менными блоками, скрепленными бронзовыми пластинами, изнутри стены были укреплены насыпями и строениями, так что всё это выглядело как единая мощная стена, по верхней части которой проходила крытая галерея, хорошо приспособленная для обороны. Имелось также много больших башен, выступающих за линию стен и снабженных часто расположенными со всех сторон бойницами, благодаря чему нападавшие попадали под перекрестный обстрел между башнями, которые были размещены на близком расстоянии друг к другу и не по прямой, но под разными углами, образуя ломаную линию, что позволяло отражать любое нападение с разных сторон. Та часть стены, которая была обращена к суше, вздымалась на огромную высоту, чтобы не допустить никакой случайной атаки с этой стороны; стена же, обращенная к морю, была более низкой, поскольку здесь и скалы, на которых были построены стены, и сама опасность [течения] Боспора поразительным образом служили хорошую службу византийцам. Обе гавани внутри укреплений были заперты цепями, и их волнорезы с двух сторон были снабжены башнями, которые далеко выступали в море, делая проход недоступным для врага. В целом же Боспор давал жителям города величайшее преимущество, ибо, стоило только кому-то угодить в его течение, его неизбежно, против всякого его желания, выбрасывало на берег. Это обстоятельство, весьма благоприятное для друзей, создавало огромнейшие трудности для врагов.
Так был укреплен Византий; кроме того, город имел самые разнообразные военные машины на всем протяжении стены. Одни обрушивали на находящегося поблизости неприятеля куски скал и бревна, другие метали на стоявших дальше камни, стрелы и копья, так что в пределах значительного расстояния никто из врагов не мог безопасно приблизиться [к городу]. Другие машины имели крючья, которые они внезапно опускали и с их помощью поднимали вверх находившиеся неподалеку корабли и осадные орудия противника. Мой соотечественник Приск соорудил большинство этих машин, и из-за этого он был и осужден на смерть, и остался в живых. Дело в том, что Север, узнав о его искусстве, запретил его казнить и впоследствии использовал его в разных обстоятельствах, в том числе и при осаде Хатры, где только его машины не были сожжены варварами. У византийцев имелось также пятьсот кораблей, по большей части с одним рядом весел, но были и двухрядные, и все они были оснащены таранами; некоторые же из них были снабжены рулями с двух сторон — как на корме, так и на носу — и поэтому имели двойную численность рулевых и моряков, с тем чтобы можно было, не разворачиваясь, и нападать, и отступать, и наносить урон врагу, плывя как вперед, так и назад.
Итак, византийцы многое совершили и претерпели на протяжении целых трех лет, когда их осаждали, можно сказать, оружием всего обитаемого мира. Я же упомяну о нескольких достойных удивления случаях. [Византийцы] захватывали не только отдельные проплывающие мимо корабли, предпринимая атаки в подходящий момент, но также триремы, которые враги держали на рейде. Они добивались этого с помощью ныряльщиков, которые отрезали якоря кораблей и вбивали в борта судов гвозди, привязанные канатами к своему берегу, а затем тянули их к себе, так что казалось, будто корабли подплывают, двигаясь сами по себе, не подгоняемые ни гребцами, ни ветром. Некоторые торговцы и сами хотели, чтобы их захватили [византийцы], как бы против их воли; продав товары за большие деньги, они затем бежали морским путем.
Когда все припасы у жителей города закончились, а расчеты и упования на их подвоз сошли на нет, тем не менее, поначалу они, несмотря на то, что находились в весьма бедственном положении, отрезанные от помощи извне, продолжали оказывать сопротивление.
Для постройки кораблей они использовали бревна, [взятые] из домов, а для изготовления канатов — волосы своих жен; и как только противник шел приступом на стену, они сбрасывали на него камни из театров и бронзовые статуи, включая и бронзовых коней. Когда же иссякли привычные съестные припасы, они стали употреблять в пищу кожу, размачивая ее; а после того как и она была съедена, большая часть населения, выждав непогоды и бурного моря, чтобы никто из врагов не помешал им, отплыла на кораблях в решимости или погибнуть, или достать припасы, и, неожиданно напав на сельскую местность, они разграбили всё без разбора; а те, кто остался в городе, совершили чудовищное преступление: совершенно обессилив, они бросались одни на других и поедали друг друга.
В таком вот положении они оказались. Уцелевшие же, погрузившись на лодки в количестве, превышающем их вместимость, попытались уплыть, также выждав сильной непогоды. Им, однако, не удалось воспользоваться ее помощью, ибо римляне, заметив, что лодки очень перегружены и их борта едва возвышаются над водой, выдвинулись им навстречу и напали на них, когда они рассеялись под напором ветра и волн, так что происшедшее никак не походило на морское сражение, поскольку римляне беспощадно разбивали неприятельские лодки, частью цепляя корабельными крючьями, частью раскалывая таранами, а некоторые опрокидывали самим своим приближением. Люди в лодках даже при всем своем желании ничего не могли поделать; если они пытались куда-нибудь бежать, то либо погружались в воду, опрокинутые силой ветра, которому подставляли свои паруса, либо гибли, опрокидываемые врагом. Остававшиеся в Византии, глядя на это, некоторое время взывали к богам о помощи и издавали различные возгласы по поводу происходящего, в зависимости от того, что кому бросалось в глаза при виде этого зрелища или бедствия. Но, когда они увидели, что все [их сограждане] погибли, тогда они все разом застонали и зарыдали, и после этого оплакивали [погибших] остаток дня и всю ночь. Общее количество потопленных лодок оказалось столь велико, что их обломки отнесло и к островам, и к побережью Азии, и по ним о поражении византийцев стало известно раньше, чем об этом пришла весть. На следующий день ужас среди византийцев еще более возрос, ибо после того, как буря прекратилась, всё море в окрестностях Византия было окрашено кровью и покрыто трупами погибших и обломками лодок, многие останки были выброшены на берег, так что бедствие предстало перед их взором еще более тягостным, нежели было в действительности.
Жители Византия, таким образом, были вынуждены сразу же сдать город. Римляне казнили всех воинов и представителей власти, [но пощадили всех остальных,] кроме [одного] кулачного бойца, который многим помог византийцам, а римлянам причинил вред; он погиб раньше других: [желая] разозлить [римских] воинов так, чтобы они убили его, он внезапно ударил одного из них кулаком, а другого — ногой» [Дион Кассий. Римская история. 75.10–14].
Погиб и дукс Византия Цецилий Капелла. Тертуллиан пишет, что он сгорел в огне. В наказание за упорное сопротивление, Септимий лишил Византий статуса города и подчинил его Перинфу. Об этом горько сожалеет Дион Каасий, как и о разрушенных стенах, однако забывает сказать, что через несколько лет тот же Септимий или Каракалла восстановил Византию всё утраченное.
В то же время Альбин разорвал союз с Севером и объявил себя императором; тогда и правительство Севера объявило его врагом государства. Мы вновь подчёркиваем, что несомненным виновником и зачинщиком этой Гражданской войны был именно Септимий Север.
Альбин пользовался значительным влиянием среди сенаторов, он, конечно, надеялся на их поддержку в Риме. Однако, сенат не имел армии и все его симпатии ничего не стоили в данный момент.
Конечно, он разослал письма и верных людей по провинциям, однако поддержали его только Луций Новий Руф, наместник Тарраконской Испании, да Галльские провинции. Опять же, не все и там были на его стороне. Так, прокуратор Бельгики Луций Алфен Сенецион, видимо, отказался присягать Клодию Альбину и уехал к Северу.
Родился Алфен в Куркулуме и был римским всадником из нумидийской семьи. Он служил прокуратором Августа в Галлии Бельгике в 193–195 гг, а затем получил от благодарного Септимия должность прокуратора Цезарейской Мавритании (196–197 гг.), после чего сразу консулат (198 г.)? Это значит, что Ал-фен перешёл в число сенаторов. Несомненно, это и была оценка его верности Септимием Севером. В 199–204 годах Алфен был легатом Келесирии, после чего был переведён в Британию. О дальнейшей карьере этого человека мы ещё расскажем.
Точно так же отказался признать Альбина и легат Лугдунской Галлии Тит Флавий Секунд Филиппиан, назначенный Септимием в 194 или 195 году после легатуры в XIV Gemina легионе. Он тоже вскоре оказался в лагере Севера.
В Риме о новой войне узнали в декабре 195 года во время скачек в Цирке. По словам Диона Кассия, это известие вызвало резкое недовольство народа, требовавшего примирения противников. Однако, Север не обратил на это никакого внимания.
Похоже, что зима 195–196 годов прошла спокойно, тем более, если прав Дион Кассий и осада Византия тогда ещё продолжалась. В этом случае Септимию было пока не до Альбина.
Север тогда пополнял поредевшие восточные легионы. Мы знаем, что в 196 году в Киликии для легиона IV Scyphica были набраны рекруты (надпись). Вполне вероятно, что, то же происходило и в других пострадавших легионах Песценния Нигера. Кроме пополнения, тут усматривается и момент желания императора «размыть» старый костяк восточных легионов новобранцами, не связанными с Песценнием. Скорее всего, были пополнены и ауксилии.
Судя по всему, именно тогда в equites singulares был записан молодой 23-лет-ний фракиец по имени Гай Юлий Вер Максимин, в будущем ставший первым солдатским императором Рима. Максимин был родом из фракийского посёлка, на границе с варварами; варварами же были его родители: отец по имени Мик-ка происходил из племени готов, а мать по имени Габаба — из племени аланов. Географически — это была Верхняя Мёзия, поскольку Фракия тогда с варварами не граничила. Это уточняет Синкелл [I.674, 681].
В раннем детстве Максимин был пастухом и главарем молодежи, устраивал засады против разбойников и охранял своих односельчан от их нападений. Он выделялся своим огромным ростом (по непроверенным данным — свыше 2,4 м), например женский браслет мог надеть только на палец, а также отличался доблестью, мужественной красотой, неукротимым нравом, был суров и высокомерен, презрителен в обращении, но часто проявлял справедливость.