Много не говорили, так, немного выпивали, немного закусывали. С хорошими людьми и просто посидеть в кайф.
Аяна, сохранившая свое имя в крещении и ставшая Прохоровной по имени крестного отца, майора Озерова, сейчас сидит в своей юрте с Мариной и Хилолой. Завтра обряд помолвки, а свадьба будет в родной вотчине Лермонтова, в селе Тарханы. Уедут туда молодые сразу после обряда, уже готовы кони и возки. Аяну будет сопровождать отец Евтихий какое-то время, а около Оренбурга ее сопровождающими бонами станут казачки из Зеренды. Я подумал и отправил вслед за несколько поколоченными казаками гусей с письмом. Как офигели казаки, говорить не стоит, но ответное письмо они отправили и согласились выделить сопровождение для моей подопечной. Три молодых вдовы в станице есть, как раз для этого дела сгодятся. Ибо пока еще в трауре, да и нагрузка с общества снимается, ведь обеспечивать их всем будет Аяна. И ей в помощь: одной, без поддержки, даже Деве песков сложно.
Ну да, она переродилась при крещении. Но осталась очень быстрой и сильной. Правда, не стоит ей такого показывать, тем более мужу. Хотя, по моему мнению, Лермонтов этому не удивится и Аяна только романтичнее станет в его глазах. Поэт, что поделать. Впрочем, это уже их заморочки.
Помолвка вышла достаточно красочной и радостной. Солдаты кричали «ура», стреляли из ружей в воздух, гусары устроили скачки, вечером был пир и небольшие танцы. Марина и Хилола были звездами вечера, кавалеры крутились вокруг них как пчелы вокруг меда. Еще бы: явно красивые девушки в восточных одеждах, сияющие глаза над вуалью, точеные фигурки, которые сложно скрыть под шелком, плавные и выверенные движения, очень красивые голоса. А Лермонтов не отходил от невесты. Аяна же таяла, как лед на горячем песке.
Надо сказать, что приданное Лермонтова впечатлило, но не более. Хотя, двадцать расчетных векселей Шотландского и Английского банков стоимостью по тысяче фунтов каждый, несколько комплектов драгоценностей, кус земли в Голодной Степи размером с уезд, где Тарханы расположены, и заявление о двадцати пудах золота в пустынных тайниках заставили его потрясенно покачать головой. Но потом поэт заявил, что это все прекрасно, так как снимет все возражения от его бабушки. Ну и вишенкой на это все легла дворянская грамота от канцелярии эмира о том, что Аяна Сайрима Яксарт является представительницей древнего сакского и текинского рода. И это я запретил показывать Аяне свой камешек из моей мастерской. Потом бриллиант засветит, перед свадьбой, самому поэту и его бабушке. Пусть это еще одной легенде положит начало.
Кстати, Лермонтов новую книгу начал писать. «Ветры пустыни» называется. Про что и про кого — тайна великая есть. Даже сейчас строчит карандашом в толстенном блокноте, а Аяна сидит рядышком и дышит через раз. Повезло ему с женой, буду надеяться, что они будут счастливы. И что не забудут про меня, скромного духа, хозяина здешних вод. Хотя, вряд ли, я ведь их просто так бросать не собираюсь. Уж Лермонтова точно, выход на книгоиздателей я терять не собираюсь, я Михаилу еще четыре толстенные тетради передал, «Народные узбекские сказки». Да и Аяну из виду бросать не хочу, мало ли что?
Вообще, я достаточно здорово здесь взбаламутил воду мироустройства, так сказать. Всплеск хороший вышел, посмотрим, что от его брызг будет. Но это будет совсем другая история.
Водяной. Часть 3
— Смотрите. — Я поднял руку, и показал своим девчонкам на вышедшего к водопою старого льва. Реально старого, здоровенного, мохнатого. Грива была не только на голове и плечах, но и на спине, и грудь лохматая. Рыже-седая, еще влажная, видимо, где-то переплывал протоку. — Вот и хозяин туши.
Лев подошел к лежащим неподалеку от воду остаткам кабана, рванул раз-другой мясо, и взвыл. Видимо, зуб больной. В бешенстве зверюга крутнулась округ себя, рванула когтями землю. После чего получила пулю в шею, и вторую в сердце. И старый лев лег на влажный песочек около самого уреза воды. Мы его несколько часов караулили, заинтересовали меня следы около слабо так обглоданной туши. Похожи на тигриные, но чуть отличные. И вот, очень редкая животина попалась — азиатский лев. Пока они еще здесь встречаются, но уже редко, очень редко. Намного чаще встречаются смески от львиц и тигров, а вот именно львы — они фактически здесь исчезли. Может быть, мы угрохали если не последнего льва в Туркестане, то предпоследнего.
— Ну вот, вот вам и задание. Снять шкуру, аккуратненько, после чего отделить мясо от костей, сами косточки тоже аккуратно выбелить, и собрать. И шкуру выделать. — Я поглядел на недовольных русалок, щелкнул Хилолу по носику. — И не надо на меня так смотреть. Для вас тут на три часа работы. Только действуйте очень точно, шкуру с костяком поставим в музее. А пока — фотография. Давайте, барышни, становитесь. — Я установил массивную коробку фотоаппарата. Вообще, это сложно назвать полноценным фотоаппаратом, в моем понимании, но это камера, позволяющая получать на покрытых серебром пластинах довольно неплохие снимки. Хотя, колдовать с этой плюшевой камерой приходится по настоящему, без поддавков, все строго индивидуально. Выдержка производится открытием-закрытием крышки объектива. Хорошо хоть, объектив есть, нормальный. Линзу точил сам, для начала из очень качественного горного хрусталя. Вроде как вышло неплохо. Ну, для нынешних времен вообще хайтек, особенно для остальных. Такие снимки выходят, что закачаешься. Даже пейзажи снимаю. Сложно, но возможно. Снимаю на стеклянную фотопластинку, и потом делаю позитив на металлической пластине. Для меня ядом пары ртути и хлор не являются, проблем сделать идеально ровную пластинку из стекла или меди и покрыть ее ровнехонько хлористым серебром тоже никаких, просто время занимает. Сначала пробовал с иодистым серебром работать — долго и очень серьезные требования к освещению. Потому классическая пара — позитив и негатив. Делаю их себе сам, такие вещи сейчас не продаются. Даже камеру я сам сделал, правда, при помощи трех молодых столяров, двух златокузнецов и двух шорников из Ташкента. Хорошая такая камера вышла, даже красивая. Великолепная ореховая и тутовая древесина камеры и треноги, отменная кожа раздвижного объектива, позолоченные латунные детали. Золотом покрыл не из-за понтов, а потому как оно очень устойчиво к коррозии. Можно в принципе покрыть латунь чем угодно, хоть хромом, хоть матом, но потом замаешься или объяснять, или позелень отчищать. А здесь порой соленые брызги бывают, на Арале-то, потому сразу озаботился сохранением деталей. Увеличитель тоже сделал, но свет в нем вырабатывает шаровая молния. Потому как сочетание магии и технологии дает замечательный результат. Все равно никто из посторонних этого не видит, а отпечатки на серебряных пластинах получаются просто отменные. В принципе, можно начать делать бумажные фотки, проще и дешевле, но понты… я ж первый снимаю Среднюю Азию. Так что серебряные пластины, точнее, медные со слоем серебра. Потом покрываю для сохранности прозрачным лаком. Вот сколько слов про камеру, люблю я ее, моя самая любимая игрушка.
Пока я возился с камерой, Хилола и Марина приготовились к съемке. Причесались, погляделись в водные зеркала (ну да, освоили их девочки), поправили одежку из шелка в стиле «умри от зависти ассасин», нацепил