Дион Кассий. Римская история 73, 10, 17–21; Геродиан. История I, 15].
Послеполуденное время было посвящено гладиаторским боям. И тут Коммод испортил всё впечатление, которое он произвёл на зрителей утром. Хотя его поведение и не соответствовало императорскому положению, однако народ и знать готовы были принять это, по крайней мере, как подобие охоты, с проявлением мужества, ловкости, выносливости и меткости. Но тут он вышел обнаженный в амфитеатр и, взяв оружие, начал вступать в единоборство с гладиаторами. Реакция зрителей была совершенно обратной. С точки зрения римлян, занятие Коммода было постыдным и позорным, сродни проституции. К тому же все видели, что гладиаторы поддаются императору. Но Коммоду было на это наплевать.
После этого позора на играх, Коммод полностью отпустил тормоза. Например, он пожелал править в цирке четверкой коней. И стал делать это частенько. А ведь это тоже считалось низким занятием. Однажды он внезапно после полудня примчался в Город из предместья и устроил тридцать конных забегов в течение двух часов. А ведь раньше на людях он никогда не правил колесницами, разве только в безлунную ночь: хотя ему и хотелось показать это свое искусство народу, он всё же стыдился быть замеченным за этим занятием. Зато в своих домашних угодьях он непрерывно гонял на колесницах, нарядившись в светло-зеленую одежду возницы. Теперь он всё делал напоказ.
Он дал обещание собственной рукой убить всех зверей и сразиться в единоборстве с мужественнейшими из юношей. Молва об этом распространилась, и со всей Италии и соседних провинций сбегались люди, чтобы посмотреть на то, чего они раньше не видали и о чем не слыхали. Ведь толковали о меткости его руки и о том, что он никогда не промахивался. Обучали его чрезвычайно опытные в стрельбе из лука парфяне и лучшие метатели копья мавританцы, но их всех он превосходил ловкостью (Геродиан. История I, 15).
Всю последнюю осень он сражался с дикими зверями, которых убил много тысяч (АЖА. Коммод XII, 12). Он проявил в этих сражениях незаурядное искусство: «при избиении зверей он проявлял необыкновенную силу, пронзая пикой насквозь слона, прокалывая рогатиной рог дикой нумидийской козы и убивая с первого удара много тысяч громадных зверей» (АЖА. Коммод XIII, 3). Причем делал это не только в Риме, но и в других городах, например, в амфитеатре Ланувия, а также у себя дома, во дворце (АЖА. Коммод VIII, 5).
В гладиаторских боях он вошёл в раж и требовал, чтобы его победы фиксировались и оглашались. Таким образом, за последние месяцы жизни, Коммод бился 735 раз (АЖА. Коммод XI, 11–12), а количество побежденных им гладиаторов доходило до 1000 (АЖА. Коммод XII, 11). Гладиаторы обычно выступали обнаженными, и Коммод, выступая как секутор — гладиатор, вооруженный мечом и большим щитом, набрасывал на свои обнаженные плечи небольшой пурпурный лоскут (АЖА. Коммод XV, 3), который единственный являлся символом его императорского достоинства. Правда, Дион говорит, что Коммод сражался редусом — палкой для фехтовальных упражнений солдат и гладиаторов, а Секст Аврелий Виктор (Цезари XVII, 4) утверждает, что он использовал оружие, сделанное из свинца, т. е. безопасное. Скорее всего, так и было. Но вот дома он даже убивал кое-кого из своих противников (а иным во время схватки накоротке, притворившись, что хочет срезать прядь волос, отрезал носы, уши или что-то другое).
Неизвестно, понимал ли Коммод, что теряет популярность в народе. То, что мнение Сената его не интересовало, однозначно, но, кажется, что и мнение народа тоже, как и мнение армии. Впрочем, он много раз выдавал народу по сто сорок денариев на человека, что, конечно, поддерживало его популярность, но скоро казна опустела и подарки прекратились. В конце концов он повелел, чтобы сенаторы вносили ему каждый по два золотых ежегодно в день его рождения 31 августа, наподобие жертвы первых плодов, а от сенаторов во всех других городах он потребовал по пять денариев. Однако и из этих денег он ничего не сберег, но все бессовестно растратил на зверей и гладиаторов [Дион Кассий. Римская история 73 16].
Продолжая безумствовать, Коммод шёл всё дальше. После выступления в качестве гладиатора против диких зверей в амфитеатре Ланувия, он отверг свое прозвание по отцу и вместо Коммода, сына Марка, приказал именовать себя Гераклом, сыном Зевса (АЖА. Коммод VIII, 5); сняв с себя римское и императорское облачение, подобно Калигуле или Домициану, он натягивал львиную шкуру и носил в руках дубину.
Для контраста, вне арены он часто появлялся на публике в далматике — просторной длинной тунике из белого далматского шелка с широкими рукавами до запястий и с пурпурными полосами спереди. Ношение этой одежды считалось римлянами признаком изнеженности. Он надевал венец, сделанный из золота и индийских камней, и брал жезл глашатая, такой же, как у Меркурия. В облике Меркурия он часто входил в амфитеатр. Кроме того, император часто появлялся на людях, в театре в женской одежде (АЖА. Коммод VIII, 8; IX, 6; XIII, 4), что, по-видимому, являлось подражанием Гераклу, который, согласно мифу, переодевался в женскую одежду [Плутарх. Греческие вопросы 58].
Подражая Августу, а может Калигуле, Нерону или Домициану, он переименовал все месяцы в свою честь, так что теперь их перечисляли так: амазоний, непобедимый, счастливый, благочестивый, луций, элий, аврелий, коммод, август, гераклий, римский, преодолевающий. Даже тот день, в который состоялось голосование об этом, отныне именовался Коммодиями [АЖА. Коммод XI, 8; Дион Кассий 73 15,2–4].
Он и сам город Рим переименовал в Colonia Lucia Antoniniana Commodiana в 190 году, и Карфаген тоже. И Сенат он тоже называл Коммодовым. Было также постановлено, чтобы его время называлось «Золотым веком» во всех документах без исключения (с конца 190 года).
Войдя во вкус самолюбования, Коммод приказал поставить свои статуи по всему городу и даже напротив здания сената — статую с натянутым луком — он хотел, чтоб и его изображения грозили ужасом. Эту статую сенат после его смерти убрал и воздвиг изображение свободы. Очевидно, это были статуи, изображавшие Коммода в виде Геракла (АЖА. Коммод IX, 2). Это подтверждает его наиболее известный бюст из палаццо Консерваторе в Риме, где император изображен в накинутой на голову львиной шкуре, лапы которой связаны на груди; в правой руке он держит дубину, а в левой — золотые яблоки. Ему также была воздвигнута золотая статуя весом в тысячу фунтов, изображавшая его вместе с быком и коровой [Дион Кассий, 73 15].
Отрубив голову колоссальной статуи Солнца работы Зенодота, которая была поставлена Нероном и весьма почиталась римлянами, он поместил там свою голову, вручив статуе дубину и положив у ее ног бронзового льва, чтобы она походила на Геракла, подписав на основании обычные императорские и отцовские титулы, только вместо «Германский» было написано — «Перворазрядный секу-тор». Статуя, между прочим, имела в высоту 39 метров (колоссальный размер, выше знаменитого «чуда света» — Колосса Родосского), и изображала самого Нерона (см. Светоний. Нерон XXXI, 1). Со времён Адриана она стояла в Колизее.
В самом конце Коммод отказался жить в императорском жилище, но пожелал переселиться в казарму гладиаторов. Себя он велел называть уже даже не Гераклом, а именем одного знаменитого, незадолго до того скончавшегося гладиатора.
Дион утверждает, что Коммод незадолго до смерти недвусмысленно угрожал сенаторам казнью. Происходило это в Колизее во время многодневных игр, скорее всего, Плебейских игр в ноябре, в которых Коммод уже открыто и не стесняясь участвовал в качестве бойца гладиатора. Сенаторы и всадники были обязаны посещать эти игры, а вот народ ходил на них неохотно, поскольку прошёл слух, что Коммод собирается устроить бойню. Если верить Диону, получается, что несмотря на щедрые подачки Коммода народу, плебс тоже был разочарован в императоре, который вёл себя как совершенный безумец и абсолютно не занимался управлением государством. Видимо, это общее недовольство и подвигло, наконец, римскую верхушку к ликвидации императора психопата.
Из сенаторов на игры не ходил только старый Тиберий Клавдий Помпеян, но и он присылал своих сыновей.
Так вот, однажды, убив страуса и отрубив ему голову, Коммод подобрал её с арены, подошёл к трибунам сенаторов, поднял свой трофей, истекающий кровью, показал сенаторам, оскалился и сделал мечом жест, ясно говоривший, что подобная же участь ждёт и их.
Дион утверждает, что у сенаторов этот поступок вызвал приступ смеха, который они заглушили, жуя лавровые листики, выдернутые из венков, в которых они пришли в Колизей. Как-то это очень сомнительно. Коммод, к тому времени, уже казнил столько знати, что смеяться при такой очевидной угрозе мог только бесшабашный идиот, каковыми сенаторы, очевидно, не были.
Они тут же начали готовить заговор, который и увенчался успехом всего через полтора месяца.
Возглавили последний заговор против Коммода, как водится, его ближайшие друзья, префект претория Квинт Эмилий Лет (191–193 гг.) и спальник вольноотпущенник Эклект. Впрочем, Коммод и их собирался казнить, чем и объясняется их заговор.
Третьей фигурой заговора была бывшая любовница Коммода Марция. По мнению Моммзена, она, возможно, тождественна с Марцией Аврелией Цейонией Деметриадой, дочерью Марка Аврелия Сабиниана, императорского отпущенника [CIL X 5918 = ILS 406]. По другой версии, она была вольноотпущенницей евнуха Гиакинфа [Ипполит. Опровержение всех ересей. IX. 12. 12].
Сначала она была любовницей Квадрата, племянника Марка Аврелия. После провала первого заговора против Коммода и казни Квадрата в 182 году, Марция стала любовницей Коммода. Вместе с нею к Коммоду, как бы по наследству от Квадрата, перешёл и его спальник Эклект. Он был египтянин и раб [Геродиан. История императорской власти после Марка. I. 17. 6], стал отпущенником и слугой Луция Вера [Юлий Капитолин. Вер 9. 5–6], после смерти которого перешёл в кубикуларии Марка Уммидия Квадрата.