Боспор на пути от независимостик статусу вассального царства
Крепости Азиатского Боспора. I век до н. э. — I век н. э.: 1 — «Батарейка I»; 2 — «Батарейка II» (по В. П. Толстикову)
Для характеристики военно-политической ситуации на Боспоре после смерти Митридата VI Евпатора имеются лишь отрывочные данные. В основном они касаются событий, которые напрямую затрагивали интересы Рима. Система отношений между двумя государствами устоялась далеко не сразу.
«Друг римлян» Фарнак
Начало было положено в 63 году до н. э., когда боспорский трон занял Фарнак, хорошо зарекомендовавший себя перед Римом благодаря мятежу, поднятому против отца (App. Mithr. 113; Dio Cass. XXXVII, 14,2). Гней Помпей даровал ему статус «друга и союзника римского народа», но при этом предоставил автономию самому крупному городу Азиатского Боспора — Фанагории. Фарнак смирился с этим, ведь в остальном договор с Римом мало чем ограничивал его реальную власть. Тогда нога римского солдата еще не ступала на берега Боспора Киммерийского, и молодой царь чувствовал себя в относительной безопасности, отделенный от владений своего могучего «союзника» Черным морем и дикими племенами кавказского побережья. Судя по официальным надписям, он даже не включил наименование «друг римлян» в свою официальную титулатуру, что, как правило, было обязательным для вассальных правителей. Более того, спустя несколько лет он начинает чеканить золотые статеры с надписью «великий царь царей».
Очевидно, за это время Фарнак сумел овладеть восточным побережьем Меотиды вплоть до Танаиса (Strab. XI, 2, 11), силой подчинив ряд местных племен. Особенно упорное сопротивление оказали ему дандарии, обитавшие в районе современного устья Кубани. Для их покорения потребовалось направить реку в другое русло, чтобы затопить земли непокорных варваров.
Окончательной смене политического курса, очевидно, способствовали события на Востоке, где парфяне в 55 году до н. э. вторглись в Армению, а затем в битве при Каррах нанесли поражение легионам Марка Лициния Красса. Теперь единственным препятствием на пути Фарнака к осуществлению замыслов о возвращении всего отцовского наследства была только свобода Фанагории. Царская армия окружила город со всех сторон. Осада затянулась, и призрак голодной смерти вынудил фанагорийцев решиться на сражение, которое они проиграли. Ограничившись взятием заложников, Фарнак формально сохранил автономию города, разрушив при этом его оборонительные стены{115}. Теперь он почувствовал себя достаточно сильным, чтобы начать борьбу за все наследие отца.
«Пришел, увидел, победил» — это принадлежащее Юлию Цезарю выражение, символизирующее быструю и сокрушительную победу, связано с его победой над Фарнаком в Малой Азии, в битве при Зеле. Собрав значительные военные силы, в том числе за счет союзных сарматских племен, царь двинул их вдоль восточного берега Понта. В короткие сроки он захватил Колхиду, Малую Армению и Каппадокию, изгнав оттуда сторонников Помпея и местных правителей Дейотара и Ариобарзана. В задуманной им политической игре это выглядело как действия в поддержку Цезаря в начавшемся в 49 году до н. э. противостоянии с Гнеем Помпеем; соответственно Фарнак рассчитывал на благосклонность Цезаря в отношении расширения подвластных ему земель. Но у Цезаря был свой взгляд на пределы возможного компромисса. Он поручил Домицию Кальвину добиться возврата союзникам и друзьям римского народа их владений; правда, Колхида при этом не упоминалась. Фарнак вывел войска из Каппадокии, но сохранил за собой Малую Армению. Римляне сочли это недостаточным, и против него выступил XXXVI легион под началом Домиция Кальвина, к которому позже добавились четыре легиона, набранные из обученных по римскому образцу жителей Понта и Галатии. Боевые качества этих новобранцев оставляли желать лучшего. В аналогичной ситуации применительно к событиям более позднего времени Тацит пишет: «Хотя этим солдатам недавно дали римское гражданство, значки и оружие, принятые в нашей армии, они, по сути дела, остались прежними ленивыми, распущенными греками» (Тас. Hist. III, 47).
Две армии встретились в сражении у Никополя (De bello Alex. 36–40; Dio Cass. XLII, 42, 2; App. Bell. Civ. II, 91; App. Mithr. 120). Численность войска Фарнака неизвестна, но инициатива, безусловно, была в его руках. Когда Кальвин подошел ближе к Никополю и разбил лагерь прямо напротив города, Фарнак, вызывая противника на битву, выстроил свои войска по системе, которую, очевидно, уже успел опробовать в других сражениях. Строй боспорских воинов представлял собой прямую линию, за которой на флангах и в центре размещались с соответствующими промежутками по три резервные линии. Фланги этого построения защищала конница. Но Кальвин не ответил на вызов и продолжил строительство лагерных укреплений. Тут, однако, из перехваченного следующей ночью письма Фарнак узнал, что Цезарь, оказавшийся в сложной ситуации в Александрии, требует, чтобы Кальвин явился к нему на помощь. Царь сразу переменил тактику: поскольку Кальвин поневоле должен был скоро уйти, оставалось только не торопить события. На пути вероятного отступления римлян Фарнак приказал вырыть на небольшом расстоянии друг от друга два рва глубиной более метра. Между ними он выстроил свою пехоту, а многочисленную конницу оставил на флангах за пределами рвов. Наконец все римское войско вышло из лагеря в полном боевом порядке. Самый надежный XXXVI легион занял позицию на правом фланге, понтийский — на левом, а два легиона галатского правителя Дейотара расположились в центре. Почти одновременно с обеих сторон раздался сигнал к бою. XXXVI легион атаковал царскую конницу, потеснил ее и, форсировав ров, ударил Фарнаку в тыл. Но это был, пожалуй, единственный успех римлян. На другом фланге понтийский легион сделал попытку перейти через ров, но был обстрелян камнями из пращей и стрелами из легких катапульт и затем почти полностью уничтожен. Легионы Дейотара также понесли большие потери. Таким образом, большая часть римского войска была рассеяна.
Опьяненный этим успехом Фарнак снова занял Каппадокию, а затем Понт и Вифинию. Здесь он, видимо, пополнил свою армию и, использовав старые царские арсеналы, обзавелся серпоносными колесницами. На этом, однако, полоса его везения закончилась. Многие понтийские города не открыли перед ним ворота, а террор в отношении завоеванных областей не способствовал его популярности среди местного населения. Кроме того, в его собственном царстве вспыхнул мятеж во главе с оставленным им наместником Асандром. Впрочем, когда Цезарь, завершив Александрийскую войну, прибыл в Малую Азию, Фарнак начал с ним переговоры, похваляясь через своих послов, что его войско двадцать два раза было в сражении и всегда побеждало. Он даже предложил римскому полководцу породниться через брак с его дочерью. Очевидно, это была Динамия, которая впоследствии не раз становилась разменной монетой в планах закрепления боспорского трона за тем или иным правителем.
Ответом Цезаря стало требование покинуть территорию Понта. Подчинение означало крах всей политики Фарнака, и он решил испытать судьбу в битве. Противники столкнулись у небольшого города Зела, где когда-то был побежден Митридатом римский военачальник Триарий. Цезарь, действуя быстро и внезапно, захватил возвышенность в миле от неприятельского лагеря, располагавшегося на самом высоком холме в долине у Зелы, и стал возводить там укрепления. Следуя благоприятным для него птицегаданиям и другим предзнаменованиям, Фарнак на рассвете 2 августа 47 года до н. э. двинул войска в атаку. Римляне сначала расценили это как маневр с целью помешать их фортификационным работам, но затем поняли, что Фарнак задумал дать решающее сражение. Застигнутый врасплох Цезарь отдал приказ выводить против врага легионы, но легионеры еще не успели построиться, когда на них обрушились серпоносные колесницы, вооружение которых состояло из расположенных по обе стороны от ярма двух изогнутых на конце лезвий и двух прикрепленных к концам оси серпов каждый длиной около 90 сантиметров. Это была последняя в истории военного искусства атака подобного рода.
За колесницами шла неприятельская пехота. Развернулся ожесточенный рукопашный бой, продолжавшийся четыре часа. Однако ни внезапность нападения, ни психологический эффект, произведенный колесницами, не помогли Фарнаку — сражение закончилось победой римлян. После разгрома Фарнак бежал в Синопу и оттуда отплыл на Боспор. Лишившемуся всего царю еще удалось при помощи скифов и сарматов захватить Феодосию и Пантикапей, но затем он, геройски сражаясь, погиб в битве. После этого ничто не препятствовало Асандру, женившись на Динамии, закрепить свои права на трон.
Рука боспорской царицына весах римской политики
Стремление римских властей, начиная с Юлия Цезаря, иметь на Боспоре в лице дружественного правителя «оплот против варварских и враждебных царей» (De bello Alex. 78) вполне понятно, но достигнуть этой цели удалось далеко не сразу. Асандр сохранил свою власть вопреки воле Рима, разгромив войско пытавшегося лишить его власти Митридата Пергамского, личного друга Цезаря. Три года спустя он принял титул царя, и Риму пришлось с этим согласиться. Новый боспорский царь активно занялся укреплением границ своего государства (Strab. VH, 4,6; XI, 11,11). Ему удалось привлечь на военную службу варваров — аспургиан, выходцев из сарматской кочевой среды. В том, что аспургиане появились на Боспоре именно при Асандре, а не ранее, убеждает найденная на Таманском полуострове, в резиденции некоего Хрисалиска, плита с надписью, упоминающей самого владельца и царя Асандра. Когда-то она была вмонтирована в стену на видном месте, над входом в дом. Ошибки, допущенные при изготовлении надписи, говорят о том, что обитатели крепости, которых достаточно обоснованно считают аспургианами, плохо владели греческим языком, то есть находились на начальной стадии превращения их в боспорцев{116}.
Наиболее вероятным представляется, что аспургиане продвинулись к границам Боспора из Нижнего Поволжья, где, судя по ситуации, описанной Тацитом (Тас. Ann. VI, 33), действовали независимо друг от друга много сарматских вождей (скептухов), самостоятельно заключавших военные союзы с правителями соседних стран. Неизвестно, с чьей стороны в данном случае исходила инициатива, ведь кочевники часто стремились занять определенную территорию для постоянного проживания. Например, кутригуры, вынужденные после поражения в войне с утигурами покинуть принадлежавшие им земли в Причерноморье, выговорили себе право расселиться в пределах Византийской империи с обязательством защищать границу от других варваров. Любопытна реакция их победителей на это. Они испытали страшную зависть: «Этим кутригурам дается возможность наедаться хлебом, они имеют полную возможность напиваться допьяна вином и выбирать себе всякие приправы. Конечно, они могут и в банях мыться, золотом сияют эти бродяги, есть у них и тонкие одеяния, разноцветные и разукрашенные золотом», в то время как утигуры должны жить «в хижинах в стране пустынной и во всех отношениях бесплодной» (Procop. Caes. Bell. VIII, 19). Эта речь, обращенная к византийскому императору, ярко характеризует представления кочевников о жизни близ центров цивилизации, недоступной при постоянном перемещении с места на место. Точно также аварские послы на приеме в Константинополе обещали, что они готовы стать защитниками империи, если будут ежегодно получать драгоценные подарки и деньги и будут поселены в плодоносной земле.
Вероятно, название «аспургиане» произошло от топонима, связанного с неким Аспургом и его воинами{117}, которым Асандр предоставил территорию для поселения между Фанагорией и Горгиппией (Strab. XI, 2,11; XII, 3, 29). Отсутствие аспургиан в списке племен, подвластных Боспору в I веке н. э., говорит скорее о политическом, а не этническом характере данного термина. Судя по всему, Асандр в данной ситуации действовал так же, как и его младший современник Ирод Великий (37—4 годы до н. э.). Иосиф Флавий сообщает, что, желая укрепить свои позиции на восточных границах подвластных ему земель, иудейский царь предоставил там область для поселения некоему вавилонянину, перешедшему «через Евфрат во главе пятисот вооруженных луками всадников и около ста родственников… Этим он желал не только оградить свою собственную страну, но и иметь пункт, откуда он мог бы быстро нападать на врагов своих», а также «создать оплот лично для себя. Вместе с тем он объявил эту область свободной от всех налогов и обычных повинностей и предоставил ее ему (то есть вавилонянину. —Авт.) в безвозмездное пользование» (Jos. Fl. Ant. XVII, 2,1). Такие привилегии могли получить и аспургиане, которые стали для правящей династии надежной опорой на Азиатском Боспоре. Возможно, связи вождя аспургиан с правящей династией, по примеру Митридата Евпатора (App. Mithr. 102), были дополнительно укреплены родственными отношениями. Так поступали многие правители и позднее: например, грузинский царь Давид Строитель, в начале XII века предложивший половецкому хану Атраку с пятью тысячами отборных бойцов переселиться на южную и восточную границы своего государства, выдал замуж за него дочь Гурандухт и фактически сделал его своей правой рукой в борьбе с турками-сельджуками и непокорными местными феодалами.
Пока Римскую державу сотрясали гражданские войны, Боспорское царство вело совершенно самостоятельную политику. Оно попадает в относительную зависимость от своего могущественного соседа, видимо, только после 22 года до н. э., когда император Август занялся на Востоке реорганизацией вассальных государств. Показательно, что термин «любящий римлян» применительно к Асандру впервые появляется только в посвящении наварха Панталеонта, относящемся к последним годам его царствования. В этом посвящении упоминается и царица Динамия. О факте соправления Динамии и Асандра, по крайней мере с 21 года до н. э., свидетельствует статер с именем царицы, найденный в святилище на Гурзуфском седле близ Ялты. Не вдаваясь в дискуссию относительно начала чеканки монеты самого Асандра, которую теперь принято относить к 50/49 году до н. э. (соответственно сдвигается и дата его смерти на тридцатом году правления), заметим, что от прежней датировки правления Асандра на Боспоре отказываться пока рано. Трудно предположить передачу Фарнаком права чеканки золотых монет другому, пускай даже влиятельному, лицу за три года до смерти, на волне роста своего могущества, позволившего вступить в противоборство с Римом за понтийское наследство. Таким образом, посвящение Панталеонта скорее всего было сделано между 21 и 17 годом до н. э., с которого началось самостоятельное правление Динамии, что свидетельствует об отсутствии наследника, способного занять трон.
Отношение Августа к царице Динамии как внучке Митридата Евпатора наиболее образно выразил М. И. Ростовцев: «Вручить ей одной Боспор было неосторожно, не считаться с нею невозможно»{118}. Римские власти, надо полагать, опасались возрождения на Боспоре митридатовских традиций, то есть усиления местных правителей главным образом за счет опоры на варварскую периферию и военно-хозяйственных поселенцев. Это могло рассматриваться как потенциальная угроза северо-восточным границам империи.
Еще при жизни Асандра на Боспоре появился некий Скрибоний, объявивший себя внуком Митридата VI Евпатора и утверждавший, что сам Август пожелал сделать его царем (Dio Cass. LIV, 24, 4). Царица Динамия, не желая углублять конфликт, вышла за него замуж, но реальной властью новый правитель не пользовался. Тем не менее последовало прямое вмешательство Рима. Полководец Марк Випсаний Агриппа, зять Августа, от его имени решавший на Востоке дела римских провинций и вассальных государств, в 14 году до н. э. поручил понтийскому царю Полемону устранить Скрибония. Боспорцы, не желая войны, скорее всего при поддержке Динамии, сделали это сами и попытались помешать Полемону утвердиться на Боспоре. Тогда Агриппа решил поддержать своего ставленника и предпринял поход против непокорного царства. Корабли Агриппы сосредоточились у Синопы, откуда пролегал краткий морской путь к северным берегам Понта, в херсонесскую гавань и далее в Феодосию и Пантикапей. Ранее по этому маршруту, очевидно, уже проследовал Полемон, получивший от Херсонеса военную поддержку. На данное обстоятельство указывает надпись в честь местного гражданина, возглавившего вспомогательный отряд, отправленный Полемону на помощь (IPE, I2. 419). Из сообщения Диона Кассия, который не вдается в подробности, следует, что уже сама угроза римского вторжения побудила враждебные Полемону силы сложить оружие и подчиниться (Dio Cass. LIV, 24, 4).
Между тем Иосиф Флавий в «Иудейских древностях» повествует о присоединившейся у Синопы к Агриппе флотилии царя Ирода и далее о том, что «во время этого похода Ирод был неотлучно с ним, являясь его союзником в боях, советником в серьезные минуты… всегда и везде был он с ним, деля с ним все тягости…», пока не «окончилось у них то дело на Понте, ради которого Агриппа был послан туда» (Jos. Fl. Ant. XVI, 2, 2). Отметим также свидетельства таких поздних авторов, как Евтропий, включивший в перечисление стран и народов, побежденных при Августе, все города Понта, «среди которых наиболее известными были Боспор и Пантикапей» (Eutrop. VII, 9), и Орозий, сообщающий о военной победе Агриппы над боспорскими народами (Oros. VI, 21,28). Об успешных действиях Агриппы на Боспоре говорит и тот факт, что по возвращении в Рим сенат назначил ему триумф, который, впрочем, так и не был отпразднован (Dio Cass. LIV, 24, 10). Согласно традиции, право на триумф имел полководец, который в качестве главнокомандующего одержал решительную победу в объявленной войне с внешним врагом. Следовательно, можно говорить о том, что, по крайней мере на первых порах, Боспор был приведен к покорности с помощью самого Агриппы. В этой связи обращает на себя внимание находка в святилище у перевала Гурзуфское седло крупной бронзовой пластины-лунницы с посеребренной лицевой поверхностью, которая определяется как деталь сигнума — воинского знака когорты или манипулы. Она хорошо известна по монетам времен Марка Антония и Августа с фигурами сигниферов (знаконосцев) и датируется двумя последними десятилетиями I века до н. э. Лунница могла попасть в качестве приношения в святилище не позднее рубежа нашей эры как трофей, взятый одним из участников бурных событий, связанных с воцарением Полемона. Утрата воинского знака считалась самым большим позором и влекла за собой достаточно серьезные последствия вплоть до лишения соответствующего подразделения названия и распределения солдат между другими военными частями.
Археологические исследования зафиксировали крупные разрушения или гибель в пожаре целого ряда поселений Европейского Боспора. Где-то после правления Асандра, судя по находкам его монет, гибнет крепость Порфмий в районе переправы через пролив. На другой стороне пролива следы разрушений отмечены в ряде районов Фанагории и восточнее, на Семибратнем городище. В то же время Пантикапей не пострадал — он, очевидно, действительно сдался, покончив дело миром. Так или иначе, результат был достигнут: во главе царства оказался римский ставленник. Полемон никогда не забывал, кому он был обязан властью на Боспоре, и, видимо, сразу после смерти Агриппы в 12 году до н. э. демонстративно переименовал Гермонассу в Кесарию, а Фанагорию — в Агриппию.
Относительно дальнейшей судьбы Динамии мы можем только догадываться. Если ее брак с Полемоном и состоялся, как об этом сообщает Дион Кассий, то он был весьма непродолжительным. Существует предположение, что она отправилась в качестве заложницы в Рим, где и пребывала вплоть до смерти Полемона в 8 году до н. э. Тогда по крайней мере понятно, почему, женившись по указанию Августа на Пифодориде, внучке Марка Антония, Полемон до своей смерти в 8 году до н. э. успел произвести на свет двух сыновей и дочь.
Положение нового царя не было достаточно прочным, особенно в азиатской части Боспора. Очевидно, уже в ходе военных действий 14 года до н. э. в борьбу против Полемона и римлян активно включились аспургиане, у которых, видимо, были на то свои причины. Не исключено, что Динамия отправилась в Рим не одна. Ч. Роуз, исследовавший южный фриз Алтаря Мира, воздвигнутого в Риме к 9 году до н. э., предположил, что рядом с Агриппой здесь изображена боспорская царица с сыном{119}. Мальчик лет пяти, увенчанный диадемой, имеет явно варварские черты и носит на шее гривну. Напрашивается еще одно предположение: в критический момент уже немолодая Динамия, которой к моменту завершения работы над Алтарем Мира было больше 50 лет, могла официально усыновить отпрыска одного из знатных аспургианских семейств, ставшего впоследствии царем Аспургом, чтобы обеспечить поддержку его сильных в военном отношении сородичей. Если это так, то она добилась своей цели — аспургиане последовательно боролись с навязанным Боспору римским ставленником.
Война на Азиатском Боспоре после ухода римлян затянулась надолго. Полемон совершил поход против Танаиса и подверг его разгрому (Strab. XI, 2, 3), следы которого зафиксированы раскопками. В конце I века до н. э. погибли резиденция Хрисалиска, крепость на юго-западном берегу Ахтанизовского лимана, крепость у станицы Анапской близ Горгиппии, Раевское городище и поселение у Широкой балки. Очевидно, Полемон вовсе не собирался гарантировать особый статус аспургиан в своем царстве, хотя, возможно, переговоры об этом велись. О финале этого противостояния Страбон сообщает следующее: «Когда царь Полемон, напав на них под предлогом заключения договора о дружбе, не сумел, однако, скрыть свои намерения, они перехитрили его и, захватив в плен, убили» (Strab. XI, 2, 11).
Скорее всего одним из аспургианских вождей, сыгравшим важную роль в этих событиях, был Матиан, сын Заидара, известняковая надгробная стела которого была поставлена от имени царицы Динамии «памяти ради». Для Боспора это уникальный случай постановки надгробия от имени царствующего лица, что предполагает особые заслуги погребенного и особый характер его отношений с правящим домом. Вряд ли надгробие Матиана было установлено в период борьбы с Полемоном. И действительно, если придерживаться давней гипотезы о втором единоличном правлении Динамии в 8 году до н. э. — 7 году н. э., становится понятным большое количество надписей, сделанных от ее имени или в ее царствование. Их девять в отличие от двух, относящихся к Асандру, и четырех — к Аспургу, а ведь эти цари пребывали у власти достаточно долгое время. Если допустить личное знакомство царицы с Августом и Ливией, вполне логичным становится решение римским принцепсом вопроса о власти над Боспором после смерти Полемона в ущерб интересам его вдовы Пифодориды. Отсюда и благодарность Динамии, выразившаяся в установке статуй императорской четы в трех крупных городах царства — Пантикапее, Фанагории и Гермонассе, и чеканка, начиная с этого времени, золотых статеров с портретами Августа и Агриппы. Кроме того, статус союзного царства обязывал боспорских правителей участвовать в формировании подразделений вспомогательных войск для римской армии, и уже с 8/7 года до н. э. боспорские вспомогательные части появляются в Малой Азии, что засвидетельствовано надписью из Антиохии Писидийской, где упоминается префект Боспорской когорты.
В период правления Динамии и позднее часть аспургиан, видимо, находилась на военной службе в столице в качестве царской гвардии. Некоторые из них вошли в состав правящей элиты, восприняв греческие имена, язык и отчасти религиозные представления. Данное обстоятельство в дальнейшем облегчило приход к власти на Боспоре представителя сарматской династии.
Аспург: «сармат» на троне боспорских царей
Основателем династии, имевшей сарматские корни, стал уже упоминавшийся Аспург. Вероятно, этому предшествовали военные действия против других претендентов на трон. Во всяком случае, если судить по золотым и медным монетам, выпущенным на Боспоре начиная с 8 года н. э., у него был по крайней мере один предшественник. Неспокойно на Боспоре было и в 14 году н. э., в период поездки Аспурга в Рим, где Тиберий закрепил за ним титул царя. Это совершенно определенно явствует из горгиппийского декрета, в котором говорится, что город в отсутствие царя оставался спокойным, видимо, в отличие от других областей государства.
В пышной официальной титулатуре Аспург именуется великим царем, другом цезаря и другом римлян, царствующим над всем Боспором, Феодосией, синдами, меотами, торетами, псессами, тарпетами и танаитами; причем последние два племени при прежних правителях в титулатуру не включались. В надписях отмечается, что он подчинил скифов и тавров, которые ранее не раз беспокоили своих соседей неожиданными набегами и нападениями.
Напряженная ситуация на западных рубежах Боспора возникла еще в конце I века до н. э., но только Аспургу удалось усмирить непокорных соседей. Об этом мы знаем из посвятительной надписи Менестрата, носившего титул начальника острова (КБН № 40), и другого посвящения, датируемого 23 годом (КБН № 39). С победой Аспурга над скифами и таврами можно связать установку его статуи в Херсонесе (IPE, I2, 704) и появление на боспорских монетах времени его правления головы бога войны Ареса и трофея. Согласно монетной практике того времени, это свидетельствовало об успешном ведении войны. О событиях военного характера, связанных с Неаполем Скифским, свидетельствуют и археологические материалы, которые дают основание говорить об усилении в начале I века н. э. местной оборонительной системы, пожарах в городе и пригороде и последующем восстановлении построек во второй четверти того же столетия.
Правда, вряд ли можно говорить об оккупации Боспором всей или почти всей крымской части скифского царства, включая его столицу. Не исключено, что Аспургу удалось добиться утверждения у скифов своего ставленника и создания хотя бы временного боспоро-скифского союза. Эта точка зрения находит подтверждение в надписи из Неаполя Скифского, где упоминается царь Ходарз, сын Омпсалака, при этом шрифт надписи имеет «наиболее близкие палеографические параллели в лапидарных документах времени Динамии и Аспурга»{120}.
В это время Боспор, по-видимому, представлял собой серьезную силу, которая контролировала военно-политическую ситуацию во всем Северо-Восточном Причерноморье. Были установлены дружественные отношения с варварским окружением на азиатской стороне Боспора (этим можно объяснить первоначальное отсутствие укреплений в Танаисе, восстановленном после полемоновского разгрома), укреплены контакты с Римом, в результате чего в 23 году н. э. в титулатуре Аспурга появляется такой элемент, как φιλόκαισαρ — «друг цезаря» (КБН № 40). Возможно, с этим титулом связано принятие Аспургом имени Тиберий Юлий. По-видимому, это сопровождалось дарованием ему и его будущему потомству звания и привилегий римского гражданина. Как бы то ни было, имя Тиберий Юлий стало династическим для правителей Боспора вплоть до начала VI века н. э. Включение в царскую титулатуру наименования «друг цезаря и друг римлян» означает, что римско-боспорские отношения строились на основе договора, который при вступлении на престол нового царя требовал обновления и подтверждения полномочий очередного претендента.
Впрочем, Аспург опирался не только на поддержку Римской империи; в его распоряжении был неисчерпаемый военный потенциал сарматского кочевого мира. Его положение еще больше упрочилось после женитьбы на представительнице фракийского царского дома — Гипепирии, которая подарила ему двух сыновей. Старший сын получил иранское имя Митридат, младший — фракийское имя Котис. Как показали последующие события, они отличались не только именами, но и своим отношением к зависимости Боспора от Рима.
Потомок великого Ахеменаи Боспорская война 45–49 годов
как наследнику вассального царя ему пришлось провести в Риме довольно продолжительное время, в чем не было ничего необычного. Скорее всего судьба боспорского трона была определена одновременно с решениями, вынесенными в 38 году в отношении ряда других зависимых от Рима восточных государств. Так Агриппа стал правителем двух тетрархий, а затем и царем Иудеи (Jos. Fl. Ant. XVIII, 6,10). По соседству.
После смерти Аспурга судьба боспорского трона снова решалась в Риме, где к власти пришел новый император, своенравный Калигула, требовавший, чтобы ему поклонялись как богу. У него были свои виды на Боспорское царство, и решение затянулось. Данные нумизматики свидетельствуют, что контроль над царством, по крайней мере на полтора года, перешел не к наследнику трона Митридату, а к вдове Аспурга, продолжавшей чеканить на своих золотых монетах портрет покойного Тиберия. Такая ситуация свидетельствует об отсутствии молодого Митридата на родине. Вероятно, была образована Иудейская Аравия, а царская власть над ней дарована Соэму. Антиоху Коммагенскому вернули владения его отца (Suet. Calig. 16). Реметалку III достался фракийский престол, Котису IV — Малая Армения, а наследственные владения в Понте получил Полемон II (Dio Cass. LIX, 12, 2).
Права на боспорский трон — видимо, после некоторых колебаний, — официально были утверждены за Митридатом VIII. В пользу этого свидетельствует помещение на аверсе его золотых статеров 39–41 годов изображения правящего императора. Несомненно, молодой царь обязан был рьяно демонстрировать лояльность своему благодетелю. Но, вероятно, уже тогда у наследника имени великого противника Рима зрели мысли о более самостоятельной, а в перспективе и независимой политике. В этом отношении он делал ставку на укрепление союзных отношений с варварскими племенами. Не исключено, что следами такого рода дипломатических контактов являются находки серебряной тарелки с именем царицы Гипепирии в столице поздних скифов Неаполе (на месте современного Симферополя) и золотых монет, отчеканенных в правление Митридата, в таврском святилище на Гурзуфском седле в Крымских горах. Вероятно, уже тогда среди союзников мятежного царя находилось могущественное сарматское племя сираков на восточных границах государства. Достаточно показательна надпись того времени, где Митридат именуется «другом союзников и другом отечества»{121}.
Вместе с тем он не стремился раньше времени обострить отношения с Римом. Когда после убийства Калигулы императором стал Клавдий, к нему был отправлен Котис, чтобы выразить от лица царя верноподданнические чувства. Однако у него имелись свои виды на эту поездку. Котис постарался «открыть глаза» императору на истинную подоплеку деятельности Митридата, обвинив брата в подготовке войны против Рима. Очевидно, его подталкивала к такому решению оппозиция политике Митридата в лице матери и части состоятельных боспорских горожан, не заинтересованных в конфликте с империей. Об этом вполне определенно говорит восходящий к Диону Кассию (Dio Cass. LX, 28, 7) отрывок из сочинения византийского автора VI века Петра Патрикия: «Митридат задумал повернуть дело и стал готовиться к войне против римлян. Когда же мать воспротивилась этому и, не сумев убедить его, захотела бежать, Митридат, желая скрыть задуманное, но продолжая свои приготовления, посылает брата Котиса послом к Клавдию с дружескими изъявлениями. Котис же, презрев посольские обязанности, все открыл Клавдию и стал царем…» Насколько серьезными были аргументы Котиса, трудно сказать. При всем известной подозрительности Клавдия (Suet. Claud. 37) вызвать его резкую реакцию на действия вассальных правителей могло даже просто накапливание оружия или усиление крепостных стен (Jos. Fl. Ant. XIX, 7,2).
Так или иначе, обострение боспоро-римских отношений произошло, что существенно повлияло на монетное дело периода правления Митридата VIII. Вместо оживления выпуска золотых статеров, как это обычно происходило при восшествии на престол нового императора, чеканка золота после 42/43 года прекращается, а на реверсе медных монет, по-видимому, именно в это время вместо бюста Гипепирии появляются атрибуты божественных предков боспорских царей — Геракла и Посейдона: лук в колчане, палица, львиная шкура и трезубец. Официально провозглашенный независимый политический курс, судя по тому, что Клавдием еще долго владели «горечь нанесенных ему оскорблений и жажда мести» (Tac. Ann. XII, 20), вполне вероятно, сопровождался рядом антиримских акций, например, демонстративным уничтожением памятников искусства, связанных с представителями династии Юлиев-Клавдиев, подобно тому, как это сделали жители Эфеса со статуями римлян в начале Первой Митридатовой войны (App. Mithr. 21).
Вряд ли ответные действия Рима последовали сразу, поскольку трудно представить, чтобы какая-то крупная внешнеполитическая акция началась одновременно с вторжением римских легионов в Британию в 43 году. К тому же мы знаем, что поход на Боспор с целью утверждения там царем проримски настроенного Котиса возглавил один из участников военной операции в Британии — Авл Дидий Галл, ставший в 44 году наместником провинции Мёзия. Титул dux, с которым он упоминается у Тацита (Тас. Апп. ХII, 15), предполагает, что из Мёзии против Митридата были отправлены военные силы числом не менее легиона. Возможно, это был переведенный в Мёзию в 45 году VIII Августов легион. К нему нужно добавить несколько когорт, прибывших из Вифинии. Это вполне согласуется с указанием Вегеция, что при небольших войнах римляне «считали достаточным один легион с присоединением к нему вспомогательных отрядов, то есть 10000 пехоты и 2000 всадников» (Veget. III, 1).
Сборным пунктом переправленных морем в Таврику военных сил, видимо, стал Херсонес, всегда тяготившийся зависимостью от Боспора и скорее всего выделивший отряд вспомогательных войск для участия в походе. В любом случае переброска армии вторжения и дальнейшие военные действия должны были потребовать привлечения значительного количества военных и транспортных кораблей, часть которых, несомненно, была затребована у греческих городов понтийского побережья. В этой связи заслуживает упоминания сообщение Тацита об освобождении на пять лет от податей жителей Византия, потому что они были истощены боспорской и фракийской войнами (Тас. Ann. XII, 63).
На первом этапе Боспорской войны Митридат потерпел поражение, утратил столицу и, будучи свергнут с престола, бежал на азиатскую сторону своего государства. Тогда же он, вероятно, лишился и флота. По крайней мере одно морское сражение должно было состояться, ведь позднее Митридат скажет, что его «на протяжении стольких лет на суше и на море преследуют римляне» (Тас. Ann. XII, 18). К сожалению, та часть «Анналов» Тацита, где содержался рассказ о низложении Митридата и воцарении Котиса, утрачена, и конкретный ход войны может быть только приблизительно реконструирован.
Ранее считалось, что уже к началу 46 года весь Европейский Боспор оказался под контролем римлян. Именно этим временем датируются первые золотые статеры с именем царя Котиса I. К тому же в 46 году Фракия была преобразована в римскую провинцию, а часть бывшего Одрисского царства вошла в состав провинции Мёзия. Такое развитие событий требовало присутствия ее наместника Авла Дидия Галла. Видимо, он действительно покинул театр военных действий, возложив их завершение на Гая Юлия Аквилу, прибывшего с несколькими когортами из провинции Вифиния-Понт. Но как показали недавние раскопки цитадели на городище Артезиан, в это время в непосредственной близости от Пантикапея, всего в 30 километрах к западу от него, оставалось еще много сторонников свергнутого царя. Они хорошо подготовились к осаде: многие помещения были заполнены тоннами зерна и запасами копченого или вяленого мяса. Тем не менее крепость после непродолжительного штурма пала и полностью сгорела. Судя по находкам в слое пожара большого количества монет Митридата VIII и его уникального золотого статера{122}, скорее всего это произошло осенью 47 года. Та же судьба ожидала и многие другие крепости, расположенные в этом районе вдоль имевших стратегическое значение дорог (городища Багерово Северное, Ново-Отрадное, Маяк, Тасуново, Михайловское и др.).
Полученные в ходе этой карательной операции географические сведения мог использовать Плиний Старший при написании своей «Естественной истории», поскольку он прямо указывает, что при исчислении расстояний между городами и поселениями Боспора дает «размеры, определенные в наше время, когда даже в самом Киммерийском устье велась война» (Plin. Nat. Hist. VI, 3). Данное обстоятельство представляется не случайным. Ведь в римской армии точно составленным планам предполагаемого театра военных действий придавалось огромное значение (Veget. III, 6). При этом данные Плиния для европейской части царства имеют высокую точность, тогда как описание городов азиатской стороны Боспора отличается значительно меньшей определенностью.
Между тем Митридат не собирался складывать оружие. Поскольку продолжение борьбы за Европейский Боспор не имело никаких перспектив, он перебрался на другую сторону пролива — скорее всего к своим союзникам сиракам. Обращает на себя внимание фраза Тацита применительно к событиям 49 года, что царь сираков Зорсин «возобновил враждебные к ним (Аквиле и Котису. — Авт.) отношения» (Tac. Ann. XII, 15). Это заставляет предполагать для данного периода военную поддержку сираками антиримского выступления Митридата VIII — впрочем, непродолжительную. Далее, по словам Тацита, царь «блуждал по разным местам», очевидно, за пределами Сиракены и своих бывших владений. Не исключено, что в конце концов он обосновался в области, которая в «Географии» Птолемея (Ptol. Geogr. V, 8, 23–24) обозначена как «страна Митридата». Определенным ориентиром в локализации этой «страны Митридата» и «савроматов», к которым бежал, а возможно, даже стал их царем, непримиримый враг римлян, служат указания Плиния Старшего. Со слов самого Митридата, он сообщает, что они живут за сарматским народом епагиритами, обитающим в Кавказских горах недалеко от Питиунта (Plin. Nat. Hist. VI, 15–16), то есть речь, видимо, идет о районе среднего течения Кубани.
Оставшихся на Боспоре римлян и Котиса Митридат не считал серьезными противниками. Дальнейшие его действия фактически укладываются у Тацита в одну фразу: «он принимается возмущать племена и сманивать к себе перебежчиков» (Тас. Ann. XII, 15). Очевидно, речь идет о племенах на восточных границах Боспора, а также о связанных с правящей династией аспургианах. После того как под началом Митридата оказалось достаточно большое войско, был предпринят следующий шаг, создавший непосредственную угрозу для римлян и их ставленника: он «прогоняет царя дандариев и захватывает его престол». На волне этих успехов Митридату удалось вновь привлечь к антиримскому союзу царя сираков Зорсина. В 49 году создалась ситуация, когда Котис со дня на день мог ожидать вторжения, ведь область дандариев находилась в низовьях Кубани, в непосредственной близости от городских центров Азиатского Боспора.
Предупреждая нападение Митридата, Котис и его союзники выступили первыми. Тацит в «Анналах», говоря об их войске, упоминает помимо римлян только вооруженных по римскому образцу боспорцах. Далее римский историк пишет, что молодой боспорский царь и Аквила, «не рассчитывая на свои силы… стали искать поддержки извне и направили послов к Эвнону, правившему племенем аорсов». Необходимость союза с аорсами, очевидно, диктовалась отсутствием у Котиса и римлян достаточного числа всадников, способных противостоять коннице противника. В том, что аорсы все-таки примкнули к союзу, направленному против Митридата, конечно, сыграли свою роль не столько выгоды союза с Римом, сколько давнее соперничество этого племени с сираками за контроль над предкавказскими степями.
После удачного завершения переговоров все было готово к походу, в котором аорсы должны были противостоять вражеской коннице, а римляне заниматься осадой городов. Походный порядок союзной армии был следующим: «Впереди и в тылу находились аорсы, посередине — когорты и вооруженные римским оружием отряды боспорцев» (Тас. Ann. XII, 15). В таком тактическом построении, несомненно, был учтен военный опыт, накопленный боспорской армией в столкновениях с кочевниками. Возможно, одним из участников похода 49 года, имевших такой опыт, был Юлий Каллисфен, погребение которого, с набором предметов наступательного и защитного вооружения, было открыто в одном из склепов пантикапейского некрополя в 1894 году. Иначе трудно объяснить наличие на левой руке этого имевшего римское гражданство боспорца золотого перстня с портретом императора Клавдия на аметистовой гемме работы мастера Скилакса, ведущего резчика при дворах Клавдия и Нерона.
Вряд ли Аквила и Котис могли выступить против основных сил Митридата, оставив у себя в тылу территорию, контролируемую аспургианами. Поэтому они начали с военных действий против них; с этим, видимо, следует связывать разрушение целого ряда укрепленных построек: усадеб на Семибратнем городище и хуторе Рассвет, домов-башен около станицы Анапской, на поселениях Цемдолинское и Владимировка близ Новороссийска. Скорее всего в этих акциях приняли участие и аорсы, с которыми можно предположительно связать погребение воина у поселка Мысхако, датируемое благодаря золотому статеру Котиса I чеканки 48/49 года. В этом погребении были найдены характерные для тяжеловооруженного всадника втульчатый наконечник копья длиной почти полметра и железный кавалерийский меч. Возможно, война затронула и соседние земли торетов, поскольку среди препятствий, которые преодолело римское оружие в период кампании 49 года, Тацит упоминает «труднодоступные и высокогорные местности» (Тас. Ann. XII, 17). В связи с этим можно упомянуть обнаруженный в районе Сочи бронзовый имперско-галльский шлем середины I века н. э. характерной полусферической формы с плоским вытянутым назатыльником.
На пути в страну дандариев римско-боспорская армия успешно провела одно или несколько сражений с войском Митридата VIII. Когда она подошла к городу Созы, царя там уже не было. Римляне без особого труда овладели городом и оставили здесь свой гарнизон. После этого военные действия переместились на земли сираков. Видимо, с ними можно связать присутствие в погребальных комплексах на территории Усть-Лабинского района Краснодарского края трофейного навершия римского знамени и бронзовой пластины от перекрестья римского меча первой половины I века н. э.
Поворотным моментом в ходе всей кампании стала осада города Успы, точное местонахождение которого до сих пор неизвестно. Тем не менее дать хотя бы приблизительную привязку этого населенного пункта к современной карте, на наш взгляд, вполне возможно. Из рассказа Тацита мы знаем, что Успа находилась на возвышенности, за рекой Пандой, в трех днях пути от Танаиса (Тас. Ann. XII, 16–17). Конечно, «день пути» расстояние достаточно условное, но, по Вегецию, скорость движения римских подразделений военным шагом составляла примерно 5,9 километра в час (Veget. I, 9), что при продолжительности дневного марша шесть-семь часов дает до 35–40 километров в сутки. Таким образом, с учетом крайнего разброса цифр, Успа находилась в 105–120 километрах от дельты Дона. Если сопоставить эти данные с археологической картой Восточного Приазовья, то в указанных пределах оказывается группа городищ по реке Кирпили (Панда?), а между ней и Доном поселения этого периода вообще отсутствуют. К тому же к северу от Кирпили местность в отличие от более южных равнинных районов становится пересеченной, с высотными отметками до 50 метров. Расположенные здесь городища представляют собой холмы с четко выраженными цитаделями и глубокими рвами.
Главный город сираков, по Тациту, был окружен рвами и стенами «не из камня, а из сплетенных прутьев с насыпанной посередине землей» (Тас. Ann. XII, 16). Высота подобных оборонительных сооружений, в качестве основы которых использовались турлучные конструкции, вряд ли превышала 4 метра. Несмотря на известную примитивность таких укреплений, не рассчитанных на правильную осаду, с ходу взять их не удалось. Согласно римской тактике захвата городов, если попытка первого штурма не завершилась успехом, начинались инженерные работы под прикрытием легковооруженных войск и метательных машин. Под Успой они заняли лишь часть дня. Город был обложен со всех сторон; подвижные башни высотой от 15 метров, которые упоминает Тацит, были сооружены достаточно быстро из заранее заготовленного материала, перевозившегося в обозе. С них римляне забросали защитников Успы пылающими факелами и копьями. Штурм прервало только наступление темноты. На следующий день римляне проникли в город с помощью осадных лестниц и закончили дело беспощадной резней. Массовое истребление жителей Успы заставило сираков задуматься о том, стоит ли продолжать войну. В конце концов Зорсин «дал заложников и простерся ниц перед изображением Цезаря, что принесло великую славу римскому войску» (Тас. Ann. XII, 17). Утрата сиракской конницы в скором времени вынудила Митридата VIII к капитуляции, что лишний раз подчеркивает значение контингентов союзной варварской кавалерии в случае ведения масштабной войны на границах Боспора.
Что еще оставалось делать покинутому всеми Митридату? Брату и римлянам он не доверял и поэтому решил прибегнуть к заступничеству царя аорсов, который не питал к нему личной вражды. Неожиданно появившись в ставке Эвнона, беглец припал к его коленям и сказал: «Пред тобою добровольно явившийся Митридат, которого на протяжении стольких лет на суше и на море преследуют римляне; поступи по своему усмотрению с потомком великого Ахемена (к этому предку через Митридата VI Евпатора и персидского царя Дария I возводил он свой род. — Авт.) — лишь одного этого враги не отняли у меня» (Тас. Ann. XII, 18). Эти слова произвели должное впечатление на Эвнона, и он обратился с просьбой к императору Клавдию, чтобы сдавшемуся в плен боспорскому царю сохранили жизнь и не заставили участвовать в триумфальном шествии. Клавдий ради окончания войны согласился на эти условия, и пленник был доставлен в Рим Юнием Цилоном, прокуратором провинции Понт, находившейся на южном берегу Черного моря.
Впрочем, коль скоро Митридат был римским гражданином, его в любом случае должны были представить на суд императора. Несчастья не поколебали гордый дух бывшего боспорского царя. Он сохранял бесстрастное выражение лица даже когда стоял, выставленный напоказ народу, в окружении стражи на Форуме, у ростральных трибун. Тацит передает его дерзкие слова, обращенные к императору: «Я не отослан к тебе, но вернулся по своей воле» (Тас. Ann. XII, 21), из чего, кстати, и можно сделать вывод, что в Риме он уже бывал, как отмечалось ранее.
Митридату пришлось провести здесь долгие годы, о которых мы почти ничего не знаем. Одно время он встречался с таким выдающимся ученым, как Плиний Старший, интересовавшимся тем, что происходило на далекой окраине римского мира, и сообщил ему некоторые сведения из личного опыта. Вероятно, знатный пленник жадно ловил любое известие с далекой родины и мечтал когда-нибудь вернуться назад. Скорее всего именно эти надежды на перемены к лучшему подвигли Митридата на участие в заговоре префекта претория Нимфидия Сабина против императора Гальбы в 68 году — видимо, в том самом году, когда на Боспоре скончался его брат.
Он не обольщался насчет нового претендента на власть, человека низкого происхождения, но Гальба был для него совершенно неприемлемой фигурой. Плутарх пишет, что многие в Риме осмеивали императора, но в этом отношении особенно выделялся бывший боспорский царь. Потешаясь над плешью и морщинами Гальбы, не утративший дерзкого остроумия Митридат говорил: «Теперь он еще что-то значит для римлян, но пусть только они увидят его собственными глазами — они сразу поймут, что Гальба будет всегдашним позором тех дней, в которые носил имя Цезаря» (Plut. Galba. 13). Но заговор не удался: вместо того чтобы провозгласить Нимфидия императором, солдаты убили его. Среди осужденных тогда без суда на казнь «людей отнюдь не безвестных» оказался и Митридат Боспорский.