Пока в Риме набирали под начальством полководца Глабра новое войско, отряд Спартака успел — усилиться и вырасти: со всех сторон, из городов и поместий, стекались к Спартаку восставшие рабы.
Наконец Глабр со своим войском подошел к лагерю Спартака.
Глабр был старый, опытный полководец. Хотя у него было и вдвое больше бойцов, чем у Спартака, все же он не стал штурмовать лагерь Спартака. Вместо этого он стал со своими войсками у подножия горы. Это было хитро придумано: сюда выходила единственная, узкая и крутая, тропинка, по которой могли спуститься гладиаторы с горы. Пока они шли бы узкой колонной, Глабр атаковал бы их со всех сторон сразу. И, конечно, ни один из гладиаторов не спасся бы.
Спокойно ожидал Глабр, когда голод и жажда заставят гладиаторов покинуть утес и попасть в приготовленную им ловушку.
Но Спартак перехитрил Глабра.
Спартак приказал своим бойцам набрать как можно больше виноградных лоз. Всю ночь восставшие рабы не спали. Одни из них собирали растущие кругом лозы дикого винограда, другие по приказу Спартака плели из этих лоз длинную гибкую лестницу. Под утро ее спустили с утеса в пропасть, она достала до дна. Качалась и скрипела лестница, когда Спартак первым стал спускаться по ней. Казалось — вот-вот она оборвется. Но она выдержала. По этой-то узкой лестнице и спустились вниз ночью все рабы. Внезапно напали они на римское войско с тылу и перебили его.
Когда в Риме узнали об этой новой победе Спартака, навстречу ему послали целый легион — восемь тысяч солдат — под начальством Вариния.
Оба войска сошлись под вечер. Начинать бой было уже поздно. Вариний расположился лагерем, неподалеку от него разбил свой лагерь Спартак. В обоих лагерях разожгли костры, выставили часовых. Зорко всматривались часовые в темноту, стараясь разглядеть, что делается в неприятельском лагере.
С восходом солнца должен был разгореться бой.
Но Спартак перехитрил и Вариния.
Ночью Спартак обошел сам весь свой лагерь и тихонько снял с постов всех часовых. Вместо них он поставил тела убитых, подперев их воткнутыми в землю лопатами, так что издали нельзя было заметить подмены. Потом Спартак бесшумно вывел из лагеря все свое войско, оставив в пустом лагере только трубача. И пока трубач, обходя палатки, громко трубил, как будто в лагере шли приготовления к утреннему бою, в это время гладиаторы крались в темноте к римскому лагерю.
Во внезапно начавшейся битве Спартак наголову разбил Вариния. Сам Вариний еле спасся, и Спартак захватил его коня.
Много побед еще одержал Спартак над римскими войсками. И каждый раз он побеждал не потому, что его войско было больше, чем у противника, — наоборот, оно было меньше, — а потому, что Спартак действовал искусно и хитро, нападал тогда, когда враг этого не ожидал.
В ПОЛЕВОМ КАРАУЛЕ
— Как стать наблюдательным? — спросили мы старого, опытного командира, носившего на груди медаль «Двадцать лет Красной армии». — Как научиться замечать врага, а самому оставаться незаметным?
Вместо ответа, командир нам рассказал три случая из своей жизни.
Вот первый случай.
— В Красную армию я поступил еще совсем молодым парнишкой в начале гражданской войны. Стрелять я умел, и потому меня вместе с другими сразу же отправили на фронт. Время было такое, что учить военной науке было некогда, — решили, что мы всё, что надо, узнаем в походе.
Помню, как однажды меня, совсем еще неопытного бойца, послали на ночь вместе со старшими товарищами в полевой караул.
Было нас в карауле семь бойцов. Мы должны были охранять отдыхающий красноармейский отряд: следить, чтобы к нему, воспользовавшись ночной темнотой, не подошли внезапно белые.
Расположились мы на опушке леса. Один старый боец назначен был часовым, а я к нему подчаском, то есть помощником. Остальные пятеро расположились поодаль.
Пришли мы поздно — уже совсем темно было.
На пригорке двое белых стоят...
Вот стоим мы вдвоем на опушке леса, спрятавшись за кустами, и глядим во все стороны, нет ли где неприятеля. Перед нами — поляна. На пригорке чуть виднеется какая-то постройка; за поляной невдалеке — темный лес сплошной стеной.
И приходится нам больше слушать, чем глядеть: темно кругом, ничего почти не видно.
Немного погодя показалась из-за леса луна, стало светлее.
И вот гляжу я — от темного леса что-то отделяется. Стал я вглядываться получше. Напряг зрение так, что даже глаза слезиться начали, — и вдруг ясно увидел темные очертания двух фигур: стоят два человека на пригорке, у одного винтовка за плечами, другой винтовку наперевес держит и словно озирается до сторонам. И оба слегка покачиваются.
Я схватил моего товарища — часового — за плечо, шепчу ему:
— Гляди — на пригорке двое белых стоят. Давай я подстрелю правого, а ты — левого…
— Стой спокойно, — отвечает старый боец, — нечего шум поднимать.
— Ну, так я к нашим побегу, — скажу, что мы белых заметили.
— Незачем. Наблюдай получше.
Хоть и невтерпеж мне, а все же наблюдаю. Кругом все спокойно, только те двое всё стоят на пригорке. И кажется мне, что они прямо на нас смотрят, — вот-вот увидят. Думаю: «Наверное, это тоже часовой с подчаском, как и мы».
Поглядел я искоса на моего товарища: почему он так спокоен, когда враг совсем близко?
А тот только посмеивается и молчит.
Так прошло много времени. Уж и светать начало, — короткая весенняя ночь подошла к концу. И тут только я увидел, кого за врага принял: за пригорком, позади постройки, стояли два молодых тополя. Обломанный сук напоминал взятую наперевес винтовку.
— Ну, теперь иди, бери в плен белых, если хочешь, — засмеялся часовой.
А мне стыдно стало: дерево от врага отличить не сумел.
— Ты, парень, не горюй, — утешал меня товарищ. — Со всеми так бывает: в карауле молодым всегда разная чушь мерещится. Тут и дерево за неприятеля сойдет. И все норовят поскорее начать стрельбу. А ты помни: спокойнее и внимательнее надо быть, вот что.
— А как же ты узнал, что это не люди?
— У меня глаз наметанный, зоркий. Повоюй с мое, и ты научишься впотьмах видеть.
ВОРОБЬИНАЯ СТАЯ
Скоро и я научился распознавать врага по самым незаметным признакам, и у меня глаз стал зорким.
Был такой случай.
Летом 1918 года прибежал к нам дозорный и рассказал, что оврагом пробираются белые: хотят, наверное, выйти к нам в тыл и внезапным налетом захватить наш штаб.
Послали тогда наш взвод в разведку: нужно было разыскать белых, узнать, сколько их и куда они идут.
Отчего воробьи поднялись стаей?
Заняли мы рощицу на холме и стали наблюдать. Но видно было плохо: мешали кусты впереди.
— Вот что, — говорит мне командир, — ты парень ловкий, — полезай на дерево и наблюдай оттуда в сторону оврага.
Залез я на дерево. Наблюдаю. Впереди — поле, за ним — кустики, а дальше — длинный и глубокий овраг. Из него-то белые и должны показаться.
Долго пришлось мне наблюдать: все тихо, никого не видно. Свернули, что ли, белые куда-нибудь и мимо прошли, а мы их, стало быть, упустили?
Не может быть: из оврага свернуть некуда!
Но как я ни старался, ничего подозрительного не мог разглядеть.
— Разрешите слезть, товарищ командир, — попросил я. — Все равно ничего не видно.
Перед тем как слезть, на всякий случай окинул я в последний раз взглядом поляну и овраг.
И вдруг заметил: с пшеничного поля, что поближе кустиков вспорхнула стая воробьев.
«Отчего они так сразу стаей поднялись? — подумал я. — Не спугнул ли их кто?»
Однако в поле попрежнему никого не было видно.
«Пустяки, — решил я, — наверное, кошка подкралась… А, впрочем, пригляжусь попристальнее».
Приглядевшись, заметил: в том месте, где воробьи поднялись, пшеница колышется. Начал еще лучше приглядываться — и вдруг увидел: по пшенице ползком к нашей рощице пробираются люди. Вот один, другой, третий... человек десять. А вон поодаль еще в одном месте пшеница колышется. Ого, да и там ползут люди, тоже в нашу сторону.
«Ну, голубчики, не выйдет ваше дело», думаю. И потихоньку передаю командиру вниз все, что увидал.
Командир вмиг распорядился: два отделения тоже по пшенице в обход белым послал, чтобы сзади на них напасть, а третьему приказал быстро занять опушку рощи, подпустить белых шагов на сто — и тогда открыть огонь.
Так и поступили. Белые были уверены, что их никто не видит. И когда с опушки их встретил залп, а вслед за тем сбоку из пшеницы тоже засвистели пули, — белые растерялись. Некоторые бросились бежать — их перестреляли; другие сразу руки кверху подняли и в плен сдались...
А не заметь я, как вспорхнула стая воробьев, — наверное, подкрались бы к нам белые незаметно, и много погибло бы наших бойцов.
ШАПКА-НЕВИДИМКА
— Целый день пытались мы перейти в наступление. Но нам это никак не удавалось: очень уж мешали неприятельские пулеметчики. Они спрятались где-то в деревне, и как только мы пробовали двинуться вперед, они открывали по нашим бойцам смертоносный огонь. Если бы мы только знали, где именно притаились неприятельские пулеметы, тогда наши артиллеристы быстро заставили бы их замолчать!
Но этого-то как раз мы и не знали.
Мы залегли на опушке леса, а впереди, прямо перед нами, возвышался холм. Он-то и мешал разглядеть деревню, занятую неприятелем, отыскать его пулеметы. Наверное, когда-то на холме росла целая роща, но она давно уже была вырублена, и теперь из голой земли торчали только пни. За пнями не спрячешься: стоило только нашему бойцу вползти на холм, в него сейчас же летела неприятельская пуля.
Так, бестолку прошел почти весь день. Продержаться на холме никому не удалось. Можно было бы, конечно, забраться на холм ночью. Но ведь ночью ничего не увидишь. А утром неприятель непременно заметит нашего наблюдателя и снова начнет сыпать пулями: этот холм у него на примете.
Что-то нужно было придумать. А что — никто из нас не знал.